Времена не выбирают (СИ) - Горелик Елена Валериевна. Страница 62

В Туле мастера-оружейники во главе с Никитой Демидовым уже осваивали опытное производство «воротных ружей», как здесь прозвали винторезы системы Фергюсона. На берегу реки Упы возводили здание, где в ближайшие год-полтора должен был заработать первый в мире паровой двигатель, предназначенный для сверлильных станков нового оружейного завода. В верховьях Дона действительно открыли залежи угля и начали копать первые шахты[2]. В Новгороде под руководством Якова Брюса переплавляли свозимые отовсюду тяжеленные орудия времён Иоанна Грозного и Ливонской войны. Из этого металлолома отливали пушки, близкие по параметрам к весьма эффективной — в своё время — системе Грибоваля. Там же Василий Корчмин налаживал производство зарядов к ним: все признали, что лучше потратиться на полотняные картузы и пыжи, чем сыпать порох в ствол какими-то совочками.

Словом, времени даром никто не терял.

Когда настало время исполнять условия договора со шведами, Пётр Алексеич долго не думал — собрался, словно в поход, да и выступил из Москвы вместе с будущими гарнизонами новообретённых городов. По пути навестили Новгород, и вот теперь уже в самые ближайшие дни достигнут Нарвы.

Того места, где началась вся эта история.

Интермедия.

— …Да, он сейчас ведёт себя почти как нормальный человек — и как глава государства, и как муж и отец. Но ты хоть понимаешь, на какой тоненькой ниточке всё это держится? Представляешь, что начнётся, если с тобой что-то случится, или, того не лучше — найдётся повод в тебе сомневаться?

— Я понимаю все риски, Женя, но позволь мне самой распоряжаться своей жизнью. Я врач, а сижу здесь как под арестом.

— Твоя жизнь тебе уже не принадлежит.

— Кому же она принадлежит?

— Для начала — твоему ребёнку. А потом уже — извини за пафос — твоей стране. Не забывай, что здесь абсолютная монархия в полный рост. От твоей жизни зависит слишком многое, в том числе и психическое здоровье твоего мужа. Ты знаешь, на что он способен, когда у него крыша едет. Так что, сестрёнка, прекращай чудить и не мешай нам тебя охранять…

Распоряжение: «Мелочь, в обоз!» — «дети полка» исполнили крайне неохотно, но приказы старших по званию не обсуждаются. Взрослые бодро топали по начавшей подсыхать дороге, а ребятишки расселись по телегам. Большинство из них были местными ижорами, узнавали родные места и грустили: ведь возвращаться им некуда.

— Вон там, за лесом, была моя деревня, — вдохнула Ксюша. — Если остановимся поблизости, схожу, могилкам поклонюсь.

Один из двух мальчишек ничего не сказал: он-то как раз здесь был год назад, когда «немезидовцы» взялись хоронить попавших под шведскую зачистку крестьян. Второй не удержался от вопроса.

— А со свеями теми что сталось?

— Они верстах в семи отсюда лежат, — хмуро ответила девчонка. — Где догнали, там и положили.

— За что ж они вас?

— За то, что мы у них еду покупали, — вместо девочки ответил первый мальчик, немногим старше второго. — Предупреждали, чтоб крестьяне шведское серебро никому до поры не показывали, а кто-то не удержался. Вот генерал Горн и прислал из Нарвы солдат… Мы с ним потом воевали. Охоту резать людей быстро отбили, но несколько деревень он уничтожить успел.

— Как же вы с ними воевали? Вас всего четыре десятка тогда было, а их тыщи три, — с недоверием сказал первый мальчишка.

— Если умеючи, то и этого достаточно, — пожал плечами мальчик постарше. — Короче, Лёша, давай я не буду тебе повторять материалы по военному искусству. Ты же их уже проходил.

— Проходил…

— Если б ещё и запомнил, тебе б цены не было, — поддела его девчонка.

— Вот вредная, — отмахнулся от неё Лёша. — И спорить с тобой толку никакого.

Это была чистейшая правда. Спорить с настырной Ксюшей без урона для репутации мог только один человек — Гриша. Так он командир учебного взвода. Алексей поначалу пытался давить — мол, я царевич и моё слово закон — но не тут-то было. «Мы тут все казаки, — сказал тогда Гриша. — Царевич, королевич, сапожник, портной — нам без разницы». Поначалу это неприятно удивляло. Как это так — не чтить царскую кровь? Но когда ему предложили делом доказать, что он действительно лучше других, потому что царевич, вышло не очень хорошо. Алёша не умел толком ни бегать, ни с оружием управляться, ни цифирь складывать и вычитать, да и писал ещё корявенько. Единственное, в чём он превзошёл новых товарищей, так это в знании голландского и немецкого языков. По крайней мере, говорил на них почти без акцента, тогда как тот же Гриша ужасал своим произношением. Зато юный командир хорошо говорил по-английски. И, по слухам, даже в настоящем бою раз поучаствовал. Сам, конечно, не рассказывал, а вот солдаты проговорились: мол, было дело, два года назад сбежал пленный шпион, убил часового и захватил оружие. Так Гришка не испугался, выскочил из-за угла и на приём его взял.

Если это правда, то по всему выходит, что лет Григорию было тогда не более, чем самому Алексею Петровичу сейчас.

Самое интересное, что никто среди егерей — ни единый человек! — не называл царевича как полагается. Для них он был просто Лёшей Михайловым. Учеником. Меньшим братом. Для сверстников — товарищем. Даже для вредной Ксюхи, которая обзываться обзывается, колкие слова говорит, а как увидит прореху на куртке, сразу говорит: мол, давай сюда, зашью. Поначалу Алексей не понимал такого отношения, а потом солдат Артемий Сергеич, Гришин батюшка, сказал: «Каждый из них потерял кто сестрёнку, кто братишку твоего возраста. Потому и к тебе с добром». Да и сам дядя Артемий человек хороший, знает много, и к ним, ученикам, тоже по-доброму относится. Вот бы быть его сыном…

Когда эта мысль пришла к нему в голову в первый раз, Алёшу пробрал леденящий ужас: а вдруг узнает кто да батюшке-царю доложит. Отца он боялся так, что не имел сил смотреть ему в глаза. Но время шло, а никто не бежал доносить батюшке ни об одном его слове либо деле. Постепенно стал смелеть, приставать с расспросами не только к товарищам, но и к старшим. Однажды набрался храбрости и спросил по гиштории не у кого-нибудь, а у той, кого все ученики звали просто «тётя Катя». И она охотно ответила, да ещё расписала характеры старинных королей, кои были упомянуты. Алексей помнил её по званому ужину на Рождество, но после батюшка женился на её родной сестре, и тут уже взыграла ревность. О чём можно говорить с этими тётками, одна из которых заняла место его матери, а другая… А что другая-то? Вся её вина лишь в том, что она сестра мачехи, и только. Сурова, словно старый солдат, и зла. А на днях Алёша случайно подслушал, как она о чём-то спорила с его батюшкой — и тот её не прибил, хоть и поступил всё же по-своему. Именно тогда его разобрало любопытство: чем это тётя Катя такая особенная, ежели суровый батюшка не смеет на неё дубинку поднять?

Разгадку дал Гриша: «Она знает столько, что мне хоть бы лет за десять это выучить». Вот, значит, как. Алёша построил нехитрую логическую конструкцию: будешь много знать — не получишь леща от батюшки. И дал себе слово, что станет прилежно учиться всему, чему только можно.

До Нарвы оставалось менее четверти дневного перехода. Решили не рисковать и остановиться в очередном мелком селении. Поместиться в нём царская процессия не смогла бы при всём желании. Потому большинство, оставшись за околицей, разбивало походный лагерь с палатками и кострами. Самое странное, что ни разу за всё время ученики егерей не пытались сплавить Алёшу куда-нибудь подальше, скажем, к прочим вельможам. Этого он ещё как следует не осмыслил, но дал себе слово, что обязательно разберётся.

Ни гостиницы, ни даже самого захудалого трактира в этой деревне не было и быть не могло. Если раньше здесь и останавливались путники, то ночевали — в зависимости от толщины кошелька и погоды — либо в доме старосты, либо у него же на сеновале. Сейчас ситуация сложилась так. что на сеновал отправился сам староста вместе со всем семейством, так как дом пришлось на время уступить гостям. А как иначе? Целых два самодержца, генерал, вельможа, красивая знатная дама, коей пришлось отдать самую приличную кровать — хозяйскую. Женщинам из свиты дамы пришлось довольствоваться охапкой соломы на полу и покрывалом. Ну, а мужчины оказались ещё более неприхотливыми. Велели принести вина и закуски из своих походных запасов, и весело всё это истребляли.