Внучка жрицы Матери Воды (СИ) - Кольцова Лариса. Страница 27

— Зачем мне привыкать к его особенностям? Кто он мне…

— Приходи завтра. Очень надо поговорить… — она нагнулась к моему уху и прошептала, — Разговор касается Нэиля. Придёшь? — Её лицо выглядело утомлённым, нездоровым. Оно было почти полупрозрачным, как и чашечка в её руках, словно Гелия таяла в воздухе и вот-вот готова была совсем испариться, превратиться и сама в утреннее облако, на что было похоже её платье, и улететь навсегда в свои Надмирные селения, откуда свалилась на нашу печальную планету. Я ощутила острую и неожиданную жалость к ней, поняв, наконец-то, её страдальческое смятение, беспомощность в разрешении своей жизненной запутанности. И Нэиля мне стало жалко одновременно вместе с нею.

— Ты боишься его? Боишься той расплаты, что неизбежно наступит для тебя за твою постоянную ложь? — спросила я, поскольку была слишком задета всем тем, что они тут разыграли на моих глазах.

— Я боюсь лишь одного, что расплата постигнет Нэиля, — прошептала она мне на ухо.

— Его-то за что? За то, что он любит тебя? — я вовсе не собиралась шептать ей в ответ.

— Тише! — вскрикнула она испуганно. — Уходи! Но только умоляю, завтра приходи…

Глубокие раздумья на берегу глубокой реки

Я ушла встревоженная и полная непонимания. Пока брела, не видя дороги под ногами, туфли ободрала окончательно о камни и коряги, валяющиеся повсюду. Один раз споткнулась и чуть не упала. Тут уж и платью досталось. Как дошла, толком и не помню. Придя к мосту, я повернула в сторону пляжа. Стоял прохладный сезон. Никто пока что не купался. Я побродила по влажному песку, дошла до того места, глядя в реку, где и происходила стычка Нэиля и Рудольфа.

Я разулась и как во сне вошла в реку, подняв платье выше коленей. Вода удивила тем, что оказалась не такой уж и холодной. Я смотрела на бегущие потоки, а течение будто расплетало воду как косу на множество водяных прядей, и вокруг моих ног они закручивались и ощутимо тянули вбок и дальше, на глубину, чего я боялась. Как безумная, утратившая связь с реальностью, я взывала к Матери Воде — Богине, которой служила некогда моя бабушка, чтобы она вернула мне то, над чем не властны и сами Боги, будто хотела ухватить тот самый, убежавший далеко-далеко день, где стоило мне лишь протянуть ему руку, и всё последующее сложилось бы по-другому… Но как? И опять возникло сожаление, что уже тогда я могла бы окончательно вытеснить Гелию из его жизни, а самого Рудольфа из жизни своего брата. Не покидало ощущение, что в ушедшем навсегда свете того дня, в реке рядом со мною возник не просто нелепо одетый бродяга, а родной человек, которого я ждала уже тогда… всегда ждала. Потому он приходит в мою жизнь раз за разом…

Я закрыла глаза. Он отсутствовал, но казалось, что его голос остался здесь… я слышала его звучание… Как сверхчувствительный слепец, протянула я руку, пытаясь уловить вибрацию, звучащую лишь во мне, и… увидела его вдруг таким, каким он и возник в тот день. Зачем Нэиль подплыл ко мне? Прежде за пределами дома он и не замечал меня. Всегда и всем необходимый, постоянно занятый где-то, чем-то, с кем-то, так что многие и не знали, что у меня есть брат, он взял и вынырнул из реки, когда никто его не звал, чтобы отогнать незнакомца. И я рисовала себе невозможную картину, как протягиваю ему руку, а он выводит меня в уже другую жизнь, которой не случилось…

Гелии там точно не было бы места с ним рядом.

Ветер поднимал песок в воздух, ещё не насытившись вчерашним безобразным своим разгулом, и река кипела синими пузырями, пугала своей очевидной бездной. Так что и не верилось, что она, одна из многих проявленных сущностей Матери Воды, может быть такой ласковой и тёплой, обнимающей всякого, кто входит в её лоно, как единственно родное себе существо. И с лёгкостью топит в себе всякого же, как безличную и ничего не стоящую никчемность, как соринку, утягивая в себя без пощады.

Делать на пустынном пляже было нечего, да и боязно стало, вокруг ни души. Я вернулась к дороге, вскарабкалась на мост. Мост растянулся на необозримую, казалось, длину, поскольку и река не являлась узкой. Почти дойдя до его противоположного конца, я встала у ограждения и свесилась вниз, глядя в бирюзовую пучину. Цвет реки завораживал, непрерывное движение воды погружало в полную отрешённость от реальности, от мыслей, от свалившихся на меня переживаний. У меня вдруг закружилась голова и потянуло вниз. Ограждение было довольно высоким, но я отпрянула. Плот для полоскания белья, расположенный возле берега, залило вдруг высокой волной, поднятой порывом ветра, раскачавшим тяжёлую водную плоть. Какая-то девушка, длинноволосая, растрёпанная, без повязки на волосах, с визгом провожала своё уплывшее бельё, еле-еле сохранив способность удержаться самой на скользкой деревянной поверхности. Зачем она прибрела в такое время на плот, непонятно. Мне показалось, что это Азира, которую мать выгнала заняться домашней работой во время очень редкого появления дочери в их доме, скудном во всех смыслах.

Азира боялась мать. Слушалась её беспрекословно, поскольку та била её нещадно. Порой на виду у соседей она хватала убегающую дочь за волосы и драла их с усердием, со злобным безрассудством, если дочь вздумала ей перечить, надеясь после своей дерзости скрыться бегством. Поражала выдержанность Азиры, она не визжала, пытаясь лишь ослабить хватку матери, тогда как любая девушка непременно бы подняла визг, ведь это же так больно! Как ни досаждала Азира мне в детстве, в такие минуты я жалела её. Как-то злющая тётка схватила палку из разломанной изгороди и понеслась за безумно напуганной, но по счастью быстроногой Азирой с каким-то первобытным уханьем. Все присутствующие на тот момент люди на улице замерли, кто с любопытством, кто ошеломлённо, не сомневаясь, что девчонку вполне могут садануть и ушибить. Поражала лютость по отношению к родной дочери. Азире удалось убежать, а мать долго трясла своим занозистым орудием воспитания уже в пустоту, пока не шмякнула её об остатки той же изгороди с такой силой, что та повалилась. Азира вернулась позднее, и моя бабушка привела её к нам.

Так происходило часто. Если бабушка находилась рядом, то она одна заступалась за девушку и уводила её к нам в дом. Бабушка отчего-то всегда проявляла к Азире внимание и почти родное участие. Азира быстро успокаивалась у нас, охотно обедала, раз уж её приглашали. Иногда в доме присутствовал Нэиль, тогда она настолько стеснялась, что теряла способность говорить и становилась нелепо-деревянной. Однажды он вошёл, когда она быстро и жадно поглощала бабушкино угощение, не переставая тараторить, раз уж бабушка её о чём-то и спрашивала.

Она вытаращила глаза от испуга и проглотила кусок, не разжевав, после чего произнесла, — Побегу, засиделась у вас.

Бабушка ласково её остановила, — Подожди чуть-чуть, пусть у мамаши весь гнев выкипит.

Тут Нэиль, сразу же оценив всю ситуацию, сказал, — А зря ты не разрешила мне огреть свою мамашу хотя бы раз по горбушке.

Поняв, что он видел всю ту позорную ситуацию, когда она неслась от ненормальной матери, Азира сделалась не красной от стыда, как можно было бы ожидать, а какой-то до жути белой, и губы её затряслись. Он посмотрел на неё очень пристально и сказал без тени насмешки, — Сегодня я всё же поднял палку и разломал её о спину этой пьяной скотины.

От страха Азира даже покачнулась, но он засмеялся и пояснил, — Палка была гнилой, хлипкой на её же счастье. Но теперь уж она точно не тронет тебя. Я пригрозил ей, что впредь она обязана помнить, в следующий раз палка будет очень крепкой.

— С ума ты сошёл! — встряла бабушка, — связался с полоумной бабой.

— А я ей и оружием пригрозил, — Нэиль показал на своё оружие, прикреплённое к поясу, продолжая веселиться. — Сказал ей: убью! И доложу, что обезвредил преступницу при попытке ограбить рыночного торговца. А тот уж точно подтвердит! — Нэиль уже заходился от хохота, а девушка, закрыв лицо ладонями, не имея сил справиться со стыдом за собственную мать, за то, что у неё такая вот ущербная жизнь, да ещё и на вынос, опрометью убежала прочь.