Чужбина с ангельским ликом (СИ) - Кольцова Лариса. Страница 166

— Я так и понял, когда встретил тебя поздним вечерам вместе с Антоном.

— Мы просто гуляли, дышали. Я, конечно, привыкла, живя здесь, к безопасности, а всё же гулять одной в темноте страшно…

— Самая большая твоя опасность всегда рядом…

— Опасность? Какая?

— Прекрасный сон всегда может обернуться кошмаром. Сны же не подчиняются воле. Не совсем подчиняются. Когда-то я воображал, как велико значение воли для отливки жизненного материала в ту форму, какую ты ей задаешь этой самой железной волей. Но оказалось, что воля человека — это его личный самообман, и очень большое, подавляющее даже значение имеют стихийные течения, куда ты попадаешь. Поэтому и происходит то, что древние мудрецы определяли как «Самые великие люди проходят по этой жизни незамеченными». Лучше не замеченными, чем, если их жизненный ресурс выгрызают вездесущие грызуны — приспособленцы, их мысли, их открытия, их прозрения. Грызуны — ничтожества вот истинные фавориты земных богов. Разве нет? На Паралее происходит то же самое, но в ещё более запущенном виде.

— Для сна ты слишком разговорчив.

— Ну, это только прелюдия к дальнейшему молчанию.

Плотный, тёмный отхлынувший вал страсти обнажил то, что являлось странной аномалией, но стало драгоценностью. Случайная песчинка, попавшая в рану, стала со временем жемчужиной, постепенно обволакиваясь перламутровыми слоями страдания. Нежность, сияние собственного открывшегося вдруг чувства поразили не своей красотой, а убожеством того дна, которое это зёрнышко счастья пыталось осветить, пыталось преобразить, сделав своим светлым подобием.

— Ты рисковал, — сказала она, решив пошутить над ним. — Я иногда по старой столичной привычке прячу под подушкой нож. В столице у меня появилась такая привычка для защиты от ночных бандитов. Ты же помнишь, где я жила?

— Нож? — поразился он. — Конечно, болото кишит кусачими тварями, но белоснежная маленькая нимфея, даже живя там, питается лишь светом и минеральными веществами воды и почвы, а потому лишена плотоядных качеств. Не смогла бы ты никогда применить то, о чём и упомянула. Зачем же ты поселилась в таком небезопасном квартале?

Она усмехнулась умышленному или действительному непониманию того, насколько беспомощной и неимущей она оказалась без родных и без Тон-Ата.

— Оставаться в пустом и огромном доме в столичном пригороде, где когда-то и жил Тон-Ат, было ещё страшнее. Сам дом потихоньку приходил в негодность, трещали стены по ночам, протекала крыша. Старый сад, превратившийся в джунгли, пугал ночами, а во время осенних бурь там ломались фруктовые деревья. Иногда под напором ветра разбивались окна. Хорошо то, что за всем этим следил бывший человек Тон-Ата, но насколько же мне было тягостно видеть его даже изредка. К тому же и в закрытых небедных посёлках происходят грабежи, нападения. Только в тех местах, где селятся аристократы, и возможна полная безопасность. Ещё тут.

— Что за человек следил за покинутым домом Тон-Ата? Чем он тяготил тебя? Приставал?

— Да ты что! — она хмыкнула, — Невозможно представить Инара Цульфа в роли возможного насильника. Маленький и абсолютно безвредный для всякой женщины человек. Ненавязчивый и образованный. Всего лишь хранитель старого поместья.

— Кто же поручил ему охранять брошенное поместье?

— Возможно, тот, кто и приобрёл его потом за бесценок. Мне нечего рассказывать про Инара Цульфа, и я ничего не знаю о том, кто именно поручил ему его загадочное служение. Не хочу вспоминать о том доме, о том времени. Что означает «нимфея»? Кто она?

— Ты. Чудесный болотный цветок, парящий над той средой, которая его и породила. Растительная звёздочка, сияющая даже в сумраке.

— Хорошо. Я согласна. Давай играть. Ты пришёл, чтобы взять меня в свой дом? Помнишь, обещал мне там счастье?

Он лёг на спину, и она легла ему на грудь, гладя ладонью кожу. Ладонь этой труженицы была изящна и тонка.

— Как хорошо, что мы не в этой жуткой тесноте, в машине, где мне было настолько неудобно, почти плохо, и я уступала тебе лишь из жалости. Ты был там совсем другой. А теперь ты опять прежний, красивый… Какие страшные сны о тебе видела я, живя в столице совсем одна….

Он не проявил ни малейшего интереса к её прошлым снам, но из непонятного упрямства, почти раздражённая его небрежением, она продолжала.

— И в твоей машине, когда ты наваливался на меня, сдавливал, делал мне больно, потому что я не хотела близости в такой неподходящей обстановке. Я всегда вспоминала того обугленного человека из снов, у которого было твоё лицо… а всё прочее чужое.

— Зачем же подчинялась?

— Думаешь, легко было тебе противостоять? Неужели, думала я, тот прошлый уже не вернётся ко мне? И я продолжала мечтать об утраченном счастье. Чтобы лечь на твою грудь, чтобы ты гладил, как и тогда мою спинку. Как люблю я твоё прекрасное сильное тело, и всё в тебе, такое же сильное, большое… Любимый… — и она уткнулась в его грудь. Игра была слишком хороша, чтобы быть правдой жизни. Конечно, он прав. Это сон.

— Но ты же говорила, что для тебя нет ничего ужасней, чем голый мужчина и всё, что от него неотделимо, — напомнил он. — Ты ведь решила стать жрицей водяной матери и не вступать в близость с ужасными самцами.

— Я так говорила от застенчивости, а на самом деле я… я так люблю в тебе всё! Я мечтала об этих ласках, о прикосновениях. Мне так хорошо! — и она страстно, удивительно искусно и умело принялась ласкать его, чтобы повторить близость.

— Кто же обучил тебя всему, жрица несуществующего культа?

— Моим учителем была моя мечта о тебе. Мысленно я всегда ласкала тебя именно так…

— Получается, что ты бегала от меня, не умея вырваться из объятий своей мечты? Крепка же она у тебя! А я-то думал, что за сила раз за разом оттягивает от меня эту женщину?

— Ты сам же раз за разом отталкивал меня! Как ты мог в ту ночь после нашей невероятной встречи в Творческом Центре обидеть меня, вытолкнув из машины? Как мог ты не оценить такой дар Матери Воды — Судьбы? Если бы не Инар с его очередной затеей для местных жителей, то я…мы бы уже не встретились! Потому что нельзя презирать дары Судьбы! А она, скупая и суровая, такая щедрая и милостивая в отношении нас с тобой…

— Выходит, Инар на побегушках и у Судьбы тоже? А мы с тобой любимчики этой мамаши… забавно. Чего ж ты плачешь?

— Я не могу простить!

— Не можешь меня простить?

— Я не могу простить себя! За то, что не отшлёпала тебя в машине точно так же, как сделала это в лесу, когда делать так было не нужно! А я… вместо того, чтобы привести тебя в чувство, была настолько очарована тобой… От свалившегося вдруг счастья мне казалось, что я плаваю в каком-то звёздном океане… И вдруг такое разочарование! Ты забыл обо мне, как забывают об особой деве, воспользовавшись ею по мимолётной прихоти. Я всегда жалею потом, что вела себя неправильно. Но я не знаю, как надо правильно!

— Я не забывал о тебе. Я же не мотылёк-сладкоежка как Антон. Я был занят. Лучше давай утешимся, как и хотели, а уж потом поплачем…

— … Надмирный Свет дал мне это счастье, — ворковала она, — Я уж думала, что умру и не изведаю ничего, — и гладила его коротко остриженную голову, — люблю твои недоразвитые волосы, твой лоб и уши, — и лезла ласкать уши. В ней всё осталось прежним…

Когда он уходил, то погрузил её в сон, не заботясь о том, что именно она почувствует, проснувшись. Что сумеет понять из произошедшего, а что так и сбросит в своё же подсознание под давлением беспощадной реальности, всегда выдавливающей и сны, и грёзы туда, откуда они и приходят.

И он стал приходить к ней по ночам. И они вместе порождали взаимную вспышку физического замыкания. И это мало напоминало их прошлую влюблённость, а скорее они бросались друг другу в объятия, как два предельно изголодавшихся по сексу, алчущие лишь насыщения, в целом закрытые друг для друга существа, — она от потрясения происходящим, а он к откровению и не стремился. Когда же она с ним разговаривала, он почти всегда молчал, как и полагается духу сна.