Княжна Владимирская (Тараканова), или Зацепинские капиталы - Сухонин Петр Петрович "А. Шардин". Страница 40

   — Полноте, государыня, мы будем счастливы жизнь положить за вас.

И Алексей Орлов ушёл. Григорий хотел было продолжать ещё свои замечания, но государыня прикрыла его рот своей рукой.

   — Полно, спорщик, — сказала она, — что вперёд раздумывать? Разумеется, мы теперь в таком положении, что одна минута может всё погубить. Но уж если начали, и начали, по милости Божией, успешно, то к чему вперёд несчастия и неудачи накликать? Распорядись-ка лучше приготовлением к обратному походу. Когда брат твой его увезёт, то всем нам здесь делать будет нечего. Да узнай: освобождён ли Пассек, первая причина, заставившая нас решиться...

Григорию Орлову делать было нечего. Пришлось поцеловать закрывающую его рот милостивую ручку и замолчать. Картина, которая рисуется перед глазами читателя из разговора между государыней и двумя Орловыми, представляет положение императора Петра III в Петергофе, как бы он был в плену. Впрочем, и в действительности он был в плену, только о плене его никто ему не говорил. Напротив, его все уверяли, что вот сейчас государыня будет его просить к себе, что вот они уговорятся и ему будет сделано всякое удовлетворение.

После того как Измайлов привёз от него письмо, в котором он изъявлял готовность отказаться от престола, Екатерина написала ему собственноручно карандашом приглашение приехать для переговоров. С этою запискою, вместе с Измайловым, она послала Григория Орлова.

Орлов, приехав в Ораниенбаум, проведён был Измайловым прямо к Петру в кабинет.

Проходя по дворцу, он видел в одной из комнат старика фельдмаршала Миниха, который сидел между графиней Анной Карловной Воронцовой, её дочерью, Анной Михайловной Строгоновой, графиней Брюс, князем Голицыным и ещё кем-то. Шутя, Миних весело говорил им любезности.

Невдалеке от них стоял сумрачный Гудович, с обнажённой шпагой в руках, будто собирался кого заколоть или сам заколоться. Стояли камердинер императора Пейкер и Алексей Петрович Мельгунов. Затем весь дворец будто вымер. Не встречалось никого, и тишина была как на кладбище.

Григорий Орлов, войдя с Измайловым в кабинет, увидел государя за столом, вполне одетого, в форме и даже при шпаге. Подле него сидел старик граф Алексей Григорьевич Разумовский; перед ними стояла пустая бутылка из-под английского пива, а в ногах валялся разбитый стакан.

   — Как же это возможно, государь, — говорил Разумовский, — брат-гетман, с женой и всем семейством, вчера только уехал от меня в своё Знаменское и даже доехать до Петербурга не мог. Утром, когда, вы изволите говорить, поднялись измайловцы, он был ещё в Гостилицах. Я послал, впрочем, за ним нарочного, чтобы сейчас ехал сюда. Только позволю себе уверить, ваше величество, что он и не думает ни о каких предводительствах, ни о каких заговорах.

Государь слушал его как-то рассеянно.

   — Мне говорили, мне говорили... — проговорил он.

Орлов почтительно поклонился государю и, подавая ему записку Екатерины, самым скромным и сдержанным голосом проговорил:

   — Ваше величество, государыня поручила мне доложить, что она будет счастлива видеть вас в Петергофе и переговорить лично обо всём, что может быть приятно и доставит удовольствие вашему величеству.

Измайлов подтвердил слова Орлова.

   — А! Она соглашается на переговоры! — вскрикнул император, как-то по-детски обрадовавшись. — Ну, вот видите ли, граф, моя высокоумная жена соглашается! Она знает, что меня скорее можно на всё уговорить, чем заставить... Наш старый фельдмаршал с носом! Он говорил, что никакие переговоры тут ни к чему не приведут. А вот она и согласна! Вели, Измайлов, подавать карету. Я еду, сейчас еду!

Разумовский ничего не ответил на это восклицание императора, остановив на Орлове свой пристальный взгляд.

Орлову было неловко от этого взгляда. Он старался его избежать и, обращаясь к государю, прибавил:

   — Всемилостивейшая государыня изволила выразиться, что со своей стороны она готова предоставить вашему величеству всё, выполнить всякое ваше желание; только она не может находиться в таком положении, что каждую минуту должна опасаться вашей к ней немилости и даже, как ваше величество изволите знать, в Петергофе быть окружённой пикетами. Она просит только снисхождения вашего величества и готова обо всём лично уговориться.

   — И прекрасно! Условимся лично! Я ей полцарства отдам! Я всё отдам, пусть она только мне поможет в войне с Данией. Затем пусть царствует... Едем, Измайлов! Садись с нами, Орлов. Молодчина какой! Переходи ко мне в голштинцы, я тебя в капитаны произведу!

С этими словами он вышел. Измайлов и Орлов следовали за ним.

Когда они вошли в комнату, где сидели Миних и дамы, все встали; Гудович опустил свою шпагу. К присутствовавшим присоединилась и Елизавета Романовна Воронцова.

   — Ну что, старик, вот и ошибся. Переговоры удались. Сейчас еду к жене. Может быть, приеду сюда вместе с ней обедать.

Елизавета Романовна пристально посмотрела ему в глаза.

   — Ты что на меня так смотришь, Романовна? Ведь мы обедать с ней будем только... О женщины, женщины! У неё уж ревность... Ну, полно!..

   — Государь, не ездите! — сказал Миних твёрдо. — Или, лучше сказать, поезжайте, сейчас поезжайте, только в Ревель и к своей армии, так как Кронштадт мы уже прозевали! Да, поезжайте в Ревель!

   — Голодный-то! Благодарю покорно! — Пётр громко и неестественно засмеялся. — Да ведь тогда я и вас всех здесь голодным оставлю. Нет, это уж дело неподходящее... Да и зачем?.. Вот она сама пишет, сама просит. Смотри, Фома неверный!

И Пётр махнул перед глазами фельдмаршала полученной им от Екатерины запиской.

   — Нет! Уж будь что будет, а я еду! — продолжал Пётр. — Гудович! Измайлова я беру с собой, а ты распорядись, чтобы нам пообедать что было, на случай если я с государыней приеду!

   — Ваше величество, позвольте мне с вами ехать! Моя обязанность быть при вас, что бы ни случилось...

   — Позвольте и мне с вами, государь, я буду счастлив хоть умереть за вас! — сказал Голицын.

   — Ну, ну, пожалуй, — отвечал Пётр. — Так хоть ты, Алексей, распорядись! — прибавил он, обращаясь к Мельгунову, и пошёл. За ним пошли Орлов и Измайлов, а за ними Гудович и Голицын.

У подъезда стояли карета и коляска.

Пётр велел подать карету. За ним вслед в двухместную карету без приглашения вошёл Орлов.

   — Ну, а вы поезжайте в коляске, — сказал Пётр, обращаясь к Измайлову, Гудовичу и Голицыну.

   — Пошёл в Петергоф! — закричал Орлов кучеру, не ожидая приказания государя.

Карета тронулась.

   — Стой! Стой! — закричали сзади тронувшейся также коляске. Коляска остановилась.

   — Ваше превосходительство, уж как угодно, возьмите меня с собою! Может, государю что понадобится, может, послать куда... Возьмите. — И камердинер, не ожидая ответа, влез на козлы.

   — Ну, пошёл за каретой! — крикнул Гудович.

Поехали. Ехали скоро. Не прошло и получаса, как экипажи были под Петергофом; их встретил отряд гусар Алексея Орлова и конвоировал карету до Марли.

   — Не угодно ли будет вашему величеству выйти, пока доложим государыне о вашем прибытии! — сказал Фёдор Сергеевич Барятинский, отворяя дверцы кареты, в которой сидел Пётр. Подле Барятинского стоял Алексей Орлов.

   — А, Барятинский, ты тут! Ну, я очень рад! — сказал Пётр, выходя из кареты и поднимаясь по ступеням лестницы на небольшую террасу перед входом в павильон Марли [2]. Барятинский и Орлов следовали за ним. Коляску с Измайловым и Гудовичем остановил, не доезжая до Марли, Баскаков с преображенцами.

   — Государыня просит вас пожаловать к ней в Большой дворец, вместе с Григорием Григорьевичем Орловым, — сказал Баскаков.

Делать было нечего. Измайлов, Гудович и Голицын поехали, но камердинер успел соскочить с козел и броситься к остановившейся у Марли карете. Он хотел войти за государем, Барятинским и Орловым в павильон. Но его остановил Бредихин.