Практическое руководство по злу (СИ) - "overslept". Страница 305

— На вкус это грязь и отсутствие перспектив, — сказал он, сделав еще глоток.

Алайя фыркнула. Если бы кто-нибудь из ее придворных когда-нибудь увидел или услышал, как она делает что-то столь недостойное, они подумали бы, что их чувства лгут, прежде чем поверили, что это правда. Его все еще согревало, после всех этих лет, то, что она доверяла ему настолько, чтобы позволить той маленькой части себя, которая принадлежала только ей, вспыхнуть перед ним.

— Воистину, — сказала она, — вкус дома.

Она подняла бутылку в насмешливом приветствии трону.

— За Зеленый Простор, — провозгласил Амадей. — И самую великолепную грязь во всем Творении.

Тон был сардонический, но воспоминания были глубже. В те времена, когда они были никем в житнице разваливающейся Империи: он — в тонкой одежде Имени, которую он надел как плащ дезертира, она — в великой красоте города, такого маленького, что его не было на всех картах. Они ведь вознеслись, не так ли? Ушли дальше, чем имели право. Не то чтобы это право когда-либо имело большое значение для нас обоих.

— На самом деле пронести его в Башню стоит дороже, чем купить само вино, — призналась Алайя, забавляясь. — Я покупаю его ящиками, чтобы насытить свою совесть.

— У нас где-то в Башне целые ящики с этим ужасом? — улыбнулся Блэк. — Воистину, твой арсенал внушает страх.

Сразу после того, как он заговорил, снаружи прогремел гром, придавая его словам странный иронический вес. Вокруг Башни всегда бушевала или готовилась разразиться буря. Векеса обьяснил ему, что быстро меняющиеся погодные условия в Пустоши связаны с этим явлением, хотя Амадей не стал расспрашивать дальше, убедившись, что эту связь нельзя использовать для управления погодой. Жаль, что так. Опустынивание Пустошей никогда не будет полностью уничтожено, но его можно было бы смягчить с помощью правильных инструментов. Откинувшись на мраморную колонну, рядом со старой подругой, Амадей наблюдал за разворачивающейся историей Праэс, выложенной мозаикой на полу, и ничего не говорил.

— Хасенбах заставила Ашур сменить сторону, — наконец сказала Алайя, и веселье исчезло.

Он не стал спрашивать, уверена ли она. Ее агенты проникли в Талассократию глубже, чем агенты Евдокии, и не ошиблись.

— Мы все еще владеем его сыном, — сказал он.

— Он просто голос в их комитетах, пока не умрет его отец, — сказала Алайя.

С Ашуром всегда были проблемы. Они искренне верили в свои ярусы, в то, что гражданин более высокого ранга полностью заслуживает предоставленной ему власти и что попытка перехитрить его до продвижения по службе достойна презрения. Иерархия баалитов настолько глубоко проникла в их общество, что даже спустя столетия после того, как Гегемония утратила свою значимость в больших делах Творения, затмеваемая более молодыми и великими силами, уровни все еще считались священными. Пока Магон Хадаст жив, Ашур будет другом Принципата. Осторожный и эгоистичный друг, но этого было бы достаточно, если бы были даны правильные обещания. Так и будет, в этом Амадей не сомневался.

— Эта девушка с каждым годом становится для нас все опаснее, — сказал он.

— Эта девушка — мы, — сказала Алайя, — сорок лет назад смотрящие на звезды в другой стране.

Темноволосый мужчина ответил не сразу, замолчав от точности мысли. Они всегда знали, что за то, что они сделали в Принципате, за жизни, которые забрал Ассасин, и за войны, которые Малисия разжигала золотом и ласковыми словами, придется заплатить. Первый Принц наконец-то пришла за деньгами. Сожалел ли он об этом? Нет, пришел из глубины его сознания ответ. Для Принципата было стратегическим императивом быть парализованным во время Завоевания, если он хотел добиться успеха. Эта война всегда собиралась найти их порог. Все, что сделали их заговорщики, — это задержали первый стук на несколько десятилетий.

— Левант, теперь Ашур. Она пытается заключить союз против нас, — сказал он. — В конце концов, дорогая Корделия может получить свой крестовый поход.

Тон был легкий, подтекст — нет. Если Хазенбах удастся создать свою более широкую, континентальную версию Лиги Вольных Городов, ей останется только ждать, пока предлог для Десятого Крестового Похода не упадет ей на колени. Амадей не питал иллюзий по поводу того, что так оно и будет.

— Вольные Города — это то место, где мы можем убить зарождение этого союза, — сказала Алайя. — Чем больше эта война выходит из-под контроля…

Тем больше у союзников Хасенбах возникнет искушение проигнорировать ее предложения о мире и порядке, вмешаться и потребовать свою долю добычи. В тот момент, когда две силы, принадлежащие двум разным ее потенциальным крестоносцам, встретятся на поле боя, все ее предприятие рухнет. Алайя имела влияние за границей, чтобы обеспечить это. Если это случится. К сожалению, ни один из них не доверял никому из тех, кто сейчас участвует в войне, чтобы это произошло. Отправка Легионов Ужаса, хотя и соблазнительная, дала бы Хасенбах призыв ко всему Доброму и знамя для ее проклятого крестового похода. Что означало меньшее, более взвешенное

вмешательство.

— Векеса встретит меня у Васалити, — сказал Амадей. — Мы все отправимся на корабле через Меркантис.

Там он увидит, в чем слабость Доброй Лиги. Пентес, скорее всего, потому что в последние годы там укрепилось влияние Праэс. Как бы мало этого ни оставалось в настоящее время, это не имело значения: Бедствия делали больше при меньших возможностях.

— Оруженосец получит право голоса и вето раньше, чем предполагалось, — мягко заметила Алайя.

— Мы всегда планировали, что в конце концов она их получит, — напомнил Амадей.

— После того, как ты научишь ее правильно править, — пробормотала Малисия.

И в этом была загвоздка, он знал. Одно дело — доверить семнадцатилетней девчонке кэллоу — в которой порой больше рта, чем ума — половину территории Империи после того, как он научил ее тому, что знал о правлении, совсем другое — сделать это до. Страхи Алайи не были беспочвенными, подумал он. По крайней мере, в течение первого года Кэтрин, скорее всего, будет резать и силой преодолевать все, что она считает препятствием. Она сделает это безжалостно и без колебаний, потому что в душе Кэтрин Обретённой было что-то совершенно безжалостное. Возможно, дерзость кэллоу, но в сочетании с чем-то жестоко прагматичным. Что-то, что использует то, что не может сломать, и ломает то, что не может использовать. Сабах однажды сказала ему, что Кэтрин такова, каким был бы их с Хе ребенок, и хотя он отмахнулся от этой мысли, но не стал ее отрицать. Он знал, что это опасная привязанность.

— На глубине она учится лучше всего, — сказал он.

— Ты говоришь с гордостью, — заметила Алайя.

Амадей тихо рассмеялся в большой пустой зал.

— Два года, Элли, — сказал он. — Она занимается этим два года, и уже два героя погибли от ее руки. Всё, что они послали против нее, она рассеяла. Армии, дьяволы, даже демон. Боги Внизу, несколько месяцев назад она чуть не ограбила ангела.

Он потянулся за бутылкой и сделал большой глоток.

— Гордостью? — повторил он. — Гордость не отдает ей должного.

Алайя взяла бутылку и сделала большой глоток, прежде чем поставить ее на холодный пол.

— Привязанность, — нежно сказала она, — всегда была твоей слабостью. Которую ты превратил в своего рода силу, но всё же слабость.

Вот почему они всегда действовали так хорошо, они оба знали. Потому что Алайя могла видеть то, к чему он был слеп, и принимать меры, которые он не принимал, потому что он был готов совершить прыжок веры, когда она исчерпала свою веру много лет назад. Подлому было за что ответить. Он умер от руки Алайи, и Амадей не хотел становиться на пути ненависти, столь заслуженной и кровавой, но если бы он это сделал… Яд не был бы его оружием. Он бы высвободил запасы злобы, которые Векеса хранил глубоко внутри себя, сделал бы эту смерть такой, что никто никогда не забудет, пока существует Творение. И Векеса сделал бы это, даже не спрашивая, потому что его старый друг тоже по-своему любил Алайю. В каком-то менее доверчивом и более осведомленном смысле, подумал он, но это не умаляло глубины этого чувства. Чернокнижник хотел видеть ее на этом троне так же сильно, как Блэк после гражданской войны, хотел увидеть, как в этих темных глазах снова заиграет знакомый им смех. Хотел, чтобы страх покинул их.