Единственное желание. Книга 2 (СИ) - Черпинская Надежда. Страница 58

Некоторые хозяева, конечно, позволяли – ведь где семья, там дети, а значит, новые рабы и приумножение богатства. Но таких здравомыслящих добряков немного находилось на Севере.

А дочь Риты не только обзавелась семьёй, так ещё и жила не в замке, а в Мастеровой слободе, у Северной крепостной стены, в своём доме, словно свободная. Нянчила детишек, помогала мужу в его нелёгком ремесле, с которого они исправно платили милорду десятину. Словом, о том, что она рабыня, многие уже забыли.

Ольвин могла бы напомнить и заставить её работать, как прочих, но не хотелось, чтобы бывшая пассия попадалась на глаза Форсальду в замке, уж больно хороша была дочь Старой волчицы, несмотря даже на прошедшие годы и рождение детей.

И вот теперь, едва вернувшись домой, Форсальд позвал Риту, отвернувшись от законной супруги и своих детей, словно она была кем-то достойным внимания, а не просто вещью, собственностью, имуществом.

– Мой милорд, с приездом домой! – Старая волчица поклонилась, подняла на хозяина тёмные сумрачные глаза, улыбнулась, и морщины тотчас изрезали смуглое лицо. – Мы все молили Небеса за вас и ваших воинов.

– Я знаю, Рита. У меня поручение к тебе. Это Анладэль. Поселишь её в комнату над кухней! Ту, где нет окон и камина.

Женщина покорно кивнула.

Форсальд обернулся к безмолвной пленнице:

– Не бойся, там тепло даже в самую лютую стужу! Жар от печи, когда готовят, греет лучше очага.

Не дождавшись никакого ответа, милорд снова обратился к старой рабыне:

– Всё лишнее убрать! Дверь держать запертой всё время! Есть и пить будет только в твоём присутствии. Никаких ножей, ничего острого, ничего опасного! Верёвки снимешь, но только внутри комнаты. Всё поняла?

– Да, милорд.

– Ступайте!

Рита хотела взять невольницу под руку, но та дёрнулась и отшатнулась так, словно старуха была прокажённой.

– Тише, милая, – ухмыльнулась Старая волчица, подтолкнув ту в спину, – спрячь свой норов! Со мной это не пройдёт. Доля рабская и не таких ломала. А я не враг тебе. Идём!

Народ расступился, пропуская рабынь, и они скрылись в замке. Хлопнула дверь.

Форсальд обернулся, отдавая распоряжения, куда разгружать награбленное добро. А Ольвин так и стояла, словно статуя, безучастно взирая на кутерьму кругом.

– Ну что, моя миледи, домой-то пойдём? Стол накрывай мужу! Я голоден как ронранейяк, – Форсальд, довольный собой и оттого благодушный, обнял жену.

– Сейчас всё будет, – Ольвин нашла в себе силы улыбнуться в ответ.

Они поднялись на несколько ступеней по лестнице, ведущей в верхние покои. Внизу оставались те, что вышли встречать своего господина. Дочери тоже суетились у обозов, с любопытством выискивая что-нибудь для себя.

– Я привёз вам ткани на новые платья, и ещё тебе подарок – жемчуга, что носила сама жена Старшего. Лэмаярские жемчуга! Представляешь?

– Ты так щедр, мой милорд! – Ольвин внезапно вцепилась в его руку, заглянула снизу вверх в его лицо, пытаясь разглядеть то, что он прятал во тьме карих глаз. – У меня к тебе просьба есть. Не откажи, мой повелитель!

– Ну… говори! – позволил Форсальд, пряча улыбку в пышной, уже седой бороде.

– Продай её! – выдохнула Ольвин и зашептала торопливо, страстно, пугаясь собственной смелости: – Избавься от неё, мой милорд! Беду в наш дом принесёт эта рабыня! Чувствую я это. Лэмаяри – все ведьмы! Поверь мне, мой милорд! На что она такая? Дикая, как зверь лесной. Что ж мы её всю жизнь будем взаперти держать? А ну как сбежит? Или покалечит кого, или себя саму? Вовсе ничего не получишь тогда. А если нынче продать, за неё много взять можно. Лэмаяр ценят, за неё тебе фларенов дадут больше, чем за десять простых рабов.

– Ольвин! Да что ты? – удивился хозяин Солрунга. – Сама говоришь, лэмаяр ценят. Зачем же такую дорогую диковинку продавать? Я и так всех остальных пленников в Левент свёз. Одну только и оставил. Да мне уже столько за них заплатили, что теперь лет десять можно в походы не ходить! И ничего она не натворит – Рита за ней присмотрит.

– Избавься от неё, умоляю! – непреклонно повторила Ольвин, стиснула зубы, чтобы не разрыдаться прямо на виду у всех.

– И не подумаю! – муж оттолкнул её руки, собираясь уйти.

– Меня на шлюху ушастую променял? За что? Я – жена тебе! Не продашь – я её со свету сживу! – бросила она ему в спину.

Когда Форсальд обернулся, Ольвин испугалась, что сейчас он ударит её, и даже отступила на шаг, но он только бросил зло:

– Закрой рот, женщина! Знай своё место! Ещё слово, и я забуду, что ты моя жена и хозяйка здесь.

Форсальд пошёл прочь, поднимаясь по заснеженной лестнице всё выше и выше. Ольвин, опомнившись, двинулась следом – надо было отдать столько распоряжений: чтобы обед подали, и баню приготовили, и постелили свежее белье в их спальне, и нашли место в кладовой для разгрузки обозов…

Мир вокруг застилала пелена слёз, горячие капельки струились из тёмных глаз, и ледяной ветер Побережья подхватывал их и уносил прочь.

***

В ту первую после возвращения ночь милорд Форсальд не пришёл в их спальню. Напрасно был жарко натоплен камин, некому было оценить благоухающие морозной свежестью чистые простыни.

Ольвин до самого рассвета не сомкнула глаз…

Она лежала, обняв себя за плечи, сжавшись в комочек, такая маленькая и одинокая, в огромной, холодной, пустой постели. Она плакала беззвучно, зажимая рот кулачком, кусая костяшки пальцев, сотрясаясь в безмолвных рыданиях.

И ей казалось, что в груди у неё вместо сердца огромная, чёрная, беспросветная дыра.

А этажом ниже, в маленькой комнатке, похожей на темницу, где не было даже оконца, чтобы увидеть хоть клочок небес, хоть лучик солнца, хоть одну крохотную звёздочку, в комнатке, где время остановилось, мир исчез, и жизнь потеряла всякий смысл, на постели лежала нагая дикарка Анладэль.

Она не сомкнула глаз до самого рассвета…

Она лежала, обняв себя за плечи, сжавшись в комочек, такая маленькая и одинокая, хоть рядом с ней храпел страшным голосом, раскинувшись вольготно, могучий владетель замка Солрунг, милорд Форсальд, завоеватель Прибрежных земель. Она плакала беззвучно, боясь разбудить своего хозяина, зажимая рот кулачком, кусая костяшки пальцев, сотрясаясь в безмолвных рыданиях.

Разбитые в очередной раз губы горели огнём, ныла скула, не избежавшая встречи с жёсткой рукой господина. Но не эта боль была причиной слёз бессмертной узницы.

Ей казалось, что в груди у неё вместо сердца огромная, чёрная, беспросветная дыра.

***

Весна звенела весёлой капелью. Ночью крыши замка припорошило, но теперь солнце пригревало нежно, и подтаявший снежок звонкими проворными горошинками стремился вниз. Ледяные брызги разбивались о резные перила.

Весна заявляла о своих правах во всеуслышание. И долгая, сумрачная, тяжёлая зима уступала ей, впопыхах собираясь в дальний путь, за горы Данаго, туда, где кончается мир.

Эта зима Ольвин показалась бесконечной…

Хозяйка Солрунга стояла в тени навеса, наблюдая сквозь искрящуюся ширму капели за тем, как посреди двора милорд Форсальд прогуливался рука об руку с рабыней-лэмаяри.

Она больше не носила свои отвратительные мужицкие тряпки, а платья, в которые обряжал её хозяин, не уступали одеяниям самой Ольвин. Она сплетала в замысловатые косы свои волосы, чёрные как вороново крыло. И даже издалека Ольвин видела, как сияли магической синевой моря её глаза, когда в них отражалось ясное весеннее солнце.

И даже издалека Ольвин видела, как Форсальд нежно сжимал тонкую бледную ладонь, как шептал что-то нежное, склоняясь к остроконечному ушку проклятой ведьмы, и как дикая тварь улыбалась смущённо и ласково, слушая эти глупости.

Ольвин впилась пальцами в обледенелые перила, не чувствуя холода, не чувствуя вовсе ничего, кроме безбрежной, беспросветной ненависти. С тех пор, как Анладэль стали выпускать из её клетки, с тех пор, как Ольвин не просто знала об её существовании, но вынуждена была сама лицезреть, как мерзкая наложница гуляла у всех на виду в сопровождении их господина, эта беспросветная ненависть осталась единственным чувством, доступным ей.