Осужден пожизненно - Кларк Маркус. Страница 20

Через минуту опускная дверь закрылась, гаубицу с грохотом откатили обратно к креплениям, и тюрьма снова вздохнула.

Тем временем почти столь же волнующая сцена разыгралась на верхней палубе. Габбет, в порыве слепого бешенства, которому подвержены грубые от природы люди, и разъяренный провалом всей затеи, схватил за горло Фрера, решив свести счеты хотя, бы с одним из своих врагов. Но, несмотря на свое упорство и преимущество в весе и силе, он нашел в молодом лейтенанте более опасного противника, чем ожидал.

Морис Фрер отнюдь не был трусом. Даже самые заклятые враги, знавшие его жестокость и себялюбие, никогда не обвиняли его в отсутствии храбрости. В беспечные дни юности он славился как раз противоположным. Он был любителем многих видов спорта, гордился силой своих мускулов, и не раз в ночных трактирных пирушках, заканчивающихся скандалами, им же самим затеянными, опровергал ходячее выражение о том, что наглец всегда труслив. У него была хватка бульдога: дай ему только вцепиться зубами в противника – и он будет держать его до конца. Что касается физической силы, то это был второй Габбет, только с профессиональной выучкой призового борца; а в поединке двух людей, наделенных равным мужеством, знание приемов борьбы значит больше, чем сила.

Казалось, в происходящей сейчас борьбе такое знание не играло большой роли. Неискушенный наблюдатель мог бы подумать, что разъяренный Верзила, схвативший человека за горло и подмявший его под себя, легко окажется победителем. Ведь здесь, где не было ни места, ни времени для демонстрации приемов борьбы, все решала грубая сила.

Но если умение и опыт не прибавляют силы, они зато придают хладнокровие. И Морис Фрер, захваченный врасплох, не потерял присутствия духа. Хотя арестант навалился на него всей своей тяжестью, лишив его возможности ответного удара, Фрер, оказавшись на спине, обвился ногами вокруг бедер противника, а рукой захватил его за ворот. Так они катались по палубе, а перепуганный часовой не решался выстрелить. Но вдруг корабль сильно качнуло, и Фрер подмял под себя Габбета. Напрягая все свои мускулы, лейтенант противился усилиям Габбета сбросить его, так что Габбет с таким же успехом мог бы биться о каменную стенку.

Глаза Верзилы выступали из орбит, все его сухожилья напряглись до предела, но он не мог сбросить противника. А когда лейтенант почувствовал, что Габбет освобождает руку, чтобы нанести решающий удар, он резким движением поднял правое колено и ударил им Габбета в челюсть; тяжелая голова откинулась назад, и Фрер нанес второй удар по мускулистой шее. Верзила сделал усилие вывернуться и попытался встать на карачки, но был тотчас окружен матросами.

Тут началась и закончилась, быстрее чем можно описать, одна из гомеровских битв одного против двадцати – битва не менее героическая оттого, что Аякс был арестантом, а троянцы – обычными матросами. Отбросив от себя нападающих с той быстротой, с какой дикий кабан сбрасывает собак, вцепившихся в его щетинистые бока, бунтовщик вскочил на ноги и, размахивая над головой чьей-то саблей, заставил всех держаться на расстоянии. Четыре раза поднимали свои мушкеты солдаты, окружавшие люк, и четыре раза их удерживал страх ранить матросов, пытавшихся захватить обезумевшего Верзилу. Он кидался из стороны в сторону, волосы его были вздыблены, налитые кровью глаза горели яростью; своей огромной ладонью он хватал воздух, будто хотел во что-то вцепиться, и ревел, как раненый буйвол. Его холщовая рубаха, разодранная от плеча до бедра, обнажала игру громадных мышц. Кровь била из раны на лбу и, стекая струйками по лицу, смешивалась с пеной на губах и капала на волосатую грудь. Как только кто-нибудь из нападающих приближался к нему на расстояние удара саблей, Верзилу распирал новый приступ ярости. Порой нападающие налетали на него и повисали у пего на руках, плечах и ногах, но, сбросив их, он снова стоял один среди толпы врагов с лицом, искаженным ненавистью и отчаянием. В этот момент он напоминал демона, пет, скорее всего, был похож на чудовищную гориллу из африканских дебрей.

Не обращая внимания на толпу, наседавшую на него, он сделал шаг к своему главному противнику, чтобы нанести ему смертельный удар. В его мозгу гнездилась мысль, что Сара Пэрфой предала их этому красавчику офицеру, и потому вся его бешеная злоба обратилась против Мориса Фрера. Вид каторжника был настолько-страшен, что когда он замахнулся саблей, Фрер, несмотря на всю свою отвагу, крепко зажмурился и отдал себя на волю судьбы. Но в эту минуту корабль, который до сих пор тихо качался на сонных водах, вдруг резко накренился. Арестант, потеряв равновесие, покачнулся и упал. И, прежде чем он успел подняться, его обхватили десятки рук. Почти одновременно власти одержали победу как па верхней, так и на нижней палубах. Бунт был подавлен.

Глава 11

ОТКРЫТИЯ И ПРИЗНАНИЯ

Все почувствовали этот толчок, и Пайн, который наблюдал за тем, как заковывали в кандалы последних мятежников, сразу разгадал причину.

– Слава богу! Наконец-то подул бриз! – воскликнул он.

И пока избитого, окровавленного и связанного Габбета стаскивали по трапу, доктор поспешил на палубу, чтобы посмотреть, как будет вспенивать воду «Малабар», гонимый бризом, делая пятнадцать узлов в час.

– Эй! Зарифить марсели! Убрать с марса вахтенных! Свернуть бом-брам-стеньги! – командовал со шканцев Бест.

Среди всеобщей суматохи Морис Фрер давал краткий рапорт о происшедшем, стараясь обойти вопрос о собственном своем упущении.

Пайн нахмурил брови.

– Вы думаете, что служанка участвовала в заговоре?

– Нет, ни в коем случае! – вскричал Фрер, желавший увести следствие в сторону. – Разве она могла участвовать в заговоре? Заговор! Она ведь подхватила тиф.

И действительно, открыв дверь каюты, они нашли Сару Пэрфой лежащей, там, где она упала четверть часа назад. Ни ружейные выстрелы, ни лязг сабель и крики на палубе не привели ее в сознание.

– Надо где-то еще устроить лазарет для тифозных, – сказал Пайн, недобрым взглядом окидывая неподвижную фигурку, распростертую на полу. – Хотя, по-моему, она не в таком уж тяжелом состоянии, черт бы се побрал! Сдается мне, что это она заварила всю кашу. Ничего, скоро я во всем разберусь. Я предупредил этих парней: если к утру они не признаются, то по прибытии в Хобарт-Таун каждый получит по шесть дюжин плетей. У меня просто руки чешутся наказать их поскорее. Подержите-ка ей голову, Фрер, надо вынести ее отсюда, прежде чем явится Викерс. Какой же вы, ей-богу, дурень! Я знал, что на корабле с женщинами хлопот не оберешься! Удивляюсь, что миссис Викерс до сих пор сидит в своей каюте. Эй, осторожней в дверях! Ну, что вы на самом деле? Можно подумать, что вы ни разу в жизни не обнимали девушку! С чего это у вас такой перепуганный вид? Не бойтесь, – я никому не скажу.

Поторопитесь, пока не пришел этот маленький пастор. Священники болтливы, как старые девы.

Бормоча подобную ерунду, Пайн помог Фреру донести Сару Пэрфой до ее каюты.

– Ей-богу, она красивая девушка, – сказал он, оглядывая профессиональным взглядом врача ее неподвижно лежащую фигурку. – Не удивляюсь, что вы сваляли дурака по ее милости. Между прочим, вы ведь тоже могли заразиться. Но теперь, с божьей помощью, бриз выветрит с корабля всю заразу. А этот старый болван Блант туда же, как ему не стыдно, в его-то годы!

– Что вы хотите сказать? – поспешно спросил Фрер, услышав чьи-то приближающиеся шаги. – При чем тут Блант?

– А, не знаю, – отмахнулся Пайн. – Он тоже приударял за ней, как, впрочем, и многие другие.

– О да, как многие другие, – подхватил Фрер, притворяясь равнодушным.

– Она ведь строила глазки всем мужчинам на корабле, – и Пайн рассмеялся. – Я сам видел, как она однажды целовала солдата.

Морис Фрер вспыхнул. Опытный ловелас был одурачен и, быть может, высмеян. Он не сомневался в том, что покорил черноглазую служанку, а оказалось, что это она обвела его вокруг пальца и, вероятно, даже посмеялась над его ухаживаниями вместе со своим любовником-солдатом. Неприятно думать об этом, и все же, как ни странно, представив себе вероломство Сары, он не почувствовал к ней неприязни. Бывает такая любовь, если только ее можно назвать любовью, – которая расцветает от дурного обращения. Но тем не менее он выругался с чувством, похожим на негодование.