Любовники-полиглоты - Вульфф Лина. Страница 26

Но бог с ним. В тот момент речь шла не о моей серии романов.

– Ты что-то знаешь о его жене? – спросил я, пытаясь придать голосу безразличие.

– А, его жена. Ты имеешь в виду красавицу Милдред?

– Именно.

– Она слепая.

– Да.

– Она работает с паранормальными феноменами, как я слышал. По мне так это интересно.

– Ты шутишь? – рассмеялся я.

– Ничуть. Медиумы очень интересны.

– Ты это серьезно?

– Абсолютно.

– Тогда объясни мне, чем именно занимается медиум, – недоверчиво сказал я.

– Медиум производит нумерологический анализ дат твоей жизни, составляет для тебя гороскоп и раскладывает карты. Обычно можно еще задать один-два вопроса о чем-то, что для тебя особенно важно, например о ком-то по ту сторону.

Я не мог понять, откуда у него такие познания. Неужели это обычное дело – разбираться в таких вещах? Нумерология и даты жизни? Звучит ново и безумно. Я попытался заставить своего друга признаться, что он меня разыгрывает, но он упорно настаивал на своем. Когда мы, наконец, положили трубки, я в изнеможении рухнул на кровать в полнейшей растерянности. Потом я уснул и проспал почти до самого вечера глубоким сном без сновидений.

Прошло три дня, и я решил постучаться в дверь Милдред и Калисто Рондасов. Три дня любопытства, мук и колебаний, три дня, когда сомнения и жажда вникнуть в ситуацию терзали меня, как телесная и душевная чесотка. После разговора с коллегой я задавался вопросом, не может ли быть так, что я что-то упустил. Может, я всю свою жизнь рефлекторно держался в стороне от чего-то? Это из-за моего детства, думал я. Мне со всех сторон навязывали рациональность, неудивительно, что ничего другого я не в состоянии заметить. «Представь, что с тобой случится чудо, а ты его не заметишь, потому что не веришь», – говорится в одном фильме. Впрочем, чудеса стояли не на первом месте. Речь шла о чем-то совершенно другом. Речь шла обо мне и Милдред Рондас.

Я стоял перед дверью, на том же месте, где стоял за несколько дней до этого, и рядом со мной на веранде стояли сапоги и маленькая корзинка из-под черники. Я поднял руку и несколько раз решительно стукнул в дверь. Вокруг было тихо, только ветер шелестел ветвями сосен. Дверь распахнулась, резко и решительно, как будто человек все время стоял рядом с ней. Я оказался лицом к лицу с той самой слепой женщиной.

– Здравствуйте. Меня зовут Макс Ламас, я живу на другой стороне острова.

Слепая кивнула мне в ответ.

– Это вы сидели внизу на пляже, – сказала она.

– Да, – подтвердил я, радуясь, что она не видит, как я покраснел. – Это я там сидел. Но откуда вы это знаете, вы ведь…

Фраза повисла в воздухе.

– Слепая? Откуда я это знаю, ведь я слепая?

– Да, именно. Откуда вы это знаете, если вы слепая.

– Есть много способов видеть. Хотите войти?

Она рукой пригласила меня внутрь, и я шагнул в прихожую. В доме было очень чисто прибрано. Окно в сад было открыто, и камин молча щерил пасть, в которой сейчас не горел огонь.

– Полагаю, вы пришли для консультации?

– Да, я слышал о вас от коллеги.

Слепая снисходительно улыбнулась, как улыбаются некоторые женщины, понимая, что мужчина придумывает повод, чтобы с ними сблизиться.

– Это стоит семьсот крон.

– У меня есть с собой наличные.

Она указала мне на стол в глубине гостиной. Стены были задрапированы яркими, пестрыми тканями, а за стулом, на который села медиум, стояла длинная полка с книгами. Я всегда считал, что о человеке можно составить представление по его книгам, и мне стало интересно, ее это книги или ее мужа.

– Мои, – ответила она. – Мой муж, который разбирается в литературе, считает, что мое собрание ужасно.

Я увидел, что книги нобелевских лауреатов стоят бок о бок с детективами и любовными романами в мягкой обложке. Кроме того, там были книги о психологии, астрологии, астрономии и буддизме. В голове у меня роилась тысяча вопросов. Когда она их читала? Когда она потеряла зрение? Что она думает о разных писателях? Как она читает теперь? Водит кончиками пальцев по страницам? Читает ли она в темной комнате? Меня всегда завораживала мысль, что слепые могут читать в темноте. Но выражение лица Милдред совсем не располагало к расспросам, поэтому я предпочел смолчать. Я тихо сидел и смотрел на нее, а она сидела напротив с сосредоточенным видом. Так прошло несколько минут. Наконец я посмотрел на часы и понял, что мы сидим молча почти семь минут. Я кашлянул и спросил, все ли в порядке. Милдред подняла голову:

– Вы пришли сюда, чтобы что-то узнать о духовном мире. Но вы можете оставить себе ваши деньги, потому что я вообще ничего не вижу.

– Как вы можете видеть? – неуверенно спросил я.

– В том, что вас окружает. В поле. Оно пустое. Как будто оно ждет чего-то, и в это время ничего не может произойти.

– Как затишье перед бурей? – уточнил я.

– Или как пляж перед цунами.

– Простите?

– Когда вода покидает пляж и остается голый песок. До того, как нахлынет огромная волна.

Я попытался истолковать выражение ее лица и решил, что она выглядит ровно так, как должна в моем представлении выглядеть гадалка, которая вытащила из колоды карту, предвещающую смерть.

– Я все-таки ничего не понял.

– Это может зависеть от многих вещей, – пояснила Милдред. – Обычно что-нибудь видишь. Всегда. Какую-нибудь картину. Но я вижу только большое облако, вроде пепла или дыма. Внутри этого облака наверняка скрыто множество вещей, событий, которые случатся. Но, к сожалению, я не могу их разглядеть.

Я глубоко вздохнул и подумал, что совершенно неважно, видит она что-то или нет, потому что я все равно в это не верю. Я пришел в их дом только для того, чтобы увидеть ее, а не для гадания. Конечно, досадно, что у нее не получилось что-либо разглядеть, но это не играло никакой роли. Так я сказал себе. А ее я со смешком, прозвучавшим как-то металлически, спросил:

– Вы полагаете, я… умру?

– Умрете? Нет. Это что-то другое, произойдет нечто, из-за чего вы изменитесь. И вы что-то напишете, но я не вижу, что именно.

Я подумал: может быть, со мной произойдешь ты, Милдред Рондас. Может быть, со мной произойдешь ты, и благодаря тебе я снова начну писать.

– Мой муж – критик.

– О, – сказал я.

В открытое окно подул прохладный ветерок.

– Когда он вернется домой?

– Он сейчас спит там, наверху.

Я посмотрел на потолок.

– Я тоже пишу, – сказал я.

– Да. О сексе, не так ли?

– Нет. Я пишу не о сексе. Я пишу о любви.

– Так говорят все мужчины. Но на самом деле они пишут только о мужчинах. О мужчинах и сексе.

Я рассмеялся. Я понимал, о чем говорит Милдред. Вот и оно. Лживое представление злобного мужчины о мире.

– Проблема в том, – сказал я, – что, если мужчина пишет о чем-то кроме мужчин, то это политика. Я бы с огромным удовольствием писал о чем-то другом. Я бы с огромным удовольствием писал о женщинах, гомосексуалах, карликах или инвалидах. Или о делопроизводителях, темнокожих, коммунистах или фашистах. Я бы охотно писал обо всех этих группах, если бы я таким образом принес какую-то пользу. Проблема в том, что, если ты хочешь рассказать историю, то есть только одна незапятнанная позиция – белого гетеросексуального мужчины. Это единственная бумага, на которой, так сказать, не пропечатано никакого фонового рисунка.

Я чуть не добавил, что, пиши я о ком-то вроде самой Милдред, это тоже было бы политикой. Но по ее выражению лица я понял, что утомил ее своими речами, и потому смолчал. Цель моего визита заключалась не в том, чтобы продемонстрировать свою правоту.

– Но кто знает, – сказал я вместо этого. – Однажды я, возможно, решу написать так, словно не было никакого фона.

– Эту книгу я бы, наверное, купила.

Тогда я напишу ее, захотелось мне крикнуть. Если ты захочешь ее прочитать, я ее напишу! Но тут на верхнем этаже раздались шаги.