Театр тающих теней. Конец эпохи - Афанасьева Елена. Страница 30

Нянька Никитична едет к знакомой за нитками в Севастополь и возвращается сама не своя. Расстреляли Марфушу.

– Она ж моей золовки крестница. Как из имения вернулась, сидела без дела. После пришли, арестовали и постреляли. «За связи с большаками».

Нянька названия разных властей так и не выговаривает. Но Анна поверить не может. Переспрашивает у Николеньки, в очередной четверг приехавшего к чаю. В материнском авто. На котором рыжая комиссарша весной приезжала. Теперь авто, вместе с властью, перешло к Деникинской армии, и к Николаю.

– Это война. Анна… Львовна! Врагов убивают.

– Какой же она враг, Николенька… Николай Теодорович. Глупая девица. Красивой жизни захотелось. Загуляла в барском доме со своим женихом, и не ее вина, что тот с красными связался.

– В военное время каждый пособник врага – враг!

Не может же так говорить Николенька, Николай Константиниди, с которым они на Рождество гирляндами елку в доме на Большой Морской наряжали!

– Случайных лиц при большевиках не было. Прокуратура и контрразведка осуществляют тщательную сортировку служивших при большевиках. И не только. В августе в Севастополе была задержана известная всему югу анархистка Маруся Никифорова, виновная в преступлениях против Добровольческой армии. По приговору военно-полевого суда она и ее муж Бржестек были повешены. И вы будете ее жалеть, Анна… Львовна?

Саввы в комнате нет, последних в сезоне бабочек торопится поймать, ведь уезжать скоро, и некому процитировать газеты или приказы. Но как-то невыносимо тяжко от слов Николая. Как и понять, почему нужная власть уже с июня на полуострове, а жить легче не становится. Кило сахара уже 160 рублей, масла – 375. А зарплата учителя в школе в Мухалатке, куда Анна собралась было наниматься, 450 рублей.

После долгой переписки с матерью: «Одной с двумя детьми и недорослем тебе ехать опасно. Нужно дождаться оказии, надежного попутчика, который в дороге присмотрит за тобой», будто после всего, случившегося за эти месяцы, за ней нужно присматривать – решено дожидаться верного случая. Капитана II ранга Константиниди вскоре должны командировать с миссией во Францию. Решено, что с ним и нужно Анне с детьми и Саввой плыть. Не понятно, сколько ждать.

Еще не понятно, как быть с Антипом Вторым. Если вернутся гражданские корабли, быть может, еще получится смастерить из корзины клетку и пронести его на борт под видом собаки. Анна даже заказывает плетеную клетку-корзину размером под волчонка, успевшего за эти два года их жизни в Крыму вырасти в настоящего волка. Но если плыть придется военным судном, то с Антипом как быть? Мать пишет, что в правительстве генерала Деникина у нее связи, и если Николая командируют военным судном, «дочь княгини Истоминой с ее внучками и племянником зятя» на борт всё равно возьмут. Но кто же дозволит взять на военный борт волка? Нянька обещает смотреть за Антипкой, но тот может опять бежать за ними, как бежал в апреле до самой Ялты. Столько с этим отъездом проблем! Чем кормить девочек и Савву в дороге? Сколько вещей из оставшихся брать? Прилично ли ей и девочкам в таком виде будет сойти с борта на берег во Франции, в которой нет войны? Особенно если мать приедет встречать, опять скажет, что она виновата, что девочки выглядят как оборванки, а не как внучки княгини Истоминой.

Девочки за лето выросли, все прежние вещи малы. У портных можно наряды заказать, но как долго будут шить, и что теперь в моде? И напечь ли пирожков и наготовить припасов заранее? А если Николаю придет приказ и ехать нужно будет немедленно, пирожков напечь не успеют?

И как закрыть дом? Нянька останется в доме для прислуги, а как закрыть большой дом, чтобы снова не разворовали? И что, если девочек на корабле станет тошнить? И…

Когда собирались отплывать в апреле, таких проблем не было… Или были? Только о них думали мать и муж. А она лишь о том, нужно ли увезти с собой альбомы со своими стихами, или оставить старые здесь, только последний взять? Теперь бы ей апрельские думы! Альбом, который взяла с собой, разлетелся по ветру на ялтинской пристани. А те, которые оставила, разорваны моряками и красноармейцами, с которыми в апреле гуляла в их доме, царство ей небесное, Марфуша, – на самокрутки пошли. В новый альбом с того апреля не написала ничего. Ни строки.

Так и не знает, как ей правильнее собрать девочек, Савву и собраться самой, чтобы в любой момент быть готовыми ехать.

Но в середине октября происходит странное.

Савва пропал.

В октябре, во вторую пятницу. Ушел ловить какой-то особенный осенний вид бабочек и не вернулся к ужину.

Темнеть в горах стало рано. Анна пошла по его обычной тропинке, звала, кричала, темень всё гуще, никого не нашла. Подумала, Антипка найдет, нужно только хорошо объяснить Антипу Второму, кого искать, дать понюхать Саввины вещи, и как собака, он обязательно найдет.

Вернулась, думала, Савва уже дома. Нет. И Антипки нет. Миска с едой осталась нетронутой. Никогда прежде такого не было, чтобы волчонок свою еду не съел. Вместе или порознь, но пропали оба. И Анна не знает, что девочкам сказать.

На другой день с утра она идет в горы, по всем тропинкам, какие с детства помнит в округе. И где Саввины осенние бабочки могут быть.

Никого.

Доходит до перевала, до самых Байдарских ворот и даже дальше, где материнские земли и виноградники, национализированные в апреле красными, но приказом Деникина не возвращенные владельцам, а переданные крестьянам.

Мужики узнают бывшую барышню. Кто по привычке кланяется, кто нос воротит, кто жалуется на деникинский указ, по которому мужики цену урожая за пять лет должны правительству выплатить, чтобы земля их стала, а им столько не оплатить…

Но ни Савву, ни волка никто не видел.

Один лишь Игнат, работающий на «починенной» Саввой «механизме», останавливает ее, слезает и идет к Анне.

– Вчерась видел внизу собаку, за военным авто по дороге на Севастополь бежала. Быстро бежала, не отставала.

Если «собака» – это Антип, за чьей машиной он бежал? И где Савва? Приходится, поблагодарив Игната, возвращаться домой ни с чем. И ждать. До вечера. И еще день. И еще.

Сердце не на месте. Уговаривает сама себя и няньку, что никто из нынешних властей княжеского племянника не тронет, что теперь не красная диктатура. Но от произнесенного вслух слова «диктатура» самой становится не по себе. И спор Саввы с Николаем вспоминается. Про диктатуру, объявленную Деникиным… Не могут же мальчика арестовать?! Не могут! И волка уж точно арестовать не могут! Тогда где же они?

Ни Саввы, ни Антипа Второго дома нет четвертый день.

На пятый она не может больше ждать. Запрягает Маркизу, едет в Севастополь к Николаю, благо еще пускают – в газетах пишут, что скоро введут строгий учет населения, пропускные пункты и просто так в Севастополь будет не проехать. Едет. Высчитывая в уме, что лучше: «не дай бог, арестован» или «дай бог». Если арестован, хотя бы будет понятно, где он. И можно ходатайствовать. Объяснить, что не так поняли. Что указ Верховного главнокомандующего не может касаться ребенка. Подростка. Недоросля. Что Савва не работал на Советы, а спасал ее с девочками. И написать матери, пусть использует свои связи в деникинском командовании.

Но это если он арестован. И где тогда Антип Второй? В тюрьму волков не сажают! А если не арестован, то где Савва? Где они?!

Поручик Константиниди выходит к ней из штаба. Кисть правой руки забинтована. Но форма, выправка – всё на загляденье. Была бы незамужней девушкой, залюбовалась бы, в какого красавца вырос Николенька. И сослуживцы его как на подбор. Выходят из дверей штаба вслед за ним. Смотрят, с кем это поручик разговаривает. Почти как в былые времена, когда мужчины, заставляя ревновать мужа, любовались ею. Не такие бравые, как на военном параде в 1913 году, – война потрепала. Но и не пьяная матросня, и не комиссары в куртках бычьей кожи… Выправка и достоинство – все на месте.