Крысиная тропа. Любовь, ложь и правосудие по следу беглого нациста - Сэндс Филипп. Страница 45

Дамаск очень ярок, писал Рауфф, но попасть туда немцам нелегко, а Отто, вероятно, и нежелательно. Там оказывались, скорее, «авантюристы и отребье» [552], прохвосты, вредившие репутации немцев в арабском мире. Рауфф выражал надежду на постепенное воссоединение «сил добра», настоящих мужчин. Меньше чем через год после этого письма Рауфф покинет Сирию и проберется в Южную Америку, в конце концов он осядет в Чили. В одном рассекреченном документе ЦРУ содержатся подробности о герре Рауффе — эсэсовце, «придумавшем газенвагены для умерщвления евреев и инвалидов» [553]. Из другого источника я узнал [554], что он, по слухам, сотрудничал в 1958–1962 годах с разведкой ФРГ, в дальнейшем служил старшим советником правительства президента Пиночета, оставался на свободе и так и не подвергся экстрадиции. Умер в 1984 году.

У Отто сложился распорядок дня. Рано утром он делал зарядку на крыше монастыря, перед большим окном. «Перестал бегать, — сообщал он Шарлотте, — слишком быстро снашивается обувь» [555]. В 8:30 он завтракал, потом писал и занимался итальянским, чинил носки, чистил обувь. В 12:30 обедал, после еды дремал, потом гулял по городу, заходил на почту, с кем-то встречался — с кем именно и зачем, не уточнялось. Отто опасался слежки и перлюстрации своих писем. Для экономии денег и поддержания формы он ходил в город на встречи пешком, знакомясь заодно с разными районами Рима. Вечером торопился обратно, ужинать — «обычно трусцой вдоль трамвайных путей, по улице, усаженной пальмами».

Денег было в обрез. К середине мая у него оставалась одна купюра в 5000 лир, примерно 8 долларов, что требовало жестокой экономии. Деньги были нужны не только на автобус (60 лир до центра города), газеты и марки, но и на документы и билеты, чтобы оказаться на миграционном пути рейха. Срочно требовалась оплачиваемая работа. Один знакомый («Детеринг») считал, что на ее поиски уйдут месяцы, другой утверждал, что в Австрии перспективы лучше. Один итальянец предлагал торговать лекарствами, вот только для этого требовалось «много долларов», которых у Отто не было. Без документов можно было рассчитывать только на случайную подработку на подхвате, но в мае не находилось и ее.

Шарлотта сообщала о семье, о здоровье Йозефа, о своих родителях, сестрах Отто, детях. 16-летний Отто-младший мог бы навестить отца в Риме, писал Отто, соблазняя «едой и жильем» [556]: в Винья Пиа помещался сиротский дом, где семьдесят юношей учились фермерству. Дисциплиной там не мучили, молитвами тоже, преобладала средиземноморская расхлябанность. Отто-младший мог бы учить итальянский и плавать с отцом в Тибре — грязном, зато настоящем, счастливом сочетании «солнца и воды».

Шарлотта в письмах часто жаловалась на дурное настроение, усталость, разочарование: «Последние четыре года меня перемололи». Настроение то и дело менялось, нервы были на пределе, она сравнивала себя с «готовой лопнуть натянутой резинкой»; жизнь в Зальцбурге тоже была нелегкой. Из-за клопов, обнаруженных в спальне у сыновей, ей пришлось отложить поездку в Вену; Отто и Шарлотта обсуждали сравнительные достоинства различных средств борьбы с напастью и нахваливали ДДТ — дешевый чудо-химикат без запаха, безвредный для человека [557]. Отто советовал прибегнуть к нему. Шарлотта тревожилась, что за газовую обработку придется выложить не меньше 500 шиллингов [558]. У Отто были свои проблемы: в его келье кишели zanzare, комары.

В переписке всплывает имя Норы из Больцано. Пробыв в Риме неделю, Отто послал ей стихотворение, в котором тепло благодарил за доброту, кров и стол, за «сердце, полное страсти» [559]. Он уверял Шарлотту, что когда Нора навестила его в Риме, он «был холоден» и избегал всех «неприятных тем» (намек на ссору двух женщин в Больцано в апреле). «Наше приключение несколько состарило Нору», — предполагал Отто. Шарлотта отвечала, что больше на него не сердится, однако вернулась к этой теме в следующем письме. Нора к нему по-прежнему неравнодушна, но «нас это не касается». «Мне не за что тебя осуждать», — писала она и разрешала ему «забавляться». «Какая хуцпа, как сказали бы евреи», — писал он в ответ. Его излишества с женщинами сводятся к чаепитиям с шестидесятипятилетними, Шарлотте не из-за кого беспокоиться. «Меня сдерживают пустые карманы, вновь обретенная вера и великая любовь к тебе», — уверял он ее.

Шарлотта старалась не сидеть без дела. Она выбралась в Вену, побывала в театре и на «Юлии Цезаре» в опере. Посетила в Зальцбурге Фестшпильхаус, где слушала Девятую симфонию Бетховена и Шуберта; дирижировал Йозеф Крипс [560], один из немногих австрийцев, которым разрешалось выступать, потому что его отец был евреем, а значит, при нацистах ему запрещалось работать. Она восторгалась «Эгмонтом» Гёте на музыку Бетховена, писала Отто, что это — «произведение для нашего времени» [561], напомнившее ей о его любви к прежней работе, с которой он так не хотел расставаться.

Отто совершал недалекие велосипедные поездки. Он побывал в образцовом городе Муссолини среди холмов Кампаньи юго-западнее Рима, «напоминавшем великие постройки Нюрнберга», а ныне превратившемся в город-призрак, населенный редкими беженцами из Истрии. Вместе с неким Лейтом, еще одним старым товарищем, он лазил на Монте Каво, где стоит древнеримский храм Юпитера, превращенный в постоялый двор. Там они сидели в саду, наслаждаясь видами на Кампанью, Рим и море; если посмотреть в другую сторону, то можно было полюбоваться озером Альбано и Кастель-Гандольфо, летней резиденцией папы. «Лейт стоял и провожал мрачным взглядом» [562] дипломатические машины, вспоминая прошлое, Июльский путч, работу в немецком посольстве в Риме, службу штурмбаннфюрером СС [563]. На террасе маленькой траттории они выпили полбутылки «янтарно-желтого вина», а потом вернулись в город. Единственное, что подпортило тот день, — звуки «Интернационала» из громкоговорителей на фестивале мира, устроенном ненавистными коммунистами.

Шарлотта присылала мужу то, что он просил: плитку и кипятильник — дар для Винья Пиа, синие рубашки, белые шорты для утренних пробежек, пару рубашек с короткими рукавами, короткие носки, набор для шитья, старый купальный костюм, ботинки и сандалии. Воскресные номера газет «Зальцбургер Нахрихтен» и «Нойе Фронт» [564]. Путеводитель по Риму издательства Бедекера «с картой трамвайных и автобусных маршрутов» [565]. Чайную ложку, чтобы Отто не приходилось размешивать лимонад зубной щеткой («мое единственное баловство»). Большой складной нож, консервный нож, штопор, отвертку. Адреса старых товарищей (H, P, F). Очки для чтения. Все это было отправлено Пруссачке. «Правильно пиши мое имя: Alfredo, а не Alberto, Reinhardt с t на конце», иначе письма окажутся на центральном почтамте, а там придется предъявлять документы, что опасно [566].

Шарлотта кое-что писала о его бывших коллегах. Павлу хворает, фрау Бауэр, мужа которой советские убили в Лемберге, снова вышла замуж, открыла магазин и надеется переехать в Швейцарию. Шарлотта переживала, что сама она уже не так хороша, как раньше, что «превратилась в старую корявую каргу». Неправда, не соглашался Отто, «ты по-прежнему очень привлекательная женщина, что явствует из поведения многих заинтересованных лиц» (видимо, намек на ее жильца Рихарда Вокша). С его точки зрения, ей не следовало терять время на тревогу за него. Ему не с кем даже съездить на день на море… «Порой мне бывает очень одиноко, здесь не с кем поговорить». Знакомиться с итальянцами было трудно.