Чердынец (СИ) - taramans. Страница 93

Через довольно долгий промежуток времени, любовь моя открыла глазки.

— Юрочка! Юра! Ты прости меня! Я сейчас, сейчас успокоюсь и все-все будет!

— Ну что ты, радость моя! Когда тебе хорошо, то и мне очень хорошо! Тебе было хорошо? Я не ошибся?

Ну вот что здесь за мужики такие, а? Из ее лепета, я понял, что «вот это» она прочувствовала впервые. Да! После четырех лет супружества, после рождения двух детей! Впервые ее так ласкали! Пиздец какой-то! И даже морды бить этим мужчинам, которые были у нее до меня — бесполезно! Не поймут! Сейчас для большинства мужиков это — такой зашквар, что хуже — только гомосексуализм! Да и в будущем было много таких «рептилоидов» дремучих! А, значит, что? Значит у меня на вооружения есть ТАКАЯ фишка, что я — просто «читер» из будущего!

Я нежно целовал лицо моей любимой. Почему любимой? Да потому что, за очень редким исключением, все женщины, которые проходили через мою постель, в такие моменты — для меня — любимые. И не иначе!

А уж Надя… тут и правда… ну есть у меня к ней чувства. И далеко не родственные. Это не любовь, в привычном, книжном понимании, но для меня — так назвать — проще. Пусть будет так, определимся с понятийным аппаратом, да! Одефиничим, так сказать!

— Ну, любимая моя, продолжим? — мне интересно, сможет ли Надя продолжить наши игры. А то бывали, знаете ли, ситуации, когда вот так девушка кончит, а потом спазмы сосудов головного мозга, боли и прочие «радости».

Надя оторвала голову от моего плеча, где чуть раньше угнездилась:

— А что, ты хотел сказать, что это — все? Из-за одного раза мы… я так низко пала, что устроила такое со своим малолетним племянником? Ну уж нет, Юрочка! Теперь ты от меня не отделаешься! — ох как мне нравится вот это вот сияние женских глаз!

И мы продолжили.

— Ну — тебе понравилось, как я тебя поласкал? — смотрю на нее с интересом, глаза в глаза. Так соврать сложнее.

— А ты что — сам не понял? — Надя чуть смущается, начинает пальчиком что-то чертить у меня на груди.

— А ты мне скажи… мне же тоже приятно такое слышать.

И Надя начинает говорить. Сначала довольно смущенно, потом, видать, чуть вспомнив свои ощущения, более свободно. Не спокойно, потому как — наоборот со своим рассказом об ощущениях, она вновь возбуждается. Какой кайф, когда женщина, вот так благодарна после ласк!

Мы снова начинаем целоваться и опять я, своими поцелуями, исследую ее тело. Она заводится, как говорится — с полпинка. Теперь я уже и груди ее не пропускаю. Ну что сказать, она все же дважды рожала и выкармливала детей грудью. Они у нее хоть и довольно большие, но… Нет, не совсем уж висят, но… в общем — понятно. Я чуть приспускаю чашки лифчика и нежно облизываю ей соски. Чуть покусываю. Как она классно стонет!

— Юра! Подожди, подожди. Ну чуточку же! — отстраняется от меня, — давай диван разберем, да застелем простынью, а то мы тут все здесь поперепачкаем!

Она так забавно краснеет. Я встаю, чуть отхожу в сторону и смотрю, как она быстро разбирает диван, застилает его взятой из комода простыней, кидает подушки. Ну да — одеяло нам ни к чему.

Она не успевает разогнутся, как я опускаюсь сзади нее на колени, обнимаю за попу и начинаю ее покусывать, с удовольствием слышу, как она ойкает, тихо смеется. Потом раздвигаю ей попу, и начинаю вылизывать, сначала — снизу, ее такие красивые губки, нижние и верхние. Она уже стонет, становится чуть поудобнее. Потом передвигаю язык чуть выше.

— Юрка! Там-то зачем?! Что ты делаешь? Перестань!

Отрываюсь от ее тела:

— Тебе неприятно? Или щекотно?

— Н-н-н-е-е-ет… и приятно и не щикотно… просто… очень непривычно. И… разве тебе не противно…

— Мне не противно, мне — очень нравится доставлять тебе удовольствие. Тебе хорошо?

— Очень…

— Ну — значит здорово!

В процессе я не просто вылизываю ей обе дырочки, но и по очереди засовываю туда язык — мне нужно понять, где граница, за которой ей будет неприятно. К моему удовольствию и удовлетворению — она стонет и от того, и от другого!

Потом я подключаю к языку и пальцы. Чувствую, как начинают дрожать ее колени.

— Юра… давай я встану… вот так…, — она становится на четвереньки на диване. Очень удобно получается — ее попа как раз напротив моего лица. Продолжим…

Постепенно она опускается плечами и грудью на диван. У нее и прогиб получается очень… эротичный. Я добавляю интенсивности и амплитуды движениям пальцев и языка. Какой кайф — Надюшка вновь заходится в стонах, а потом и крике. Благо, что утыкается лицом в диван. Потом медленно опускается на бок, поджимает ноги к груди и так лежит, чуть подрагивая и всхлипывая.

Я пристраиваюсь за ее спиной и поглаживаю ей бока, бедра, спинку, перехожу на живот.

Потом она ложится на спину, открывает глаза:

— Слушай, я никогда не знала, что можно там… что можно так кончать! Ты — противный чердынец, Юрка! Где ты был раньше! И что я теперь буду делать? Вот сомневаюсь, что кто-то еще может так…

Я ничего не говорю, только нежно целую ее в губы.

Через некоторое время она как будто о чем-то вспоминает и широко открыв глаза, поворачивается ко мне:

— Постой… а… а как же ты? Ты же… ты не кончил что ли?

— Не помню, вроде бы кончил, когда первый раз тебя ласкал… Об ногу придавил, наверное. Да ладно тебе! Не думай об этом. Тебе же хорошо?

— Нет… Я так не могу. Так неправильно. Подожди.

Надя поднимается на колени, посмотрев на меня, улыбается, видя, как я ее разглядываю:

— Вот же ты бессовестный, Юрка. Пялишься и не стыдишься…

— А чего я должен стыдиться, Надюшка? Ты такая красивая, я любуюсь тобой — и должен этого стыдится? Не понимаю…

— Ну… хоть бы вид сделал, что ли! Ну… чтобы я не чувствовала себя такой бесстыжей, — женская логика, ага…

Она протягивает руки за спину и потянувшись, расстегивает лифчик, спускает его, и прикрываясь руками, говорит:

— А вот сейчас — правда не подглядывай… Я стесняюсь… у меня груди… обвисли после родов, вот…

— Глупая ты девчонка! Ты — моя прелесть и красивая, как… вот не знаю — как сказать, насколько ты красива. А груди… я же не мальчишка, и понимаю, что к чему. Перестань, любимая, делать проблему из ничего.

— И вовсе это не «не из ничего»! Знаешь какие у меня титьки были лет в восемнадцать? Мне все девчонки завидовали, вот!

— Прелесть моя… мне кажется, что, если бы твои девчонки видели бы, как ты сегодня кончала — они бы завидовали не меньше. И про груди твои не думали бы.

— Ну… это так, конечно… я как вспомню… у меня дыхание прерывается… как же ты… вот где ты такому научился, маленький засранец?!

Я смеюсь, следом за мной, поняв, что она только что сказала, хохочет и Надя.

Потом, отсмеявшись и пару раз ущипнув меня за бок, погладила то же место, где ущипнула и сказала:

— Ты такой худой, и в то же время, как из канатов таких свитый, странно как-то… Так, ты сейчас не смотри… ну… то, что я делать буду… а то я стесняюсь… и вообще стесняюсь вот так — при свете вот это все…

— Подожди, радость моя. У меня другое предложение. Давай ты перестанешь меня стесняться и сделаем мы вот что: ты будешь делать, что задумала, и смотреть мне в глаза. А я буду смотреть тебе в глаза.

— Ты сдурел что ли! Я так не смогу! Стыдоба-то какая. Нужно было еще простынь вытащить, хоть укрылась бы…

— Надя… Вот — я жалею о том, что напротив нас сейчас нет зеркала. Чтобы ты видела себя и видела — какая ты красивая!

— Скажешь то же — красивая! Вон — толстая какая, — было видно, что Наде приятны мои слова и она тщетно попыталась найти жирок под своей кожей на животе или боку.

— Знаешь, красавица, стыд — он, если его по-другому развернуть — он тоже возбуждает.

— Ну, ладно… Но ты все равно глаза прикрой, и так — вроде подглядываешь, а…, — меж тем Надя взяла в руку мой член, и стала потискивать его. Он и так уже давно стоял колом, но от этого напрягся и даже стал немного ныть… такая тянущая небольшая боль. От того, что Надя ничего про него не сказала, я понял, что размеры ее не вдохновили. Пичалька… Но что уж поделать, придет время — вырастет.