Почтовые (СИ) - Ли Фатхи. Страница 26

«Надеюсь, пронесет», — подумала я.

Лепешки было невероятно вкусные: мягкие, теплые, посыпанные сверху какими-то орехами и свежей зеленью. Чай — травяной напиток с мятным вкусом — тоже оказался неплох: освежал и бодрил.

Я прислушалась к тому, что говорил Гойко: выходило, что Тимура сейчас не могли найти ни в Арзуне, ни в Дэоне. Никто его не видел и ничего не слышал о нем уже несколько недель.

— А чего он в Дэоне-то забыл? — удивился Муса Ахмедович.

— Да так… — замялся Гойко. — Женщина там у него.

— Ты знал? — Игнат резко повернулся к Мусе.

— Догадывался, — нехотя ответил тот. — Ну, Тимур! Да-а-а… Он развелся несколько лет назад, — пояснил Муса. — Потом говорил, что встретил наконец ту самую. А кто же знал, что она отсюда!

— И давно он тут семью имеет? — спросил Игнат у Гойко. — Узнавал?

— Да не семья это, — отмахнулся Гойко. — Обряд-то не проводили. А так — давно уже. Тимур ей купил домик. Его даже соседи помнят. В общем, знали его в Дэоне. Многие знали.

— А кто она?

— Да вдова какая-то. Бездетная, молодая. Муж из тэнгунов был, да погиб несколько лет назад. Лавка у нее сейчас.

— Давай дальше выкладывай, — поторопил Гойко Гиззат, — там еще есть кое-что.

— Да, — кивнул Гойко. — Она некоторое время на севере жила. Оттуда вернулась с Почтовым вашим. И осела в Дэоне.

— На севере… — задумчиво повторил Муса. — Там, значит, она и встретила Тимура. Интересно… Надо бы, конечно, проведать ее. Она, выходит, последняя, кто мог его видеть.

— Дашь человечка до Дэона? — повернулся Игнат к Гиззату, лицо которого после выпитого стало багровым, а нос словно увеличился в два раза.

— Хорошо, — кивнул тот. — С недельку подожди, как раз вернется парочка молодых и шустрых лунче. Ну и Гойко с вами пойдет, так?

Гойко кивнул. Он сел за стол и принялся уплетать лепешки, овощи и мясо, активно запивая еду чаем.

— Наш человек, — ткнул в Гойко куском мяса Гиззат, — выдался случай поесть — никогда не откажется. Впрок будет есть, если что.

— Ну а вдруг потом не получится подкрепиться, — отозвался Гойко с набитым ртом. — Надо пользоваться случаем.

Он полил кусок лепешки растопленным маслом, потом — красным горьковатым медом и, свернув лепешку лодочкой, отправил ее целиком в рот, зажмурившись от удовольствия.

Игната и Гиззата хорошо развезло от выпитого. Посмотрев на них, Муса Ахмедович скрепя сердце согласился провести остаток дня в Арзуне и переночевать в доме лу-вэя, чтобы на рассвете уйти в Казань отдохнувшими и протрезвевшими.

Из кабинета Гиззата мы вывалились только после обеда. Впереди шли Гиззат с Игнатом, громко смеясь и вспоминая прежние дела. Жиглай выглянул из-за угла и проводил начальника круглыми совиными глазами. Тот шагал в обнимку с Почтовым и громко вопрошал:

— А бани? Помнишь как мы в бани ходили?

— А Боо-Лун? — не отставал Игнат.

Белки его глаз покраснели, и от этого сами глаза казались ярко-голубыми и блестящими.

— Боо-Лун, да-а-а! Вот это красавица была! — кивал головой Гиззат и смеялся.

Я с удовольствием наблюдала за ними. И только Муса Ахмедович раздраженно ворчал, высказывая то Гиззату, то Игнату.

— Ну чего ты начинаешь, Муська, — успокаивал его Игнат. — Ну побудем здесь денек. Ничего страшного!

— Ты пойми су-шен, — махал руками Гиззат, — когда мы с волчарой в следующий раз еще встретимся? Может, снова через шесть лет! За это время у меня внуки появятся! Ветви вытянутся, а сам я, может, в корень уйду совсем. Или Тэнлу призовёт.

В конце концов Муса плюнул и пошел рядом со мной и Гойко. Гойко молчал, иногда только косился на мою сумку и исподтишка рассматривал Игната. Но вопросов не задавал.

Еще даже не начало темнеть, а мы уже легли спать: шутка ли, столько времени пробыть на ногах, да еще преодолеть тяжелую горную тропу. Я с наслаждением вытянулась на узкой кровати, стоявшей в комнате, которую мне отвела жена лу-вэя — миловидная спокойная женщина, встретившая нас на пороге дома и не сказавшая ни слова упрека раскрасневшемуся Гиззату. Приняли нас очень хорошо и доброжелательно. Дом был небольшой, хоть и двухэтажный. Мужчин уложили внизу, а мне выделили комнату прислуги — маленькую, но зато я в ней была одна. Я так устала, что даже не сильно рассмотрела интерьер дома.

«Завтра, — подумала я, — все завтра увижу».

Войдя в комнату, я первым делом заперла дверь и вытащила из сумки Спотыкача, который все это время тихо спал.

Я разгладила шершавое сероватое постельное белье (оно немного кололось), взбила тонкую подушку. Матрас был тощий и, похоже, набит какой-то травой. Низкий потолок был обит досками, окно закрыто деревянными ставнями, стекла отсутствовали. Перед сном я проверила все свои кристаллы, заменила разряженные и поставила их на подзарядку.

Спать хотелось ужасно, но уснуть никак не получалось. Мне вспомнилось, как мы все шли по улицам Арзуна с их одноэтажными домами, сложенными из крупного камня, похожего на песчаник, с низкими, но при этом довольно широкими окнами, кое-где застекленными или затянутыми каким-нибудь прозрачным материалом. Яркие черепичные крыши с загнутыми краями придавали зданиям парящий вид. Их строили так, чтобы образовался внутренний дворик.

— А это что? — я указывала на статуэтки драконов на коньках крыш.

Сделанные из какого то синего камня с белыми прожилками, они были чудо как хороши и словно повторяли цвет неба. Дракон, раскинув крылья и выгнув шею, смотрел с каждой крыши ярко-оранжевыми глазами.

— Тэнлу — Призрачный дракон, — пояснял Муса, — местный защитник.

Тэнлу был на каждом доме. Там, где не было статуэтки, изображение нанесли на стену, причем обязательно синей краской.

— По легенде он прозрачный и синий одновременно. Дракона не видно, пока он летит высоко в небе. Но когда он открывает глаза, то становится заметен.

— Красиво, — восхищенно вздыхала я.

Каменная мостовая обрывалась сразу за воротами, узкие дороги были посыпаны чем-то вроде песка либо закрыты досками. По улицам ходили горожане, ездили телеги. Лошадки, коренастые, с довольно короткими ногами, очень спокойные, покачивали большими головами в такт шагу. Гривы их были коротко подстрижены.

— Невысокие кони-то, — замечала я. — А пестрые какие!

— Арзунские лошадки ценятся в империи: они очень выносливые и умные, — отвечал Муса.

Вся эта пестрота и суета, грохот колес, крики людей, ржание, визг бегающих вокруг детей, — все смешалось в какую-то вереницу отдельных кадров: сказывалась усталость и обилие впечатлений.

В моей памяти отпечатались три человека. Первый — старик, одетый в поношенный стеганый кафтан с застежкой у ворота, напоминающий монгольской халат и подпоясанный узким поясом. Его седая борода, довольно редкое явление в Арзуне, была неровно подстрижена, кустистые брови почти скрывали светлые глаза. На голове он носил войлочную шапку, отороченную серым мехом.

Вторая — молоденькая девушка, невысокая, одетая, как и многие горожанки, в длинное темно-синее платье и шерстяную жилетку, расшитую узором в виде оранжевых языков пламени. Ее длинные светлые волосы были заплетены в две тугие косы.

И еще я запомнила высокого худощавого молодого человека в полукафтане с пуговицами впереди, из-под которого выглядывала серая длинная сутана, отделанная темно-зеленой каймой. Муса назвал его служителем храма Тэнлу — чилуном. Он долго шел за нами: то ли ему было по пути, то ли специально наблюдая за незнакомцами. В конце концов он свернул в сторону храма.

И все это периодически сопровождалось низким, тягучим звоном колоколов, который словно стелился по земле, поднимая пыль и заглушая отдельные голоса.

Я вздохнула, погладила Спотыкача, который что-то просвистел мне в ответ, и уже собиралась задуть свечу, чтобы лечь спать, как вдруг заметила, что из сумки выглядывает какой-то кулек.

— Ты что-то прихватил с собой? — спросила я снарка, разворачивая бумажный сверток.

Из него выскользнул крупный темно-красный кристалл. Тот самый, который я когда-то нашла в мастерской.