Крысиная тропа. Любовь, ложь и правосудие по следу беглого нациста - Сэндс Филипп. Страница 47
Шарлотта привезла то и другое из Кракова и позже передала сыну. «Еще мать передала мне одну картину», — сказал мне Хорст; но ее в замке больше не было. Он отвез ее в Краков первоначальным владельцам — потомкам семьи Любомирских; правда, визит закончился не лучшим образом. «В последний момент владельцы решили, что не хотят меня видеть». Он оставил картину в Польше.
Из «Племенной книги» и ранних дневниковых записей Шарлотты я знал, что она разбиралась в предметах искусства. В 1925 году, приехав на Рождество в Лондон, она побывала в лучших галереях и музеях города, где ее привлекли «вазы» и «египтяне» Британского музея. Правда, в ее письмах и дневниках краковской поры нет упоминаний тамошних впечатляющих галерей и музеев.
Поэтому я попросил прислать мне научную статью на польском языке об украденных из Кракова предметах искусства. Дальнейшие события напомнили, что любое действие, даже кинопоказ фильма, способно привести к непредвиденным последствиям. Автором статьи была куратор Национального музея Польши в Кракове, располагающегося в том числе в знаменитых Суконных рядах [579]. В статье было описано разграбление собрания музея в недели и месяцы после октября 1939 года. Экспроприация шла под надзором австрийца Мюльмана, офицера СС и историка искусства, автора диссертации о зальцбургских барочных фонтанах [580]. Кай, как его называли, неустанно трудился, помогая губернаторам Франку и Вехтеру в их усилиях по «сбережению» местного искусства.
Шарлотта охотно участвовала в этих трудах. «Весьма церемонно, — пишет автор статьи, — фрау Вехтер вплыла в галерею Суконных рядов». Директор музея, профессор Копера из Ягеллонского университета [581], встревоженный ее появлением, почуял недоброе. «Wir sind keine Rӓuber — мы не грабители», — сказала ему Шарлотта. Гуляя по залам музея, она определяла, какие предметы заберет; затем их сбирали подчиненные Отто.
Больше подробностей содержится в послевоенном письме профессора Коперы польским властям (март 1946) [582]. «Музей понес огромные, невосполнимые потери стараниями супруги губернатора дистрикта Краков», — писал он. Речь шла о «фрау Вехтер, жительнице Вены, шатенке лет тридцати пяти». По словам профессора Коперы, от нее не спасся ни одни раздел музея: так она украшала губернаторскую резиденцию — стоящий неподалеку дворец Потоцких. Она забирала «лучшие картины, лучшие образчики старинной мебели», в том числе готические и ренессансные сундуки, доспехи, посуду, мебель и живопись, отметая все возражения директора. «Среди пропавших ценностей „Битва Масленицы и Поста“ Брейгеля, „Ухаживание охотника“ Юлиана Фалата и другие». Некоторые были возвращены после войны, часто в «очень плохом состоянии».
Письмо профессора Коперы попало к польской военной миссии по расследованию немецких военных преступлений в Бад-Зальцуфлене. После этого письма пришло второе. «Не знаю, входит ли в список военных преступников жена краковского губернатора Лора Вехтер, — писал профессор. — Она причинила нам огромный урон, забрав много экспонатов для украшения резиденции Вехтера, включая шедевры (Фалата и Брейгеля), теперь утраченные». Директор называл ее имя в местных судах, искавших дополнительную информацию о разграблении. «Не зная, фигурирует ли имя фрау Вехтер в списке, я сообщаю о причиненном ею вреде от имени музея».
Спустя семьдесят пять лет после описанных профессором Коперой событий я рассказал о его статье Хорсту. Дневники и письма о тех событиях умалчивают. Тем не менее Хорст указал мне на составленный Шарлоттой в 1984 году, последнем году ее жизни, документ. Сын Отто-младшего, тоже Отто, спросил бабушку, откуда взялся ковер в ее доме. Она назвала ковер последним подарком Отто от коллег в Лемберге. «Ты его взяла?» — спросил внук. Шарлотта раздраженно ответила, что преданный слуга Владислав посоветовал ей забрать прекрасные ковры и китайские вазы, «чтобы они не попали в лапы к русским», и что она вопреки своему инстинкту последовала совету [583].
После разговора со мной Хорст возобновил усилия по возвращению предметов искусства в Краков. За год три предмета были возвращены польским властям, о чем писала пресса в Польше и за рубежом. Он вернул гравюру Кракова XVIII века, грязную карту, пролежавшую много лет у него под стеклом, и третий экспонат, которого я не видел и о котором знаю только со слов Хорста.
«78-летний Вехтер вернул три произведения, похищенные его матерью», — сообщала «Гардиан» [584]. Среди них была «картина, изображавшая дворец Потоцких». Как объяснил Хорст, это название сама Шарлотта начертала на обратной стороне бидермейерской гуаши кисти графини Юлии Потоцкой (1830-е годы). На картине запечатлено прощание Артура Потоцкого с родными на балконе кабинета Отто. «Матери очень нравилась эта картина», — сообщил Хорст в тот самый день, когда ее вернул. Она висела в краковском кабинете Отто, пока тот не переехал в Лемберг, после чего Шарлотта забрала ее в фермерский дом в Тумерсбахе. «Я не очень горжусь моим поступком, — сказал Хорст об акте возврата. — Я сделал это ради матери».
По словам Хорста, он ничего не знал об утверждениях профессора Коперы относительно других картин, включая Брейгеля и Фалата. Эти утверждения были воспроизведены прессой, сначала польской, а потом в статье в «Файненшл Таймс» [585]. Газета осторожно писала: «шедевр» мастера Ренессанса Питера Брейгеля Старшего «Битва Масленицы и Поста», висевший в венском Музее истории искусств, стал объектом «спора о собственности» между Австрией и Польшей. «Если картина была незаконно перемещена из Кракова в Вену, то это обернется крупным скандалом в мире искусства», — сказал газете историк искусства из Кембриджского университета. Тут важно это «если»: наряду с оригиналом Брейгеля Старшего существует десяток, если не больше, копий этой картины, созданных его сыном Брейгелем Младшим; не исключено, что Шарлотта позарилась на одну из них. Музей истории искусств настаивал, что картина экспонируется в его галерее уже более двухсот лет. Национальный музей в Кракове мог лишь подтвердить, что располагал картиной в 1939 году, но не уточняя, какой именно версией. Вскоре после нашего с Хорстом посещения Музея истории искусств картину ненадолго удалили из экспозиции. Теперь она висит на прежнем месте.
Любовь Шарлотты к искусству и страсть владеть им отразилась на следующем поколении семьи. По случаю брака каждого из шести детей она дарила новобрачным что-нибудь из своих давних приобретений. Хорст обмолвился о деревянной скульптуре, подаренной кому-то из его братьев, и прислал мне ее маленькую выцветшую фотографию.
Святой Георгий, поражающий змея, по-прежнему принадлежит кому-то из членов семьи, не намеренному с ним расставаться. Хорст не исключает, что это работа Фейта Штоса [586], возможно, из краковского музея или собора или из какого-то иного места. Он высказал надежду, что «первоначальное расположение» и владелец будут определены «как можно скорее», чтобы скульптуру можно было вернуть. По словам Хорста, его усилия по возвращению различных предметов принимаются некоторыми родственниками в штыки. Его невестка этим «сражена», а одна из сестер обозвала его «Иудой, предателем семьи». Другая впала «в глубокую депрессию».
Сам Хорст, по его утверждениям, отклонял подобные дары Шарлотты, ничего не отдававшей просто так. Он считал, что лучше избегать даров, которые преподносятся в расчете на «взаимность». Правда, после ее смерти ее имущество и ряд ее бумаг достались именно ему. «Я всем обязан ей», — часто повторял мне Хорст. Замок был приобретен на полученное наследство; Хорсту достались также письма и дневники. При жизни Шарлотта не хотела с ними расставаться, но посмертно доверила свое сокровище «любимому сыну».