Поцелуй русалки (ЛП) - Блазон Нина. Страница 27

— Стефан Гаден, — прошептал Иоганн.

Михаэль чуть заметно кивнул.

— С тех пор я не единственный, кто не может спать. Даже царь не находит покоя, и ему снится кровь. Мы оба больны. Это болезнь недоверия. Ты теперь понимаешь, почему я не хотел, чтобы ты его злил? Для тебя он просто царь. Но я видел, что он из мести может быть палачом и кровопийцей.

— А потом… через несколько лет во время второго бунта он из мести отправил стрельцов на казнь? — спросил Иоганн.

Дядя Михаэль отмахнулся от вопроса Иоганн, как от назойливой мухи.

— Какого бунта? — презрительно фыркнул он. — Настоящих доказательств не было. Признания часто выбивались под пытками. В предъявленном обвинении говорилось, что мятежники планировали сжечь немецкую слободу, нас убить, а Софью, единокровную сестру царя, назначить регентом. Я думаю, это была чистая месть. Ты тогда еще не приехал и не видел, как он злится, — дядя Михаэль вошел в раж.

Иоганн испугался, когда представил измученные лица. Будто все кошмары и картины, стоявшие ночью перед глазами Михаэля, повыскакивали, как гномы. Лучше бы заткнуть уши, но он оцепенел от отвращения.

— Казни проводились везде — на Красной площади возле городских ворот и в войсках. На холме возле Преображенских казарм, где обычно на позорные столбы нанизаны усохшие головы преступников, царь приказал соорудить эшафот. Длинными колоннами стрельцов согнали на это место. Они шли с зажженными свечами в руках, сопровождаемые плачущими женами и детьми. Петр даже своих придворных заставил участвовать в казнях. Сановники неуклюже размахивали топором палача, и я не хочу тебе рассказывать, как плохо некоторые из них овладели этим ремеслом. У них тряслись руки, некоторые ослабли от страха и страданий. Это был кровавый праздник мести. Он отправил на казнь более тысячи стрельцов. Отпустили лишь молодых парней твоего возраста. Казнить их он не позволил, но им предварительно отрезали носы и уши.

— Прекрати! — закричал Иоганн. Дурнота накатила волной, и он подумал, что сейчас упадет.

— Это никогда не прекратится, — ответил дядя Михаэль.

— Но почему мы тогда не остались в Москве? — разгорячился Иоганн. — Ты — свободный человек, и от царя б находились подальше.

— Будущее России там, где царь, — горько произнес Михаэль. — Петр ненавидит Москву. Он не желает жить в Кремлевском дворце, в этом лабиринте темных коридоров и покоев. Он не терпит монотонного песнопения священнослужителей, и ненавидит всех, кто придерживается старорусских обычаев. Нет, это закат Москвы. Через несколько лет никто о ней уже и не вспомнит. А здешний город станет новой столицей. Это будет прекрасный город. Великолепный. И если даже я могу поверить в его красоту, значит, так оно и есть. Но долгое время я не верил, — из его голоса исчезла злость, а морщины разгладились. — И в тот момент я повстречался с Марфой, — он устало поднялся. — Ну, ты получишь работу корабельного плотника. Этот как раз то, чего ты хочешь. Я поздравляю тебя с твоей новой работой на верфи.

Он, пошатываясь, вышел из мастерской.

— Жизнь идет дальше, — услышал Иоганн его бормотание. — Все время дальше.

Иоганн долго просидел, как оглушенный, уставившись на дверь мастерской, которая, как ему казалось, навсегда закрылась между ним и дядей.

Зунд оказался прав. Иоганн больше не являлся покорным учеником, который свой путь прокладывал по стопам других, он пойдет другим путем. Открывавшийся перед ним путь был тревожным и полным тайн. Он тяжело поднялся и направился к дому. Молча собрав свои пожитки, он набросил на плечи одеяло и покинул дом. Как ни странно, ему полегчало, когда он освободил свое место в доме дяди Михаэля и поселился в мастерской. Свою постель он устроил под верстаком, как можно дальше от лавок помощников. Им мешало, когда племянник хозяина находился в мастерской, лишая их последнего места для непринужденного общения, но Иоганн ничего менять не собирался.

Его тело ломило, когда он натягивал на себя одеяло. Он закрыл глаза и в первый раз после визита царя все спокойно обдумал. В общем, ему представлялось, как будто уже недели его не посещали ясные мысли, а перед его внутренним взором вихрем проносились картинки, впечатления и вопросы. Сначала перед глазами появилось лицо русалки, затем улыбка Евгения. Евгений, его друг, бедный рыбак. Но больше всего его удивляло чувство оцепенения, которое он ощущал, когда думал о работе на верфи. Еще несколько недель назад он продал бы душу, чтобы получить возможность там работать, а теперь, когда путь перед ним открыт, не решался сделать этот шаг. Конечно, нахождение подле царя, могло оказаться опасным. История дяди Михаэля привела его в большее смятение, чем он хотел признать. С другой стороны, это был единственный путь получить все то, о чем он мечтал. Он уже почти чувствовал под своими ногами дерево гладкой кормовой палубы, слышал скрип огромных прямых парусов, и его душа летела над чернильно-синим океаном навстречу новой жизни. Пред ним открылись бы двери, и не в последнюю очередь, в доме родителей Кристины. Иоганн наморщил лоб. Однако его тоска по Кристине рассеялась где-то между Невой и мастерской. Он больше даже тосковал по Евгению. Эта мысль его встревожила. Наряду с лицом Евгения, всплывала русалка — смеющаяся, лукавая, обольстительная, ни рыба и ни человек.

Существо, которое вскоре могло лежать мертвым на дне Невы или, возможно, набитое опилками, стать главным экспонатом царской коллекции монстров и уродцев. Царь, предоставивший Иоганну будущее корабельного плотника, являлся врагом Евгения. Иоганн стоял между другом и врагом. И, честно говоря, Евгений, к которому он стремился, и его слова были важнее улыбки Кристины, а жизнь русалки — важнее кормовой палубы и чернильной синевы моря.

«Я — глупец», — думал, ужасно гордый, Иоганн.

«Моей ноги не будет на верфи, пока русалка в опасности, и план Дережева не сорвался». Он спас бы их обоих — и русалку, и царя.

С легкостью сдвинув свою новую жизнь в сторону, он размышлял о прошлом, шаг за шагом прокручивая в голове свои выводы. Дережев натравливал на немцев и вел двойную игру. Часть этой игры заключалась в том, чтобы скрыть существование русалки. Он обезопасил русалку от изъятия для царя. Почему? С другой стороны, русалки ждали своего господина, который принес бы им жемчужину. Она хранилась у дворянина из Москвы, боярина и старовера, вероятно, находившегося уже на пути в Санкт-Петербург. Здесь отсутствовала какая-либо связь, но Иоганн, тем не менее, блуждая в потемках своих мыслей, нащупал шелковую нить, которая привела бы его к чему-то большему, к сундуку, полному тайн.

Возможно, не так уж и плохо, что он отсоединился от дяди. Если Иоганн потерпит неудачу, Михаэль и Марфа не подвергнутся опасности. Ему бы поспрашивать ямщиков и выяснить, кто этот боярин. Вдруг некто с таким сундуком направляется в Санкт-Петербург? И поинтересоваться бы, от кого Дережев получил письмо.

Довольный и успокоенный Иоганн закрыл глаза. Шепот обоих помощников, думавших, что он давно уснул, звучал, как шорох волн и действовал усыпляюще. Не успел он опомниться, как уже стоял на корабле и смотрел на его нос, разрезающий волны. На гребне волны блестели тела, русалка ему улыбалась и махала белой рукой. Иоганн засмеялся. Вдруг небо потемнело, и на море внезапно начался шторм. Иоганн, потеряв равновесие, ухватился за деревянный поручень. Тот оказался раскаленным, боль пронзила его руку, и он отдернул ее. Вонь горелого мяса заставила дернуться назад, но тут он увидел, что его сковали. Запястья охватывали железные кольца. Поручни превратились в раскаленный металл.

Глаза царя Петра танцевали в пламени пыток. «Где русалка?» — цедил он сквозь зубы. — «Ты знаешь!».

«Нет!» — закричал Иоганн. Отчаяние овладело им, когда он осознал, что ложь не могла ему сильно помочь. Сзади зияла пыточная камера, черная от копоти, и страшная, как врата ада. На цепях висел пленник со всклоченными черными волосами — Евгений!