Самый лучший комсомолец. Том второй (СИ) - Смолин Павел. Страница 8

— Спорим она услышала? — хрюкнул дядя Витя, кивнув за спину, где Вилка как раз скрылась за нужной дверью.

— Зачем? Я совершенно точно уверен, что услышала! — хрюкнул я в ответ.

А вот теперь отрубаем эмпатию и игнорируем жалобные, плачущие глаза.

— Извини, Кать, но подпольные кулинары нам в составе не нужны, особенно такие, которые забывают суп на пожароопасных приборах.

— Я больше не!.. — начала было она, но присутствующий здесь охранник зажал ей рот и твердо, но бережно вывел из купе под взглядами побледневших девушек.

— Просто уволена, вернется в Москву и будет жить как прежде, нынче никого в полях не расстреливают, — пояснил я.

Не сильно-то и помогло!

— Извини, Люд, чисто по-человечески твою панику я понять могу, но на инструктаже и в МИДе, и вчера в поезде четко перечислены случаи, когда стоп-кран срывать нужно. Если коротко — никогда, потому что за это отвечает охрана.

Девушку увел второй охранник.

— По прибытии в Варшаву к нам присоединятся дамы из дублирующего состава, — пояснил оставшимся. — Тань, можно тебя на секундочку? — обратился к товарищу младшему лейтенанту.

Больно уж виноватая у нее мордаха — так и читается «вот дура я дура, не уследила!».

— Все ок, чужая тупость — фактор трудно учитываемый, и вообще это мой косяк — надо было сразу ваших набирать, целиком, но чего уж теперь, — тихо объяснил я ей позицию начальства. — Возвращайся, успокаивай этнически разнообразных коллег. Ты остаешься точно, но бдительность удвой, хорошо?

— Хорошо. Спасибо, Сережа, — с облегченной улыбкой поблагодарила она и вернулась в купе.

— Одобряете? — спросил я старшего товарища.

— А это на что-то повлияет? — спросил он.

— Нет, но важно лично для меня, — честно ответил я.

— Одобряю, — с улыбкой хлопнул дядя Витя меня по плечу.

— Мне бы типа-спецподготовку пройти, дядь Вить, — попросил я. — Я как раз целиком выздоровел, Виталина меня приемам учит и физически улучшает, но нужна стрельба и особенности перемещения в пространстве в непростых ситуациях. Не хочу ни подыхать, ни Виталиной от пуль заслоняться — я понимаю, что у нее работа такая, но если охраняемый объект сам по себе что-то может, значит и шансы на совместное выживание повышаются.

— Сделаем, — пообещал дядя Витя.

Добрались до купе подтанцовки, где девушки и парни с грустными мордашками смотрели на заплаканного парня, которому путешествующий с нами врач широкого профиля накладывал шину на поврежденную ногу.

— Ничего не обещаю, Андрей, но по прибытии в ГДР повезем тебя к лучшим врачам, валюту я выбью. Не справятся немцы — отправим туда, где справятся. Починим тебе ногу на максимально возможном уровне. Если танцевать сможешь — после выздоровления с радостью возьмем тебя обратно, если нет — приглашаю тебя работать хореографом в ДК совхоза «Потемкинская деревня», а еще выбью тебе «однушку» в Москве. Скепсис понимаю и не осуждаю, — увидев на его лице без пяти минут панику, сработал на опережение. — Но ты подумай вот о чем — это мой совхоз, а я бы не стал с ним возиться без далеко идущих неожиданных планов. Зарплата — двести семьдесят рублей с премиями за хорошую работу. До свидания, товарищи, — и я покинул их купе, направившись к своему.

Бардак!

Погода к посещению Аушвица (ака Освенцим) подходила как нельзя кстати — небо затянуто серыми, но, к счастью, безобидными тучами, изо рта валил пар (чуть ниже нуля), под ногами — подмерзшая земля с пожухлой травой, а сидящая на воротах стая ворон встретила нас ехидным карканьем.

— Arbeit macht frei! — указал я на всем известную надпись на воротах. — «Труд освобождает». Кто-то скажет, что таким образом нацисты обманывали узников, давая им ложную надежду заслужить свободу, но я так не считаю — ведь здешний труд, вернее — уничтожение трудом, и вправду освобождал дух от бренной оболочки, — вздохнул. — Вот только никакого духа не существует, а со смертью оболочки умирают уникальный набор жизненного опыта и комбинация генов. Последняя формировалась миллионы лет, кстати, чтобы закончить свой путь в газовой камере или печке.

Виталина погладила меня по спине.

— Я спокоен, — улыбнулся я ей. — Для современного ребенка это все — словно картинки из учебника истории.

Вру — потряхивает, больно уж атмосфера давящая. А мы еще даже внутрь не вошли!

Обернувшись к многочисленным спутникам (две новых красивых младших лейтенантки и такого же чина КГБшный «плясун», Андрея оставили в Варшаве, откуда он поедет в Берлин чинить ногу), дал им шанс слиться без последствий.

— Последний шанс, товарищи! Там, — указал рукой на ворота за моей спиной. — Нас ждут только горе и чужая, но от этого не менее ужасная смерть. Зверства нацистов знакомы всему миру, и лишних подтверждений не требуют. Я сюда иду, потому что мне это нужно как творческой единице, но вам убивать настроение на много недель вперед совершенно необязательно. Если кто-то хочет вернуться в гостиницу, никто вас не осудит.

Разумеется, никто и не подумал отказаться.

— Простите, Леонид Матвеевич, я сильно нервничаю, поэтому буду много говорить, — заранее извинился я перед МИДовцем, который у нас на полставки экскурсовод. — Постараюсь не перебивать, но, если вдруг такое случится, заранее прошу прощения, — повысив голос, чтобы было слышно всем, перешел в психологически комфортный режим политинформации. — Изначально термин «концентрационный лагерь» был лишен леденящих кровь ассоциаций и восходит к испанским «campos de concentración», применявшихся испанцами во время войны за независимость Кубы — в них интернировали мирное население, но без цели уничтожения. Популярность термин обрел во время англо-бурской войны из-за английских лагерей для гражданского бурского населения. Безусловно, национализм — целиком и полностью изобретение наших просвещенных европейских коллег, но даже англичане, которые, на минуточку, главные колонизаторы в истории, не догадались использовать заключенных так, как адепты Третьего Рейха, что, впрочем, не делало пребывание буров в гостях у англичан более приятным — голод, болезни и зашкаливающая смертность, в том числе среди детей, были и там. Немецкая прагматичность в концепции «уничтожения трудом» здесь не при чем — банально потому, что не существует имманентных определенным народам уникальных черт. Суть в прибыли, которая для капиталиста важнее всего на свете. Словосочетание «рабский труд» для них звучит ангельским хором, ведь гарантирует практически полное отжатие произведенной рабом прибавочной стоимости.

Вошли в ворота, и я указал на «запретку»:

— Мысленно проецируем сюда лающих овчарок и солдат Рейха с автоматами. Все это освещается прожекторами, а с вышек на нас смотрят старые добрые пулеметы. Я не пробовал, поэтому даже не представляю, насколько страшно было ходить в атаку подавлять пулеметные точки — это не про концлагерь, а про мужество наших отцов и дедов, благодаря которым мы пришли сюда на экскурсию, а не были загнаны силком в качестве ресурса. Дядь Вить, а вы воевали? — вдруг дошло до меня, что нашему полковнику слегка «за пятьдесят».

— Воевал, — подтвердил он. — В пехоте, с сорок второго и до Берлина. Да, Сережа, на пулемет ходить очень страшно, но, когда идут все, не ходить нельзя, — ответил и на завуалированный вопрос. — А главное — если на пулемет не пойду я, на него придется идти моим детям и внукам.

И ведь ни слова про фронтовое прошлое до этого не сказал.

— Были концентрационные лагеря и в нашей истории, — продолжил я. — В первую очередь можно вспомнить лагерь для турецких военнопленных и интернированных граждан российского, персидского и турецкого подданства на острове Нарген, через который за 1915-1916 годы прошло около двадцати тысяч людей. Выжило подавляющее большинство, но обольщаться не нужно — детей голодом морили и там, пусть и неумышленно, а из-за нежелания тратить ресурсы. Словом — капитализм и концентрационные лагеря до недавних пор шли рука об руку, и мы должны об этом помнить. У меня пока все, Леонид Матвеевич.