Две жизни одна Россия - Данилофф Николас. Страница 3
Миша уже не был тем эмоциональным юношей, которого Джим и я встретили два года назад. Казалось, он чувствует себя немного не в своей тарелке, как будто не уверен в моем продолжающемся интересе к нему. Он преподнес Руфи киргизскую шляпу и настоял на том, чтобы снять ботинки, не желая испачкать наши ковры на полу. За столом он рассказал, что работает в Институте автоматики во Фрунзе. Работа его не секретна и связана с шахтным оборудованием. Он сказал, что закончил университет в июне 1983 году и прослужил в армии три месяца как лейтенант запаса.
— Я очень хотел поступить в Московский университет, чтобы продолжить занятия филологией, — сказал он, — но мне сказали, чтобы я устраивался на работу. Боюсь, меня могут призвать и послать в Афганистан. А мне очень не хочется этого.
Миша только немного поковырял пиццу с перцем, которой мы его угостили, и почти ничего не ел. Он казался испуганным и робким. Это меня не удивило. Мы часто наблюдали такое поведение у русских приятелей Калеба. Наша квартира была далеко не роскошной по американским стандартам. Она состояла из гостиной, кухни и двух спален, но по сравнению со стесненными жилищными условиями большинства советских граждан, она была почти дворцом. Визит в квартиру иностранца и заграничное угощение так подавляло некоторых русских, что они иногда отказывались притронуться к чему-нибудь на столе.
Когда наш разговор вернулся к Афганистану, Миша помрачнел.
— Во Фрунзе каждую неделю оттуда прибывают гробы, часто по субботам, — сказал он. — Есть специальные военные кладбища, где хоронят молодых людей.
Он замолчал. Потом, волнуясь, рассказал, что недавно присутствовал на похоронах своего школьного товарища.
— Это было ужасно. Ему было только двадцать два года, остались жена и маленький ребенок. Он был в Афганистане всего одну неделю. Совсем неопытный, его застрелили из засады.
Миша вышел в прихожую, где он оставил свой портфель и, молча открыв его, достал дешевый голубого цвета альбом для фотографий. Я заинтересовался тем, что в нем было. Простая книжечка для наклеивания вырезок, сделанная солдатами-афганцами, в которой были стихи и черно-белые фотографии необстрелянных советских солдат, позирующих с противотанковыми ружьями и на фоне бронетранспортеров. Обычные русские парни, у родителей которых не было достаточно связей, чтобы освободить своих детей от службы в армии. Я знал о некоторых семьях в Москве, которые собирали с помощью родных и друзей по 800 рублей (около 1100 долларов) для взятки военному врачу, чтобы тот признал их сына негодным к службе в армии.
Но более интересными, чем фотографии, были стихи. Сначала они были забавны, позже в них появилась печальная нотка, которая звучала все отчетливее. В них была тоска по девушке, по дому, скорбь по погибшим в боях товарищам. Я подумал, что эти стихи можно было бы опубликовать, как часть статьи в журнале. Что лучше могло бы проиллюстрировать схожесть Афганистана с Вьетнамом, чем эти простые строки, написанные молодыми советскими солдатами? Но материал в журнале должен быть проиллюстрирован, а качество этих фотографий было очень низким; их вряд ли бы принял отдел иллюстрации журнала.
Пока я вез Мишу по заснеженным улицам до его гостиницы, мне пришла в голову мысль, что если бы он смог достать фотографии лучшего качества, такая статья могла бы получиться. Я спросил, сможет ли он достать несколько хороших снимков могил солдат, погибших в Афганистане. Например, фото могилы его друга. Миша кивнул.
— Я посмотрю, что можно будет сделать.
При расставании я предостерег: — Будь осторожен. Не делай ничего, что могло бы доставить тебе неприятности.
На обратном пути меня не оставляло беспокойство за Мишу. Советские люди иногда стремятся угодить иностранцам — или по дружбе, или в надежде получить заграничные товары — и рискуют, не отдавая себе полностью отчета, что одно такое подозрительное действие может иметь тяжелые последствия для них. Немного я беспокоился и за себя. Одно дело принимать информацию, переданную мне советскими гражданами, другое — что более рисковано — склонять их к содействию и помощи. И снова меня мучил вопрос, работает ли Миша на КГБ. Был ли он послан на встречу со мной? Может быть именно поэтому он так волновался. Нет, это невозможно. Его душевная боль была подлинной: война в Афганистане глубоко тревожила его. Я был уверен, что он встретился со мной по собственной инициативе.
Шесть месяцев спустя Миша позвонил мне. Он был в Москве проездом в Ленинград. На этот раз мы пригласили его посмотреть видеофильм "Полет над гнездом кукушки". Фильм Милоша Формана о пациентах психиатрической лечебницы, борющихся за свою свободу, произвел на него сильное впечатление. Он был молчалив и подавлен. Перед уходом Миша дал мне пакет с фотографиями. Позже вечером я ознакомился с его содержанием. Вместо солдатских могил, снимки которых я просил, там было шесть черно-белых фотографий солдат-афганцев. И опять плохого качества. Я был разочарован и положил их в свою папку материалов по Афганистану: не было смысла посылать такие снимки в редакцию.
Прошел еще год. В теплый июньский день 1985 года Миша позвонил снова. Мы встретились у станции метро Ленинский проспект, в десяти минутах ходьбы от моего дома. В этот день даже старухи сменили свои теплые одежды на более легкие. Мы решили прогуляться вдоль реки на Ленинских горах. Когда мы проходили под железнодорожным мостом, Миша сказал, что он привез еще фотографии, и вручил мне запечатанный конверт.
— Посмотри, пригодятся ли они тебе.
Когда мы прощались несколько минут спустя, Миша спросил, не смог ли бы я достать ему несколько книг Стивена Кинга. Он сказал, что собирается писать работу об авторе романов ужасов, которая послужила бы доказательством коммерческой и эксплуататорской направленности американского издательского дела. Хотя он утверждал, что его шокируют писания Кинга, я подозреваю, что он втайне наслаждался описаниями ужасов и сексуальных сцен. Миша очень просил меня не посылать ему книги по почте, так как не хотел, чтобы власти знали, что он получает посылки от иностранца.
Вернувшись в офис, я вскрыл Мишин конверт. В нем было несколько черно-белых фотографий, включая снимок усатого солдата за рулем джипа Красного Креста. Кроме того, там находилось несколько роликов 35-мм негативов. Я рассмотрел их на нашем фотостолике под лупой. Как и те фото в альбоме, это были любительские снимки, которые солдаты обычно посылали домой: они рядом с военной техникой. На одном была группа офицеров, рассматривающих позицию в большой бинокль на штативе, как на учениях. На снимках было также несколько настенных карт больших участков афганской территории вокруг Кабула и Герата, простирающихся до пакистанской границы и дальше до Пешавара. Некоторые негативы было засвечены, а некоторые не в фокусе. Не было никаких указаний, когда были сделаны эти снимки, но на пленке стояли цифры 1981 и 1983. Я прикинул, что снимки были примерно полуторагодичной давности, определенно не позже начала 1984 года.
При виде карт я ощутил нервный озноб. В свое время они могли быть секретными, хотя сейчас, правда, они были слишком стары, чтобы сохранять военное значение. Я беспокоился, что Миша, к которому я относился как к другу, рисковал, передавая эти карты мне. Меня они тоже ставили в весьма щекотливое положение. Если КГБ подверг бы обыску мой офис (что совершенно не исключено), он мог бы использовать наличие этих карт против меня.
В июле, чтобы обезопасить себя, я нашел дипломата, уезжавшего из Москвы на Запад, и отправил с ним эти документы в Вашингтон. Я бы конечно мог вывезти снимки сам, но так как у меня не было статуса дипломатической неприкосновенности, я предпочел не рисковать.
17 октября 1985 года, через несколько недель после нашего возвращения из отпуска в Соединенных Штатах, Миша снова приехал в Москву. И опять мы пошли гулять вдоль Москвы-реки, дойдя до того места на Ленинских горах, где два знаменитых диссидента XIX века — Александр Герцен и Николай Огарев — дали клятву вести всю жизнь борьбу против царского самодержавия.