Акт бунта (ЛП) - Харт Калли. Страница 93

Слова, слетающие с губ Пакса — это не те слова, которые я когда-либо думала, что услышу от него. В чем он вообще здесь признается? Я качаю головой, прерывая поток вопросов.

— Подожди. Ты хочешь сказать, что хочешь большего… от меня? Со мной?

За все время, что мы целовались, трахались и дрались, как кошка с собакой, он никогда не смотрел на меня так, как сейчас. Как будто он позволяет мне увидеть его в первый раз. Показывает мне себя. Открывает трещину в непроницаемой стене — ровно настолько, чтобы я могла заглянуть за нее на человека по другую сторону.

— Да, — говорит он. — И то, и другое. Я хочу спорить с тобой и злиться на тебя. Хочу закончить нашу гребаную книгу вместе, и хочу ссориться с тобой из-за этого. А потом хочу мириться. И обнимать тебя. Защищать тебя. Я хочу чувствовать твою голову на своей груди каждую ночь, когда мы засыпаем. И из-за этого разрываюсь изнутри. Я не должен хотеть ничего из этого. Я, блядь, не знаю, как справиться с этими желаниями. Но… хочешь ли ты чего-нибудь из этого? Если сложу свое оружие, как думаешь, ты сможешь сложить свое? — Он вскидывает руки в воздух. — Черт, Чейз. Я понятия не имею, что говорю. Мне следует опуститься на одно колено или что-то в этом роде? Написать официальное письмо-приглашение? Какой-то документ с отрывной частью внизу… — Он вскакивает на ноги. — Это очень выматывает. Почему, черт возьми, все всегда так стремятся заниматься этим дерьмом? Это чертов кошмар.

Сцепив руки за головой, он обхватывает затылок и начинает расхаживать взад-вперед у изножья кровати. Бедняга выглядит так, словно у него вот-вот случится нервный срыв.

— Ну? Ты ничего не собираешься сказать? — Парень быстро смотрит на меня краем глаза, затем снова быстро отводит взгляд, как будто поддерживать зрительный контакт — это слишком.

Стена снова воздвигнута; одному Господу известно, когда он снова расколет ее для меня. Мне, вероятно, понадобится крюк, чтобы взобраться на эту чертову штуку, если я не воспользуюсь этой возможностью и быстро. Я тянусь к нему, хватая его за запястье в следующий раз, когда он проходит мимо меня. Пакс останавливается, челюсть напряжена, глаза сверкают, грудь поднимается и опускается.

— Мне действительно хочется всего этого. И я вооружилась в первую очередь только потому, что ты такой чертов… ты.

— Что это должно значить?

Я издаю задыхающийся смех.

— Злой. Ужасающий. Недоступный. Взрывоопасный. Агрессивный. Язвительный…

Он морщится.

— Хорошо. Понял. Это был глупый вопрос.

— Я могу и перестану бороться с тобой. Но нет ничего хорошего в том, что я просто сдамся тебе. Тебе нужно перестать все время бороться за контроль.

— Мне не нужно ничего контролировать.

— Пакс, ты все время все контролируешь. Всю твою жизнь в Вульф-Холле. Учителей. Административный персонал. Твоих друзей. Меня. Ты бы контролировал восход и закат солнца, если бы мог.

Он ничего не говорит. Просто стоит там, ведя какую-то внутреннюю борьбу, которая, как я вижу, причиняет ему большой дискомфорт. Наконец, парень потирает рукой подбородок и кивает.

— Достаточно справедливо. Я остановлюсь.

Вот так. Он говорит это так легко, как будто это будет так же просто, как щелкнуть выключателем и в мгновение ока стать совершенно другим человеком. Пакс понятия не имеет, как трудно изменить базовые убеждения, которые определяют нас как людей. Подобная трансформация — это работа всей жизни, и ей не будет конца. А он просто пожал плечами и принял задание, как будто это было какое-то маленькое начинание, которое не будет мучить его вечно.

— Ты упрямая и строптивая, — говорит он. — Ты так часто заставляешь меня сомневаться в своем здравомыслии, что я смирился с тем фактом, что ты сведешь меня с ума. Но знаешь что? — Он двигается плавно, по-львиному, забираясь на кровать так, что становится передо мной на колени.

У меня перехватывает дыхание.

— Что?

Пакс падает вперед, мышцы на его руках напрягаются, когда он нависает надо мной, одна рука лежит среди смятых простыней по обе стороны от моих ног. Красивый. Он так чертовски красив, что я не могу этого вынести. Его глаза сияют, когда парень смотрит на меня из-под нависших темных бровей.

— Я приветствую тот день, когда сойду с ума, Чейз. По крайней мере, тогда, когда действительно потеряю все это, я не буду обращать внимания на этот факт. Я просто сойду с ума. Ничто в мире больше не будет иметь значения. Я хочу, чтобы ты была моей. Я… я чертовски влюблен в тебя, Чейз. И хочу научиться показывать тебе это. Хочу заставить тебя поверить в это, черт возьми.

Я чертовски влюблен в тебя.

Я действительно только что услышала, как Пакс это сказал, или я вернулась к фантазиям об этом человеке?

Я чертовски влюблен в тебя.

Внезапно я смаргиваю слезы.

Он не мог этого сказать.

Я, блядь, сплю.

Пакс обхватывает мою щеку, прерывисто выдыхая.

— Ты можешь справиться с этим, Чейз? Как думаешь, ты сможешь справиться с тем, что я тебя люблю? Потому что не думаю, что я смогу жить без тебя.

— Да! Да, о боже мой, да!

Он выглядит таким прекрасным в облегчении, когда закрывает глаза, молча кивая самому себе. Парень возвышается надо мной, терпеливо ожидая. Между нашими телами вообще нет точек соприкосновения. И я хочу контакта. Не только на бедрах, руках и рту. Я хочу почувствовать, как он всей тяжестью давит на меня. Хочу, чтобы наши ноги переплелись, и его тазовые кости упирались во внутреннюю часть моих бедер, и впадина его живота наполнялась и опустошалась напротив моего, когда его дыхание учащалось. Я хочу ощутить его твердость, прижимающуюся к моему входу, кончик его члена, скользкий от предэякулята, проникающий в меня миллиметр за миллиметром, нарастающую волну удовольствия, лишающую меня всех мыслей. Я хочу, чтобы его зубы были на моей коже, его пальцы в моих волосах, и его язык в углублении моего горла

Я уступаю ему, совершенно ничего не боясь, потому что слова, которые парень только что сказал мне, требовали мужества. Потому что всегда знала, что его взрывные вспышки и резкие слова были механизмом преодоления. Он защищал себя. Лучшей формой защиты для Пакса всегда было нападение. Вот почему он сейчас со мной так нежен и осторожен, честен и открыт… Черт, это что-то значит. Это значит все.

Он доверяет мне.

И, к лучшему это или к худшему, я тоже ему доверяю.

— Я тоже тебя люблю. Я твоя, — шепчу я. — И была твоей с той секунды, как очнулась на тротуаре перед больницей и увидела, что ты смотришь на меня сверху вниз. С того момента ты держишь все мое существование в своих руках.

Пакс рычит, собственнически, как дикая собака, его губы приоткрываются так, что обнажаются зубы. Когда он целует меня, это как прикосновение солнца. Его губы, полные и щедрые, сначала слегка касаются моих, и в моей груди разгорается раскаленное добела ядро тепла. Оно растет по мере углубления поцелуя, жар распространяется, обволакивая кости моей грудной клетки, жидкий свет лижет мои внутренности, когда парень уговаривает меня открыть рот и скользит языком по моим зубам.

Наши поцелуи всегда были конфронтацией. Вызовом. Дерзостью. Упреком. Этот поцелуй не похож ни на что, что мы когда-либо делили раньше. На этот раз никакого гнева. Пакс далек от нежности — он захватывает мою нижнюю губу своими передними зубами, оттягивая ее, как делал это в прошлом, но никакой борьбы за власть нет. Холодный, жесткий блеск в его глазах? Вызывающая, молчаливая насмешка, когда он ждет, что я сдамся и отступлю, потому что боль слишком велика? Все это отсутствует.

Сжатие его зубов ослабевает, прежде чем превращается в настоящую боль, и вместо этого парень посасывает мою распухшую губу. Приподнявшись на локтях, он обхватывает мой подбородок ладонями и обнимает мое лицо, одновременно твердо и нежно, усиливая поцелуй. Его язык исследует и пробует мой рот, переплетаясь с моим собственным, пока мы оба не начинаем задыхаться, разделяя дыхание, наши движения становятся отчаянными.