Ночная Сторона Длинного Солнца - Вулф Джин Родман. Страница 14

— Ты права, майтера. Это не легко. Я всегда думал, что просветление будет голосом из солнца или в моей голове, голосом, который говорит словами. Но это совсем другое. Он шептал мне многими голосами, и его слова были живыми образами, которые он показал мне. Я не просто видел их, как ты, например, можешь видеть какого-нибудь человека в зеркале, но слышал и чуял — и касался, и ощущал их боль, но все они были связаны воедино и стали одним целым, частями чего-то одного.

Надеюсь, теперь ты понимаешь. Когда я говорю, что он показал или сказал мне что-то, я имею в виду именно это.

Майтера Мрамор ободряюще кивнула.

— Он показал мне все молитвы, которые когда-либо были сказаны в этом мантейоне любому богу. Я видел всех детей, которые со времени постройки мантейона молились в нем, а также их матерей и отцов, и людей, которые приходили помолиться или посмотреть на одно из наших жертвоприношений, поскольку надеялись получить кусок мяса, и молились, пока были здесь.

И я видел, как молились все сивиллы, с самого начала. Я не прошу тебя поверить в это, майтера, но я видел каждую молитву, в которой ты молилась за наш мантейон, или за майтеру Роза, майтеру Мята, патеру Щука или меня, и — короче, за всех жителей этой четверти, тысячи и тысячи молитв. Ты молилась на коленях и стоя, молилась, пока готовила еду и скребла пол. А раньше здесь была майтера Молочай, и я видел, как молилась она, и майтера Бетель, крупная темноволосая женщина с заспанными глазами. — Шелк перевел дыхание. — И, больше всех, я видел патеру Щука.

— Изумительно, — воскликнула майтера Мрамор. — Это должно было быть изумительно, патера. — Шелк знал, что это невозможно, просто кристаллические линзы собрали свет, но ему показалось, что ее глаза вспыхнули.

— И Внешний решил исполнить все эти молитвы. Он говорил с патерой Щука, и патера Щука был так счастлив! Майтера, ты помнишь тот день, когда я пришел сюда из схолы?

Майтера Мрамор опять кивнула.

— Это было в тот самый день. В тот самый день Внешний послал патере Щука просветление и сказал, что помощь уже здесь и что я, что я — и есть…

Шелк заплакал, и, внезапно, ему стало стыдно. Дождь полил сильнее, как будто его приободрили слезы, текущие по щекам и подбородку. Майтера Мрамор вытащила из рукава большой и чистый белый платок и дала его Шелку.

Она всегда была такой практичной, подумал он, вытирая глаза и нос. Носовой платок для малышей; наверно, в ее классе каждый день плачет какой-нибудь ребенок. Запись о ее днях написана слезами, и сегодня он сам — плачущее дитя.

— Твои дети не часто бывают такими старыми, как я, майтера, — только и сумел он сказать.

— Ты имеешь в виду, в классе, патера? Никогда. Но, наверно, ты имеешь в виду взрослых мужчин и женщин, которые в детстве были моими учениками. Многие из них куда старше, чем ты. Самому старшему должно быть не меньше шестидесяти. Я была… до этого я не преподавала. — Она вызвала в память файл с текущими делами, упрекнув себя, как всегда, что не делает это чаще. — Кстати, ты напомнил мне. Ты знаешь Гагарку, патера?

Шелк покачал головой:

— Он живет в этой четверти?

— Да, и иногда приходит в сцилладень. Ты наверняка видел его. Большой, грубо выглядящий человек, который всегда сидит сзади?

— С большой челюстью? Одежда чистая, но он выглядит так, как будто никогда не брился. Носит кинжал — или, возможно, тесак — и всегда сидит в одиночестве. Один из твоих учеников?

Майтера Мрамор печально кивнула:

— Он стал преступником, патера. Грабит дома.

— Мне жаль об этом слышать, — сказал Шелк. На мгновение он представил себе, как обычно сидевший у задней стены мантейона громадный человек, застигнутый врасплох хозяином дома, неуклюже поворачивается, но очень быстро приходит в себя и дерется с ним, как затравленный медведь.

— Мне тоже очень жаль, патера, и я бы хотела поговорить с тобой о нем. Год назад патера Щука отпустил ему грехи. Ты уже был здесь, но не думаю, что ты знал об этом.

— Если и знал, то забыл. — Он услышал недовольное шипение широкого клинка, вылетающего из ножен, и тряхнул головой, отгоняя видение. — Но ты права, майтера. Я сомневаюсь, что знал.

— Я узнала это не от самого патеры. Мне сказала об этом майтера Мята. Гагарка все еще любит ее, и временами они болтают ни о чем.

Высморкавшись в собственный платок, Шелк слегка расслабился. Он чувствовал, что она хотела поговорить с ним именно об этом.

— Патера сумел кое-чего добиться от Гагарки — тот пообещал, что больше не будет грабить бедняков. Он признался, что делал это довольно часто, но больше не будет. Он пообещал это патере, сказала майтера Мята, и ей тоже. Ты, наверно, собираешься прочитать мне лекцию, дескать, обещанию такого человека — обещанию преступника — нельзя доверять.

— Никакому обещанию нельзя доверять всецело, — медленно сказал Шелк, — потому что нет — и никогда не будет — человека, полностью свободного от зла. Безусловно, это относится и ко мне.

Майтера Мрамор сунула платок обратно в рукав.

— Я думаю, патера, что свободно данному обещанию Гагарки можно доверять так же, как и любому другому. Как и твоему, и я не собираюсь тебя оскорблять. Он превратился из мальчика во взрослого мужчину, но внутренне не изменился, насколько я могу судить. У него никогда не было ни отца, ни матери. Он… но лучше я не буду продолжать, иначе я могу увлечься и рассказать тебе то, что майтера просила меня не повторять, и тогда я буду чувствовать себя ужасно, потому что мне придется рассказать им обоим, что я нарушила свое слово.

— Ты действительно думаешь, майтера, что я могу помочь этому человеку? Я, безусловно, не старше его и, скорее всего, моложе. Не думаю, что он будет уважать меня так, как уважал патеру Щука.

Капли со сверкающих листьев крупными горошинами падали на юбку майтеры Мрамор; она рассеянно вытирала их.

— Быть может, это и так, патера, но, как мне кажется, ты поймешь его лучше, чем патера Щука. Ты молод и почти так же силен, как он. Он будет уважать тебя, как авгура. Ты не должен бояться его. Патера, я когда-нибудь просила тебя об одолжении? О настоящем одолжении?

— Однажды ты попросила меня вступиться за тебя перед майтерой Роза, я попытался и, кажется, принес больше вреда, чем пользы, так что это можно не считать. Но ты можешь, если хочешь, попросить меня о ста одолжениях, майтера. Ты заслужила это, и еще гораздо большего.

— Тогда в какой-нибудь сцилладень поговори с Гагаркой. Отпусти ему грехи, если он попросит тебя.

— Это не одолжение, — сказал Шелк. — Я делаю это для каждого, но ты, конечно, хочешь, чтобы я предпринял какие-то особые усилия ради этого Гагарки: поговорил с ним, отозвал в сторонку и так далее; я сделаю.

— Спасибо тебе, патера. Ты знаешь меня уже больше года. Не думаешь ли ты, что мне недостает веры?

Вопрос застал Шелка врасплох.

— Тебе, майтера? Почему… я никогда так не думал. Ты всегда казалась — я имею в виду мне — по меньшей мере…

— И тем не менее я не поверила ни в тебя, ни в бога, который просветлил тебя, хотя была должна. Я только что это осознала. Я доверяла словам людей и их внешности, как любой мелкий торговец. Ты, кажется, сказал, что этот бог пообещал патере Щука помощь. Ты можешь рассказать мне об этом больше? Раньше я слушала тебя просто внимательно. Теперь я буду слушать тебя с верой или, во всяком случае, попытаюсь.

— Это больше, чем я смогу когда-нибудь рассказать. — Шелк потер рукой щеку. Он уже успокоился и полностью овладел собой. — Как я уже говорил, патера Щука получил просветление, мне это показали. Ему сказали, что его многолетние молитвы принесли плоды — помощь, которую он просил для себя, этого мантейона и всей четверти, будет немедленно послана.

Шелк обнаружил, что сжал кулаки. Он заставил себя расслабиться.

— Мне все это показали; потом я увидел, как появилась помощь, сияющая, словно огонь Паса, источаемый солнцем. И это был я. Только я, и больше ничего.

— Тогда ты не можешь потерпеть поражение, — тихо сказала майтера Мрамор.