Театр тающих теней. Конец эпохи - Афанасьева Елена. Страница 31

Одно непонятно, если, говорят, что опять диктатура, идут расстрелы, то кто из этих бравых военных стреляет не во врагов на линии фронта, а в таких же, как они, русских людей? Кто-то же стрелял в Марфушу?

Николай сдержан и сух. Под взглядами сослуживцев, видимо, ему неудобно. Обещает насчет Саввы справиться и приехать с ответом. Берет под козырек, разворачивается, вместе с сослуживцами уходит. А она идет по набережной с ее вновь открывшимися ресторанами и модными лавками. И понимает, что не хочет ничего. Ни изысканных блюд после нескольких месяцев пустых лепешек и картошки, ни нового платья, ни кружевного белья. Не хочет ничего.

Только чтобы Савва нашелся. И Антипка, конечно же, тоже.

Николай приезжает в четверг. На материнском авто. С подарками для девочек. Олюшке привез книгу со сказками, Иринушке – плюшевого медведя. И больше ничего. В прежние визиты по четвергам он и Савве всегда книгу, журнал или альбом для гербария привозил. Точно знает, что Савва дома так и не появился?

Девочки подаркам и не рады – вежливо благодарит Оля, подталкивает Иришку:

– Скажи «спасибо»!

Иринушка смешно лепечет: «Сиба!» Но глаза у обеих на мокром месте. Тоскуют без Антипки, без Саввы.

Николай рассказывает, что справился во всех возможных инстанциях. Что среди арестованных и заключенных за сотрудничество с Крымской Советской Республикой Саввы нет.

Проходит месяц. Анна, несмотря на начавшееся ненастье, по-прежнему по всем горам, по всем тропам, по всем селеньям – русским, татарским, греческим – ищет Савву. Нет нигде. И Антипа нет.

В середине ноября заболевает Иришка. Жар не спадает. И в этот самый день Николай приезжает с известием о своем срочном командировании к союзническому командованию во Францию. Военный корабль стоит на подступах к Балаклаве и отходит через три дня. Анну с детьми возьмут на борт.

– Мы не можем ехать. Без Саввы ехать решительно невозможно.

Она измучена бессонной ночью у постели Иришки, забыла даже чаю гостю предложить. Хорошо, нянька Никитична опомнилась.

– Чай хорошо, но лучше бы водки! – Николай сам на себя не похож. Плохо выбрит. Глаза воспаленные.

– Нет у нас водки. Пить некому. Знаю, что вольная продажа водки открыта, но у нас нет.

– И нигде нет! – Николай, спросив разрешения, закуривает. – Какой пассаж – вольная продажа разрешена, а ее просто нет в Крыму. Простите, Анна Львовна, за срыв. Зверски устал. Но вам невозможно не ехать!

Невозможно не ехать…

Николай, выкуривая очередную сигарету кряду, объясняет, что пропажа Саввы помешать ее с девочками отъезду не должна. Он со своей стороны и мать со своей едва договорились, что гражданских возьмут на борт военного судна. Другой такой оказии может не быть. А верх безумия ехать через Турцию, куда порой еще заходят гражданские суда, но где одной женщине с двумя дочками, но без мужчины находиться просто невозможно. Кроме того, муж ее уже подхватил в Константинополе горячку, еле выходили, а что будет, если с горячкой сляжет она? Нужно ехать обязательно теперь. Даже если не объявится Савва. А он, Николай, после найдет непутевого племянника мужа и отправит его следом. Слово офицера.

Как уехать без мальчика? Как уехать без мальчика, который, не умея плавать, прыгнул в воду, чтобы только не оставить их одних?

Проснувшаяся Иришка начинает плакать в комнате наверху.

– Вы же не хотите свести девочек в могилу, только чтобы дождаться даже не родного вам племянника! – Николай решителен и резок. – В Крыму нынче тиф и даже холера. Шестьдесят заболевших и двадцать трупов на одном только эсминце «Отважный». Врачей хороших нет! Никаких нет! Все попрятались и разъехались.

Опять она во всем виновата.

– Девочек нужно спасать!

Девочек спасать. Лечить Иришку. Отдать в гимназию Олюшку – здешние гимназии не открылись, домашних учителей даже с присланными матерью деньгами не найти. Но, главное, Иришка. Ее нужно спасать. Здесь нет лекарств. Нужно лечить. Нужно ехать. Николай найдет Савву, он слово офицера дает. И отправит за нами следом. Нужно ехать. А то, что Антипка пропал, может, и к лучшему. С волком на военный корабль не пустят – она уже у Николая справлялась. Но как девочкам объяснишь, что уезжают без Антипа. И без Саввы…

Сборы недолги. Брать почти нечего. Всю их собранную в прошлый раз поклажу разворовали на ялтинской пристани. Из дома всё ценное вынесли или экспроприировали. Немного ее и детских вещей, и Саввушкины рисунки, подобранные в апреле на ялтинской пристани и нарисованные им после на оборотах ревсоветовских агитплакатов – всё, что помещается в два саквояжа. Гербарии Саввы они не довезут, объемные и тяжелые, альбомы с его столь ценной коллекцией бабочек куда-то пропали. Анна не может понять куда, но искать времени нет. А рисунки места немного занимают, лучше они сами рисунки увезут, кто знает, как Савву после придется отправлять, да с его рассеянностью и потеряет, а они ему так важны.

Отплывать должны из Балаклавы. Суда английского и французского флота стоят на рейде у входа в Балаклавскую бухту.

Николай Константиниди заезжает за ними на всё том же материнском реквизированном авто, всё с тем же шофером Никодимом, который отводит глаза – про разворованную на ялтинской пристани поклажу ответ не хочет держать, но Анна и не спрашивает. Делает вид, что не знает шофера. Жар у Иришки немного спал, но ее дети болеют не впервой, и Анна знает, что это облегчение временное, к вечеру жар снова станет расти. Кутает дочку в большую пуховую шаль – нянька Никитична отдала свою – поверх пальтишка.

– Только бы деточку в море не продуло!

Олюшка с нянькой прощается, начинает плакать. Вслед за старшей дочерью плакать начинает Анна.

– Ты уж Саввушку дождись, нянька! Дождись Саввушку! И присмотри за ним – он же не от мира сего, сама знаешь.

Нянька утирает слезы, божится, клянется барышне Анне Львовне за племянником лучше родной матери смотреть. И Антипку дождаться. И больше их обоих никуда не пускать, пока Анна Львовна не напишет, что же им дальше делать. Или пока все они с матерью, мужем и девочками сами к лету не вернутся. К лету война же, бог даст, закончится, и они все вместе снова приедут в свою усадьбу.

Анна забирает из рук няньки закутанную Иришку, садится в авто, оборачивается, в заднее стекло смотрит на машущую платком старую женщину, на исчезающий за поворотом дом. И отчего-то кажется, что никогда больше она сюда не приедет. Или никогда не уедет отсюда.

В Балаклаве ветрено. Сидят на пристани в авто, не выходят. Николай отбыл в штаб в здании порта по своим делам, велел ждать, пока не подойдет сторожевое судно, которое и довезет их до большого корабля на рейде.

Олюшка просится выйти, на бухту посмотреть.

– Только осторожно. Бухта военная. Ничего такого делать здесь не позволено.

Чего «такого», Анна и сама не знает. Олюшка – воспитанная девочка, без спросу делать ничего не станет. Постоит немного у края пристани. Кто знает, когда им суждено будет вернуться.

Иришка проснулась вся в поту, раскапризничалась. Закутанной ей в авто слишком жарко. Как теперь на ветер ее нести? Чуть раздеть, вытереть пот, мокрую нижнюю рубашечку, если успеет, переодеть. Быстро переодеть, пока Николай не вернулся и на сторожевое судно идти не позвал, чтобы взмокшую на ветер не выносить.

Пуховый платок размотала. Пальтишко сняла. Иришка плачет, надрывается. Кофту сняла, еще одну, нижнюю рубашечку, из саквояжа достала сухую, скорее на дочку надеть.

– Мама! Мамочка!!!

Страшный истошный крик Олюшки. Чуть Иришку не выронила с рук.

Девочка бежит к авто, личико перекошено от ужаса. И дверь не распахнешь, не побежишь навстречу, Иришка вся мокрая, если быстро не одеть, продует. Олюшка бежит. Иришка кричит. Детская ручка в рукав сухой рубашки не попадает. Анна сама взмокла. Как младшую дочку скорее одеть, закутать и навстречу старшей девочке бежать?