Акт бунта (ЛП) - Харт Калли. Страница 41

Папа нависал надо мной с тех пор, как я вышла из больницы, пытаясь подбодрить меня, пытаясь «заставить меня почувствовать себя лучше», но он видел, насколько я была ужасно несчастна. Как вздрагивала от каждого громкого звука в доме. Как не могла усидеть на месте, не могла расслабиться, не могла есть…

И вот он сдается под давлением, чертовски встревоженный, и позволяет мне вернуться в академию при условии, что я либо буду видеть его лицом к лицу, либо буду общаться с ним каждый день, несмотря ни на что, чтобы он мог видеть своими собственными глазами, что я в порядке.

Я согласилась с его правилами. И действительно чувствую себя ужасно из-за того, что как бы вынудила его действовать подобным образом. Но я уже не так паникую из-за перспективы оказаться далеко-далеко от старого дедушкиного дома. Так много счастливых детских воспоминаний сожжены дотла из-за одной ночи. Теперь я никогда не смогу вернуться в то место, не чувствуя необходимости бежать. Кричать. Скрыться.

«Не думай об этом, Пресли».

Не думай об этом.

В результате того, что папа перевез мои вещи из моей комнаты в академии, я уступила свою старую комнату на том же этаже, что и Элоди и Кэрри, другой ученице, которая хотела переехать, что действительно отстой. Теперь мне придется жить двумя этажами ниже от них, на этаже, где нет никого из моих близких подруг, но я не возражаю. Вообще-то, моя новая комната довольно крутая. Угловая, с огромными эркерными окнами. Забирая у папы свою дорожную сумку, я перекидываю ремешок через руку, глядя на него снизу вверх. Он так устал. Дело не только в огромных тенях под его глазами. Это то, как он сгорбился, свернулся калачиком, как будто едва может больше держаться на ногах. Я несу за это ответственность. Папа страдает из-за меня. Я не единственная, кому выгодно, чтобы меня не было в том доме; он никогда бы этого не признал, но папе тоже будет лучше, если я уйду. По крайней мере, он сможет сосредоточиться на приближающемся торжественном открытии ресторана, а не на том, пытаюсь ли я сбежать из дома.

Приподнимаюсь на цыпочки и быстро целую его в щеку.

— Я позвоню тебе вечером, обещаю, — говорю ему.

— Тебе лучше это сделать. Пропустишь хоть один звонок…

— Я знаю, знаю. Спущусь с горы быстрее, чем успею моргнуть. Я поняла, пап.

Его глаза приобрели глянцевый, остекленевший вид.

— Я люблю тебя, малышка.

— Я тоже тебя люблю.

— Тогда ладно. — Он шмыгает носом. — Иди и надери кому-нибудь задницу в классе. Покажи им, кто здесь главный.

— Так и сделаю.

Когда прохожу по тому, что осталось от гравийной дорожки, ведущей ко входу в академию, я вздыхаю с облегчением. Сомневаюсь, что в ближайшее время мне удастся надрать задницу. Но, по крайней мере, я смогу дышать.

У подножия лестницы я случайно смотрю налево, в сторону крошечного викторианского кладбища Вульф-Холла и озера, и там стоит Пакс. Я не вижу его лица из-за камеры, которую он держит перед собой, но это явно он — придурок, который заставил меня почувствовать себя дерьмово вчера за обедом. Парень, который пообещал доставить мне еще больше боли и страданий последними словами, которые сказал мне.

Оказывается, он не просто хочет сфотографировать меня голой; похоже, я объект преследования и когда полностью одета.

Мудак.

***

Говорят, рыжие — вымирающий вид. В конце концов, это рецессивная генетическая черта. Даже если у обоих родителей есть ген рыжих волос, по статистике, только у каждого четвертого из их детей будут рыжие волосы. Кроме меня, в академии есть только одна девушка с рыжими волосами, и они скорее каштановые, чем рыжие. Это делает обнаружение меня в толпе чертовски легким. Я провела все утро, так и не увидев некоего бритоголового, воинственного фотографа, но моя удача не может длиться долго. После обеда я замечаю Пакса, идущего по коридору, в тот самый момент когда он видит меня, и есть момент, когда мы оба стреляем кинжалами друг в друга. Но затем его челюсть сжимается, и парень устремляется вперед, направляясь прямо ко мне, прокладывая путь через море учеников, направляющихся в класс. На самом деле ему не нужно прилагать много усилий чтобы добраться до меня; наши одноклассники расступаются перед ним, как Красное море, как будто он сам Моисей.

Моисей никогда бы не надел футболку с «Диллинджер Эскейп План», подчеркивающую его широкие плечи, или прямые черные джинсы, опасно низко сидящие на бедрах, но все же. Я уворачиваюсь от него, избегая лобового столкновения, когда парень встает передо мной.

— Если снова собираешься вести себя как дерьмо, можешь оставить меня в покое, — говорю я, проходя мимо него.

У нас в Вульф-Холле нет шкафчиков — ряды уродливых металлических ящиков действительно испортили бы готический шик академии, а кроме того, коридоры слишком узкие. Однако у нас есть отдельные кабинки, случайно расположенные в нишах старого здания. Они используются для передачи заданий. Большинство преподавателей предпочитают, чтобы мы отправляли наши работы в электронном виде на студенческий портал академии, но все же есть несколько профессоров, которые хотят, чтобы мы также предоставили физическую копию нашей работы. К сожалению, я должна сдать свою последнюю работу по биологии в кабинку доктора Киллимана прямо сейчас, иначе будет поздно, и я отказываюсь снижать оценку только для того, чтобы избежать одного из капризов Пакса Дэвиса. Поэтому останавливаюсь перед кабинкой и разворачиваю сумку перед собой, сосредоточившись на поиске своей работы, но знаю, что Пакс тоже подошел и стоит позади меня.

— Это был твой отец сегодня утром? — заявляет он.

— Единственный и неповторимый Роберт Уиттон.

— Ты отнесла сумку внутрь. Ты вернулась в женское крыло?

Я бросила на него косой взгляд, все еще шаря внутри моей сумки.

— Да. Вернулась.

Боже, он так близко. Я чувствую его запах. Чувствую тепло, исходящее от его тела. Он возвышается надо мной, покрытый чернилами воинственный бог; похоже, он пытается решить, хочет ли ударить меня или поцеловать. Его верхняя губа приподнимается, взгляд холодных глаз отворачивается, чтобы безразлично скользнуть по лицам учеников, которые проходят мимо нас.

— Я думал, что ты будешь под присмотром во избежание суицида, — говорит он.

Мои руки все еще в сумке. То ехидное замечание, которое он сделал вчера по поводу того, что я могу выброситься из окна, заставило меня почувствовать себя физически больной. А теперь это? Он заслуживает гораздо худшего, чем испепеляющий взгляд, которым я его одариваю. Мне следует пнуть этого ублюдка по яйцам или что-то в этом роде.

— Иди в задницу, Пакс.

Быстрая усмешка мелькает на его лице. Он отталкивается от стены, к которой прислонился, и встает так, чтобы оказаться прямо позади меня, его грудь касается моей спины. Опираясь одной рукой о стену над моей головой, его дыхание шевелит мои волосы, когда парень шепчет мне на ухо:

— Тебе бы это понравилось.

Факт. В его голосе не было вопроса.

— Хватит. Ты совершенно ясно выразился вчера в обеденном зале. — Раскаленная добела дрожь пробегает от подошв моих ног до макушки головы. Я пытаюсь оттолкнуться и проскользнуть мимо него, но парень слишком быстр. Он кладет другую руку на стену, на этот раз ниже, прямо у моего бедра. Я заперта в клетке его рук и ничего не могу с этим поделать.

— Разве?

Боже, как я могу все еще жаждать его близости после того, как он так дерьмово поступил со мной вчера? Как могу все еще так отчаянно нуждаться в нем, когда тот заставил меня почувствовать себя такой никчемной? Его присутствие притягивает. Если нахожусь в пределах полутора метров от парня, я не могу не попасть на его орбиту. А сейчас я гораздо, гораздо ближе к нему. Его грудь — не единственное, что соприкасается с моим телом. Теперь я чувствую, как его член прижимается к моей заднице, набухая у моих ягодиц, и неожиданная волна ярости прокатывается по мне.