Путь рыцаря (СИ) - Белицкая Марго. Страница 77

— Лукавый коварен! — громовым голосом возвестил Дитрих, не побоявшись даже перебить настоятеля. — Разве вы не знаете, как часто даже лучшие знатоки особенностей святой магии оказывались обмануты хитрыми слугами Нечистого? Сейчас же все яснее ясного: божий дар проявляется в детстве, в крайнем случае — в отрочестве. Но я никогда не слышал, чтобы благодать снизошла на взрослого человека.

— Получается, ты не читал Святую Книгу, старший брат? — вступил Людвиг, добавив в тон самую толику насмешки. — Там множество примеров, когда Господь являл свою милость взрослым людям. Вспомни святого Павла, одаренного благодатью, когда ему было уже за тридцать.

— То святой, но я никогда не поверю в святость этого греховодника. — Дитрих указал на Фрица дрожащим перстом — вот так актер!

— Ты опять забываешь, — с мягким нажимом продолжил Людвиг, — что Павел долгое время был гонителем единобожников, но потом стал самым ревностным служителем веры. Пути Господни неисповедимы.

— Не ровняй сегодняшний день с древними временами! Даже если предположить, что сила сего смутьяна от Господа, невозможно, чтобы она проявилась только сейчас. Наверняка он скрывал свой дар от Матери-Церкви! Это большое прегрешение!

— Не говоря уж о том, что проклятый слуга Лукавого грозился меня убить! — вступил Манфред. — Сказал… простите, приходится приводить его грязные речи дословно… что оторвет мою… эм… сраную голову.

Вальтер совершенно неприлично заржал, несколько монахов тоже усмехнулись: на самом деле в обители нашлось бы немало народу, с удовольствием проделавших бы сие действо с Манфредом. И не один раз.

— Давно пора, выпендрежный ты мудила, — отсмеявшись, заявил Вальтер, всегда плевавший с высокой колокольни на сан и положение других, благо его собственное звание монаха-воина давало определенную свободу.

Манфред сжал зубы, подавляя готовый сорваться с губ язвительный ответ.

В зале начался шум, некоторые предлагали Вальтеру промыть рот с мылом, другие, в том числе Конрад, заявили, что грубость-грубостью, но в целом Манфред получил заслуженную отповедь. Бенедикту пришлось несколько раз хлопнуть в ладоши, чтобы братья угомонились.

Воспользовавшись наступившей тишиной, Фриц вкрадчиво спросил:

— Дозволено ли мне будет говорить?

Дитрих явно собрался запретить, но Бенедикт, остановив его взглядом, кивнул.

— Не мог бы уважаемый старший брат подробнее объяснить, как я сеял смуту? — все так же мягко продолжил Фриц, изображая невинность. — Разве не дать ворам отобрать предназначенную нищим милостыню это смута? Или добровольная помощь в лазарете для прокаженных? О, подождите, я, кажется, догадываюсь: нижайшая просьба позволить маленькой девочке лечиться в монастырской больнице — вот где смута!

Манфред скривился.

— Ты еще смеешь выставлять себя праведником?! После того как едва ли не каждый день посещал городской дом терпимости?!

— Каюсь, есть за мной такой грех. — Фриц придал лицу самое что ни на есть смиренное выражение. — Я готов принять любую, самую суровую епитимью и совершить паломничество для очищения… Но только если компанию мне составят те же братья, кто разделял веселье в борделе. Как говорится: и в печали, и в радости. Однако разве можно считать сладострастника смутьяном?

— Вот, сии дерзкие речи наглядно показывают, каков ты смутьян! — объявил Дитрих так, будто поймал Фрица за руку во время осквернения храмового алтаря.

Людвиг поспешил вмешаться.

— Дорогие братья, Фридрих-Вильгельм — мой подопечный и я со всей ответственностью заявляю: он — добродетельный юноша. Да, как и всем молодым ему свойственна горячность, подчас приводящая к не очень приятным ситуациям. Однако разве можно строго наказывать за юношеский пыл? Вспомните себя в его годы — разве вы не вспыхивали, точно искра, когда считали, что видите несправедливость?

— Фриц уж точно будет получше всех этих дохляков, которые даже не знают, с какой стороны браться за меч! — выкрикнул Вальтер.

Дитрих воздел руки, стараясь перехватить ускользающую инициативу.

— Похоже, обсуждение завело нас совсем не туда. Я все еще считаю, что поведение брата Фридриха-Вильгельма недопустимо, однако главное сейчас не посещение им веселого дома, не его неповиновение, и даже не оскорбление брата Манфреда… Главное: брат, а вернее бывший брат, ибо я не могу называть его так более, скрывал от Церкви свою силу. И мы до сих пор не знаем, от Господа она или от Лукавого. Хотя, на мой взгляд, все очевидно: лишь зло прячется в тени, истинные же служители Бога всегда выходят на свет.

— Полагаю, все решится, как только мы проверим брата, — с холодком заметил Бенедикт. — Я пока не чувствую в нем зла. Если не считать злом его дерзость.

Но Дитрих продолжал давить.

— Даже если он пройдет проверку, все равно его грех перед Церковью безмерен! Невозможно, чтобы дар пришел к нему только сейчас! Пока наши братья гибли в войне с северными варварами и темными колдунами, Фридрих-Вильгельм держал свои способности при себе… Я требую смертной казни для нечестивца!

Фриц похолодел: он ожидал, что Дитрих будет настаивать на суровой епитимье, паломничестве. Самое большее — изгнании из ордена святого Йохана. Но казнь… это уже перебор!

И тут Фриц ясно осознал: дело вовсе не в личной неприязни. Дитрих просто использовал подвернувшийся случай, чтобы подорвать авторитет настоятеля. Ради жажды власти он был готов не просто отправить на смерть невиновного человека, но и лишить Церковь святого мага, которых год от года появлялось все меньше.

— Мы не обладаем полномочиями принимать такие решения, — раздумчиво произнес Бенедикт. — Следует послать сообщение епископу графства.

— Тогда, раз мы выносим это дело за стены обители, почему бы не обратиться к тем, кто точно отличит темного мага? — елейным тоном, за которым прятался змеиный яд, вопросил Дитрих. — Я предлагаю вызвать инквизиторов. Понимаю, что тебе может быть тяжело это сделать, отче. Твое сердце скорбит о грешнике, и я осмелюсь взять на себя печальную обязанность…

На краткий миг в голубых глазах Бенедикта сверкнула сталь, однако голос остался таким же мягким:

— Безусловно, печаль моя безмерна, но все же отказаться от исполнения долга было бы ужасным грехом. Пока я настоятель обители, моя обязанность — заботится обо всех братьях.

— Уж не защищаешь ли ты так отчаянно нечестивца потому, что сочувствуешь его грехам и его тайные желания находят отклик и в твоем сердце?

Опасный намек. Дитрих едва ли не прямо заявил, что раз Бенедикт содержит любовницу, то покрывает такого же развратника, как он сам.

Конечно же, Бенедикту было глубоко плевать на Фрица, которого он, скорее всего, и в лицо-то не помнил. Но уступи Бенедикт Дитриху в таком важном вопросе, как казнь монаха, и можно самому снимать перстень настоятеля да уходить. Дитрих начнет забирать все больше власти, а потом приходской священник Йоханштадской области или кто из братии напишет епископу: так мол и так, в обители-то все дела решает старший брат, может быть, его и следует назначить настоятелем, коли нынешний не справляется?

— Я пекусь лишь о благе обители, — сухо сказал Бенедикт. — Ты не хуже меня знаешь, что братья-инквизиторы часто бывают излишне старательны в искоренении зла. Если они явятся в монастырь, то яко псы набросятся даже на самые мелкие грехи…

Дитрих принял торжествующий и одновременно высокомерный вид.

— Нечего бояться тем, кому нечего скрывать.

Бенедикт смерил его пристальным взглядом, в котором блеснула легкая насмешка.

— Безгрешных не бывает, дорогой брат.

С Дитриха тут же слетела вся бравада, и Фриц призадумался, что такого может знать Бенедикт о проступках непорочного старшего брата? Сам Фриц мог припомнить лишь чрезмерную любовь Дитриха к золотому магьясогскому вину, на которое уходили изрядные суммы из казны монастыря. Так себе грех, однако если инквизиторы окажутся истовыми фанатиками, то могут вцепиться и в подобное.

— Полагаю, брат Фридрих-Вильгельм не будет скрывать от Святой Инквизиции ничего и сможет многое порассказать, — сладким тоном произнес Бенедикт, однако на Фрица не смотрел, продолжая буравить взглядом Дитриха.