Представление о двадцатом веке - Хёг Питер. Страница 61

Эта искренность не производила на Амалию никакого впечатления. Никогда так и не стало ясно, почему она сохраняла дистанцию между ними, но на его искренность она не откликнулась. Может быть, она вообще не заметила ее, может быть, она понимала, что любовь Карла Лаурица разгорается, когда между ними есть расстояние, а вовсе не тогда, когда его нет, а может быть, дело было и в том, и в другом. Как бы то ни было, она не пускала его в свои с Карстеном отношения, и поэтому позднее в памяти у нее остались лишь фрагменты того, что он когда-то ей говорил. Вот почему она мало что могла рассказать. И тем не менее эта его наполовину или на три четверти искренность, о которой я узнал через третьи или четвертые руки, — важное основание для моего рассказа о детстве Карла Лаурица в Темном холме, а также о его делах после отправки четвертой партии инвалидов — это, несомненно, был его последний поход в индустрию развлечений.

Тем же летом он открыл в центре города две галереи, и, благодаря его откровенности с Амалией, мы теперь знаем, откуда у него все его картины. В каком-то смысле Карл Лауриц в эти годы снова стал промышленником. В большом гараже он оборудовал ателье, где стали работать шестеро художников. Неизвестно, откуда взялись эти люди и кем они были. Картины они подписывали псевдонимами, и мне не удалось найти никаких свидетельств того, что Карл Лауриц встречался с ними до того лета, но нас уже не должно удивлять отсутствие информации, с Карлом Лаурицем иначе не бывает, мы с этим сталкиваемся каждый раз. Характерно, что все шестеро были настоящие профессионалы, впрочем, как и все те, кто когда-либо работал у Карла Лаурица. За короткое время, благодаря безошибочной интуиции, он нашел шестерых мастеров, и при этом для своих современников они не существовали. Все они были художниками, неизлечимо и безнадежно влюбленными в девятнадцатый век. Когда Карл Лауриц принимал их на работу, они были бледными, изможденными молодыми людьми в потрепанных сюртуках, и они думали, рисовали и голодали, как романтики золотого века датской живописи. Карл Лауриц взял их под свою опеку. Он обеспечил их красками, полотнами, трехразовым питанием и постоянной зарплатой. За это они должны были — в гараже, в котором еще не выветрился запах машинного масла и кожаной обивки сидений, — рисовать обнаженную натуру. За неопределенное время через гараж Карла Лаурица прошла целая вереница хорошо сложенных молодых мужчин и женщин, которых его штатные живописцы запечатлели на огромных полотнах. Эти картины призваны были удовлетворить потребности в искусстве нуворишей, не знавших других картин, кроме дешевых эстампов с религиозными сюжетами, которые они в детстве видели у своих родителей на обороте крышек сундуков с приданым. Теперь, оказавшись в огромных квартирах Озерной площади или в поместьях Шарлоттенлунда, они испытывали иррациональный страх перед голыми стенами. Карл Лауриц понял, что требуется этим людям. Он говорил Амалии, что им необходимо самое элементарное, а именно чувство защищенности и уверенность в том, что есть в мире нечто, пусть малое, но все же вечное, и это вечное им могут дать картины, главное, чтобы они не были такими, как рисуют в наши дни, чтобы на них не было разбрызганных мозгов и рушащегося мира. Художники Карла Лаурица рисовали теплую и сочную действительность и хорошо знакомые сюжеты, а именно обнаженных женщин в будуарах, турецких банях, на берегах прудов или в мифологических сценах. От живописи предыдущего столетия их отличала точность прорисовки деталей, так, например, волосы между ног были выписаны с удивительной тщательностью, и объясняется это тем, что Карл Лауриц особо на это указывал. Он сам отбирал моделей и сам составлял натюрморты в старом стиле, раскладывая на столах только что подстреленных фазанов и зайцев с потухшим взглядом рядом с дорогим фарфором и небрежно брошенными винтовками Маузера новейшей модификации — композиции, которые мастерски объединяли вневременной дух богатого поместья, в каком вырос сам Карл Лауриц, с последним словом современной техники.

Конечно, невозможно точно сказать, сколько картин продал Карл Лауриц, но их было много, действительно много — во всяком случае, так запомнила Амалия, так что вряд ли есть основания сомневаться в том, что он, как и неоднократно прежде, нашел золотую жилу. И тем не менее в один прекрасный день все закончилось. Как-то раз, выглянув из окна, Амалия обнаружила, что ворота большого гаража открыты и что ателье, которое на протяжении нескольких лет всегда было забито полотнами, вдруг опустело. Не думаю, что Амалия придала этому какое-то значение. Для нее, находящейся в центре событий, все выглядело примерно так, как она объясняла подругам в ответ на их расспросы. У Карла, дескать, так много идей, он всегда придумывает что-то новое, не стоит даже брать это в голову, все его предприятия — это скука смертная, Карла надо воспринимать таким, каким он бывает с друзьями, и лучше всего — за хорошим обедом. Но для нас, глядящих на все издалека, дело обстоит иначе. И я, памятуя об обязательстве говорить правду, хочу обратить ваше внимание на то, что тут действиям Карла Лаурица очень трудно найти объяснение. До сих пор можно было предполагать, что им движут те же мотивы, что и всеми другими окружающими его людьми, а именно стремление аккумулировать достаточно средств и организовать достаточно крепкое дело, чтобы чувствовать уверенность в будущем. Но с такой точкой зрения трудно согласиться, есть основания полагать, что нам открылась лишь весьма незначительная часть правды, ведь возникает вопрос: почему Карл Лауриц никак не желает остановиться? Нет никаких сомнений в том, что он мог бы обеспечить себе достойную жизнь, содержать дом и семью, занимаясь любой из тех сфер, которые он так быстро менял. Он мог бы стать миллионером, занимаясь чем угодно, да он, очевидно, большую часть времени и был миллионером, если не считать неясные финансовые обстоятельства вначале, во времена той истории с дирижаблем. И тем не менее он нигде особенно не задерживался, закончив одно дело, в одном месте, он сразу же переходил к чему-то другому, потом к третьему, потом к четвертому, пока не стало понятно, что он ищет что-то определенное, и стремится он в жизни вовсе не к деньгам, а к чему-то другому, пока что нам неизвестному.

В это время он продал все свои автомобили, оставив лишь один, лимузин-кабриолет с кремовым складным верхом и большим багажником, и одновременно с этим непонятным поступком он отказался от конторы на Ню Эстергаде, где он после переезда с Росенгорден вел все свои дела. Он оставил у себя одного из шести художников, немногословного маленького человека, хорошо разбирающегося в графических техниках. Тот остался его единственным подчиненным, и вместе они начали дело, о котором известно нам очень мало и о котором я предпочел бы особо не распространяться, разве что сошлюсь на одно из воспоминаний Амалии. У нее была смутная уверенность, что однажды Карл Лауриц в полусне говорил ей про какую-то свою работу с денежными банкнотами. Она припоминала, что сама она — тоже в полусне — порадовалась, решив, что он устроился на службу в Национальный банк. Однако ничто не подтверждает этого предположения, напротив, несомненно, что Карл Лауриц по-прежнему сам себе хозяин, и больше нам ничего неизвестно, даже неизвестно, где находилось его новое предприятие.

Сохранилось несколько фотографий Карла Лаурица тех лет и даже портрет, выполненный одним из его художников. Остались и люди, которые встречались с ним и которые до сих пор хорошо его помнят. На снимках он высокий, стройный и широкоплечий, лицо гладкое и живое, а взгляд, направленный прямо и камеру, очень, очень внимательный. Те, кто был знаком с ним еще со времен его появления в Копенгагене, говорили, что время не оставляло на нем следов, и, встречая Карла Лаурица, они всегда вспоминали молодого человека в белом фраке и летном шлеме, который произносит незабываемую речь, стоя на ящиках из-под шампанского. Мне же, когда я смотрю на фотографии, кажется, что дело обстоит иначе. Мне ясно, совершенно ясно, что прошедшие годы запечатлели свои следы на лице Карла Лаурица. Кажется, что прибавилось циничной самоуверенности, и поэтому выражение лица более спокойное. Но одновременно усилилось некоторое напряжение лицевых мышц, и теперь оно хорошо заметно, несмотря на усы. Это напряжение, которое время от времени возникало еще во времена Темного холма, неуклонно увеличивалось и в конце концов привело к нервному тику в нижней части лица. И за одним этим исключением, я согласен, что Карл Лауриц выглядит на удивление моложаво или, скорее, так, как будто время его не касается. Кажется, будто его никак не затрагивают те процессы, которые старят его сверстников и которые мы, за неимением лучших слов, называем течением времени. Если люди из круга Карла Лаурица в эти годы занимаются накоплением, то он, похоже, от всего избавляется. В то время как предприниматели, которых в некотором смысле можно назвать его коллегами или, во всяком случае, его гостями, соседями и почитателями, коллекционируют все, что только можно коллекционировать, — автомобили, картины, дома, титулы, членство в правлениях, любовниц, дорогие вина, а также менее осязаемые ценности, такие как уверенность в завтрашнем дне и в собственной безопасности и, конечно же, деньги, в первую очередь деньги, то именно от всего этого Карл Лауриц освобождается или, похоже, просто перестает обо всем этом думать. Так что во временной перспективе мы можем признать объяснимым лишь его отношение к Амалии, и даже в этом пункте всё уже не так, как было прежде, потому что после рождения Карстена Карл Лауриц все реже бывает дома, а периоды его отсутствия становятся все продолжительнее и продолжительнее.