Нам не жить друг без друга - Клейпас Лиза. Страница 20

Лизетта успокаивала ее:

– Селия, мы понимаем, какой ужас ты пережила…

– Вы не понимаете! – услышала Селия свой возмущенный голос. Перед глазами мелькнула окровавленная спина Филиппа. – Разве вы можете все знать? Разве можете?

– Ты права. – Максимилиан подошел к Селии и обнял ее за плечи. Спокойная уверенность, звучавшая в его голосе, подействовала на нее умиротворяюще. – То, что ты оказалась здесь, – чудо. И это один из немногих благородных поступков моего сына за всю его жизнь. Я вижу, ты совсем измучена, невестушка. Позволь моей жене позаботиться о тебе. Договорились? Ты теперь член моей семьи. – Он отпустил ее. – Все будет хорошо. Иди с Лизеттой.

Максимилиан говорил мягко, но что-то в его голосе было такое, что не послушаться было невозможно. Селия кивнула и подошла к Лизетте.

– Поразительно, – услышала она голос Жюстина. – За последние три дня я только угрозами мог заставить ее повиноваться мне. Ты действительно умеешь обращаться с женщинами, отец!

Селия задержалась в дверях. Ее осунувшееся лицо побелело от гнева.

– Молю Бога, чтобы больше никогда не видеть тебя.

– И не увидишь. – Глаза Жюстина насмешливо блеснули. – Но не сомневаюсь, что ты меня не забудешь.

Селия ушла.

– Она прошла через ад, – пробормотал Грифон.

Максимилиан задумчиво погладил гладко выбритый подбородок.

– В какой степени в этом повинен ты?

Жюстин усмехнулся:

– Ты всегда точно знал, какие вопросы следует задать, отец. – Он взял сверток с лепешками и улыбнулся кухарке:

– Пока, Берта. Спасибо тебе.

– Куда ты сейчас? – спросил Максимилиан. – Останься. И пропади все пропадом! Жюстин покачал головой:

– Ты знаешь, что я не могу. Я… – Он замолчал, взглянув на Берту, возившуюся у плиты.

– Берта, оставь нас, – приказал Максимилиан. Берта недовольно поджала губы, но вышла, ворча себе под нос, что это мужчинам, а не ей нечего делать на кухне.

– Мне нельзя оставаться, – продолжал Жюстин. – Чтобы вытащить Селию из этого пекла, я убил брата Легара. Я бы и Доминика порешил, представься случай. Но теперь Легар не успокоится, пока не получит мою голову. Я должен первым добраться до него. Я и так поставил вас всех под удар, появившись здесь.

– Я могу защитить свою семью, – сурово сказал Максимилиан. – В том числе и тебя.

Жюстин хохотнул и покачал головой:

– Даже если ты справишься с Легаром, то с властями, которые охотятся за мной, тебе не сладить. Если они узнают, что я здесь, не пройдет и недели, как я буду болтаться на виселице. Слишком многие догадываются, кто я на самом деле. К тому же мне приписывают преступления, которых я не совершал. Даже твоя хваленая дружба с губернатором не остановит моей казни без суда и следствия.

Максимилиан выругался в бессильном гневе:

– Почему, черт побери, ты выбрал для себя такую жизнь?

– Со дня моего рождения все были убеждены, что я пропащая душа. Я просто обязан был подтвердить это.

– Упрямый осел, – тихо сказал Максимилиан. – Признаю, я совершил ошибку. Ошибку, за которую теперь приходится расплачиваться тебе. Расплачиваться за отцовские грехи… Но ведь даже сейчас еще не поздно. Позволь мне помочь тебе. Ты недооцениваешь меня, сын мой. Я понимаю больше, чем ты думаешь.

Сердце Жюстина болезненно сжалось. Давно уже его жизнь зависела от умения подавлять в себе всякое проявление добрых чувств. Он не мог ничего принять ни от отца, ни от кого-нибудь другого. Ему никто не был нужен.

– Прощай, отец, – сказал он, стараясь не встречаться взглядом с Максимилианом.

– Жюстин, подожди…

– Да хранит тебя Бог. – С этими словами он выскользнул за дверь и направился к ручью, у берега которого была привязана лодка.

Глава 6

Сентябрь 1817 года

– Смотрите, я, кажется, поправилась!

Давненько Селия не подходила к зеркалу, разве что бросит мимолетный взгляд, чтобы пригладить волосы или поправить платье. За четыре месяца жизни у Волеранов ее плечи налились, лицо округлилось. Даже грудь пополнела.

Лизетта с улыбкой наблюдала, как портниха подгоняет лиф и подкалывает булавками подол нового черного платья для Селии.

– Когда ты появилась у нас, ты была такой худенькой, – сказала она. – Я рада, что стряпня Берты пошла тебе на пользу.

Селия вертелась перед зеркалом, любуясь красивыми складками черного шелка. Платье было сшито по последней моде: с завышенной талией и без воротника, по горлу и на плечах отделано черными бусинами. Селия глубоко вдохнула: лиф плотно натянулся на груди.

– Стойте спокойно, мадам, – попросила портниха. Селия скорчила гримаску:

– Если и дальше дело пойдет так, скоро мне будут малы все мои платья.

– Ну, до этого еще далеко. – Лизетта подошла к зеркалу, окинула критическим взглядом собственное отражение. – А вот мне надо бы сбросить лишний вес, который я набрала, пока носила Рафаэля. Он испортил мне фигуру. – Она с любовью взглянула на упитанного рыжеволосого карапуза, игравшего на полу обрезками ткани. – Я не жалею, что набрала вес, дорогой. Ты того стоишь. Не слушай свою мамочку.

Портниха, миловидная молоденькая ирландка по имени Бриони, заметила:

– Месье Волеран не позволил бы и волоску на вашей голове измениться, мадам.

Лизетта рассмеялась и тряхнула головой.

– Макс не способен критически отнестись ко мне. Ведь он любит меня.

Селия чуть улыбнулась. Лизетта была похожа на Венеру – соблазнительна и пропорционально сложена. Со своими рыжими волосами и жизнерадостным характером она напоминала огонек, и даже такой властный мужчина, как Максимилиан Волеран, готов был подчиниться любому ее капризу.

– Максу не нравится, когда я ношу черное, – со вздохом сказала Лизетта, возвращаясь на обитую парчой кушетку и снова принимаясь за починку панталончиков одной из ее дочерей. – Весь прошлый год мы носили траур по его матери. А теперь вот…

Траур длится год, осталось еще восемь месяцев, и все это время взрослые члены семьи Волеранов должны носить только черное. А Селии и по окончании траура предстояло ограничиваться приглушенными оттенками лилового и серого цветов. Таковы креольские традиции, и Селия была обязана строго следовать им, чтобы не вызвать осуждения новоорлеанского общества. Даже письма она писала на бумаге с траурной каймой. И украшений не носила, кроме броши с темными камешками, а когда ей изредка приходилось появляться на публике, она прикрывала лицо и волосы черной креповой вуалью. Даже пуговицы выбирались небольшие и с матовой поверхностью.

Селия крайне редко появлялась в обществе, но вынужденная изоляция ее не тяготила. Дни ее текли спокойно и мирно, а именно этого она и хотела. Лизетта, сама очень общительная, не раз пыталась убедить ее нарушить уединение. Но Селии обычные женские разговоры, сплетни, секреты были скучны, и она с неохотой принимала участие в семейных собраниях.

Она с удовольствием погрузилась в хозяйственные заботы: это помогало ей примириться со смертью Филиппа.

Работы на плантации было много. Женщины сбивали масло, выпекали хлеб, варили варенье, набивали колбасы, консервировали овощи, вели учет хозяйственных расходов. Раз в месяц целый день посвящали варке мыла и изготовлению свечей. А еще надо было начистить серебро, перемыть фарфор, проследить за чисткой ковров и стиркой белья. А кроме того, всегда нужно было что-нибудь зашить, заштопать, вышить.

Селия познакомилась со служанками-рабынями, но не могла так же фамильярно обращаться с ними, как Лизетта. Ей были непонятны сложные взаимоотношения между рабом и рабовладельцем: они словно принадлежали к одной семье, но при этом существовали границы, которые никогда не нарушались. Некоторые рабовладельцы считали слуг своей собственностью, другие относились к ним с искренней любовью. Однажды хозяйка соседней плантации зашла навестить Лизетту и вдруг разрыдалась, рассказывая о смерти старой служанки. «Она была мне ближе, чем родная мать», – призналась женщина, утирая слезы кружевным платочком. Селии было это непонятно: если служанка действительно была таким близким человеком для этой дамы, то как могла она держать ее в рабстве?