Зверский детектив. Боги манго - Старобинец Анна. Страница 10

– Рекомендую взять бородавки под корочкой! – снова подал голос Стервятник. – Это местный деликатес.

– Дружище Гриф, надеюсь, ты не забыл, что мы не едим себе подобных, а также их бородавки, – сказал Барсук Старший.

Гриф промолчал.

– Но здесь же действуют законы другого леса, – нерешительно возразил Барсукот, которого весьма заинтересовали полоски зебры.

– Мы будем соблюдать законы нашего леса, – твёрдо сказал Барсук. – И мы не станем употреблять в пищу себе подобных.

– С чего это вы взяли, что бородавочник вам подобен? Он – с-свинья, а вы, как я вижу, барс-сук, – удивилась гадюка.

Барсук Старший открыл было рот, чтобы возразить, но вместо этого вскрикнул: что-то больно обожгло ему кончик носа.

– Ой-ой-ой! – пропищал со своего сиденья Барсукот. – На меня что-то капнуло! Что-то едкое!

Громко и жалобно заплакали детёныши сурикатов.

– Дорогие пассажиры, мы вынуждены прекратить ваш-ше обс-служивание… – Гадюка быстренько сгребла закуски на тележку и покатила прочь по коридору. – В с-связи с тем, что наше транспортное с-средство начало выделять желудочный с-сок.

– Я не понял, – прошептал Барсукот. – Эта штука нас что, переваривает?

– Вот казалось же мне, что мы ездим по кругу! – всплеснул полуголыми крыльями Гриф и тут же защёлкал клювом: капля слизи упала с потолка на неоперённый участок кожи, и там немедленно вздулся волдырь.

– Кто пролил мне на спину раскалённый отвар мелиссы?! – Каралина проснулась и выпустила длиннющие, не слишком чистые когти.

– Это не отвар мелиссы, – сказал Барсук Старший. – Это желудочный сок чёрной мамбы.

– Откройте! – Барсукот принялся барабанить лапами в стену «Чёрной стрелы»; послышались чавкающие звуки: вся внутренняя поверхность поезда прямо на глазах покрывалась липкой и едкой коричнево-жёлтой слизью.

Барсукот выпустил когти на обеих передних лапах и с силой вонзил их в стену. Десять маленьких дырочек засочились коричневым и через несколько секунд заросли. А подушечки пальцев Барсукота покраснели и зачесались. Гриф Стервятник попытался вонзить в стену вагона клюв. Безрезультатно. Клюв легко прошёл через тонкий слизистый слой – но уткнулся в клювонепробиваемый каркас чёрной мамбы.

– С-сохраняйте, пожалуйста, с-спокойствие, – прошипела гадюка-проводница откуда-то издалека. – С-спасибо, что путеш-шествовали «Ч-чёрной стрелой», наш-ш экипаж-ж прощ-щается с-с вами…

– В смысле «прощается»? – выпучил глаза Барсукот.

– В с-случае непредвиденного переваривания я выхож-жу ч-через хвос-стовую ч-час-сть, но вы туда в непереваренном виде не пролезете, – едва слышно отозвалась гадюка.

– И что же нам делать?!

– Выходить через головной выход, то ес-сть через рот. При авариях рот чёрной мамбы должен открываться автоматичес-ски.

– Но он не открылся! Не открылся! – на разные лады загалдели пассажиры.

– Не открылс-ся, – согласилась гадюка. – Я с-сожалею. Вс-сем до с-свиданья…

Голос гадюки смолк: судя по всему, она выскользнула прямо на ходу через хвостовую часть.

– Нам всем нужно бежать в головную часть, к выходу! – скомандовал Барсук Старший. – Всем пассажирам! Если мы дружно навалимся, она, возможно, откроет рот!

Барсукот, Барсук Старший, Стервятник, каракал Каралина и многодетные сурикаты бросились к голове состава, скользя лапами по размякшему полу, – и с разбегу дружно ударились изнутри в наглухо закрытую пасть с надписью «Выход». Бронированные челюсти даже не дрогнули.

– Это конец, – констатировал Барсукот. – Нам её не выбить.

– Пап, а почему дядя кот сказал, что это конец? – подал голос маленький сурикатик. – Мы уже почти приехали, да? Уже почти совсем приехали, правда? Поэтому дядя кот так сказал?

– Обнимите меня покрепче и закройте глаза, – хриплым голосом ответил отец-сурикат. – Мы почти приехали, да. Поэтому дядя кот так сказал.

– Я не дядя кот, – прошептал Барсукот. – Я Младший Барсук Полиции Дальнего Леса.

Желудочный сок, до сих пор сочившийся из неровностей в стенах и изредка капавший с потолка, после их броска стал выделяться интенсивнее: словно в поезде заморосил желтоватый кислотный дождь. Детёныши сурикатов заголосили.

– Должен быть какой-то способ, – сказал Барсук Старший. – Ну же, Гриф! Как открыть ей пасть?

– В Дальнем Редколесье есть зверская поговорка: «Напугавший смерть поедет на кладбище без билета». – Нежная кожа под коротким молодым оперением Грифа вся покраснела, но Стервятник держался стойко. – Это как раз про мамбу.

– Что про мамбу? – завопил Барсукот. – Ты не мог бы не говорить идиотскими африканскими загадками, Гриф?!

– Если надо объяснять, то не надо объяснять, – оскорбился Гриф.

– Это значит, чёрная мамба разинет пасть, если её напугать, это её автоматический жест угрозы, – объяснила Каралина. – Но того, кто её напугает, она проглотит. И он поедет на кладбище без билета «Чёрной стрелой».

– А в нашем случае всё ровно наоборот, – кивнул Гриф. – Нас уже проглотила мамба. Если мы найдём способ напугать её изнутри и мамба откроет пасть – мы спасёмся.

– Как же её напугать? – Барсукот отряхнулся, подняв вокруг себя фонтан желудочного сока. – Она же не реагирует, даже когда мы её царапаем и клюём! Чего эта тварь боится вообще?

– Чёрная мамба боится землетрясений, – сказал отец-сурикат.

Барсукот хотел сказать в ответ что-то грубое – но посмотрел на маленьких сурикатиков, жавшихся к отцу, и ответил просто:

– Землетрясение мы вызвать не можем.

– Вообще-то можем, – сказала вдруг Каралина. – Вернее, могли бы. Если бы здесь помимо меня был хотя бы ещё один зверь из семейства кошачьих.

– При чём тут кошачьи? – не понял Барсукот. – С каких пор они умеют делать землетрясения? Это что, какая-то местная чёрная магия?

– Кошачьи не умеют делать землетрясения. Но они умеют создавать ощущение землетрясения в закрытых пространствах. Однажды мой папа, каракал Ал, и его брат, каракал Ар, сбежали так из тюрьмы. Они вместе стали урчать на максимальной громкости блаженства, и в подземелье, где их заточили, началась дикая вибрация. Охранявшие их вомбаты испугались землетрясения и сбежали. А мой папа и дядя выбрались из камеры на свободу.

– Они перегрызли прутья решётки? – заинтересовался Барсукот.

– Нет, конечно. Прутья в той темнице были сделаны из ядовитых деревянистых лиан строфантуса, их нельзя было грызть.

– Тогда как же они выбрались?

– Открыли камеру когтем-отмычкой, как же ещё. Так вот, к чему я. Если бы здесь был ещё один каракал или хотя бы обычный кот, я могла бы с ним вместе включить блаженство. И, возможно, вибрация напугала бы чёрную мамбу, и она открыла бы пасть… Я сначала подумала, что ты кот, но потом оказалось, что ты – барсук… А одна я не смогу создать вибрацию нужной силы.

– Я – барсукот, – с гордостью сказал Барсукот. – Это такой специальный подвид барсука, который обладает некоторыми свойствами кошек. В области настроек блаженства мне просто нет равных. У меня огромный диапазон.

– Что ж, тогда нам надо срочно представить что-то приятное. – Каралина оглядела колышущееся слизистое змеиное нутро. – Потому что здесь удовольствие получать не от чего. Лично я представлю, как я катаюсь в свежей траве на закате солнца, – а ты как хочешь.

И она закрыла глаза и заурчала на первой громкости блаженства, а спустя несколько секунд переключилась на вторую.

Барсукот попробовал представить стакан молока (не сработало), потом стакан мухито (не сработало), потом оба стакана, стоящие на столике в любимом баре «Сучок», а к ним ещё и фоновую музыку в стиле плеск-треск. Немного сработало, включилась первая громкость блаженства, но в ту же секунду Барсукот зачем-то подумал о том, что бар «Сучок» он больше никогда не увидит, и блаженство немедленно отключилось, да ещё и с премерзким треском. Тогда Барсукот постарался представить себя и Барбару в уютной норе в окружении маленьких барсучат. Ведь семейное счастье – замечательный повод для блаженства, ежу понятно. Но блаженство не хотело включаться, воображаемые барсучки в воображаемой уютной норе вопили громче, чем реальные сурикатики, барсучиха Барбара в засаленном фартуке совала ему в рот воображаемых жирных личинок, которые противно воняли.