Две жизни одна Россия - Данилофф Николас. Страница 5

Миша пожал плечами и опять посмотрел на часы.

— Я смотрю на все философски, — сказал он. — И делаю то, что нужно делать, чтобы выжить. А теперь я должен бежать.

В тот момент его слова показались мне исполненными грусти.

— Не хочешь зайти в офис и познакомиться с новым человеком? — спросил я.

— Нет, — ответил он, протянув руку. — У меня мало времени, я действительно должен идти. Я уезжаю из Москвы завтра.

— Тогда я провожу тебя до метро, — предложил я.

— Я пойду по набережной и перейду через мост к станции "Спортивная". Это дальше, и я буду торопиться.

Я удивился, почему он решил идти к дальней станции вместо того, чтобы направиться к станции "Ленинский проспект", которой он всегда пользовался, когда встречался со мной.

— Тогда я пройдусь с тобой по набережной…

— Да нет, не стоит, — сказал Миша, не принимая моего предложения и еще раз протягивая мне руку для прощания.

Я больше не настаивал, и Миша быстро зашагал к реке. Я пошел по дорожке, которая начиналась у набережной и вела вверх к выходу из парка, поворачивая вправо. Через несколько секунд Миша скрылся из вида.

Я медленно шел по узкой тропинке по направлению к улице Косыгина, известной когда-то как Воробьевский бульвар. Мне было жаль расставаться с Мишей, да еще в такой спешке. Увижу ли я его когда-нибудь? Наверняка, нет.

Я прошел мимо крытого эскалатора справа, поднимавшегося от станции метро "Ленинские горы" к бульвару. Я бы воспользовался эскалатором, но не был уверен, работает ли он. Я двигался, не торопясь, наслаждаясь прекрасным днем. В правой руке у меня была белая пластиковая сумка, в которой лежал пакет, полученный от Миши.

На полпути по дороге вверх тропинка раздваивалась. Правая дорожка поворачивала к бульвару, а левая вела прямо, примерно метров сто, и там в свою очередь тоже раздваивалась. Ее левая часть поворачивала назад, к набережной, по которой, наверное, шел Миша. Но я не собирался следовать за ним. Я пошел по средней части, которая, сужаясь, превращалась в неровную тропку в выбоинах и лужах. Слева от дорожки находится место, где пожилая женщина — наша соседка — похоронила свою собаку под кустом и посадила цветы на ее могиле. На ветки она повесила несколько пустых пакетов из-под молока, превратив их в кормушки для птиц. В конце дорожки я поднимусь по железной и деревянной лестнице, которая выходит наверх около особняка премьер-министра на бульваре. Весь путь мне очень хорошо знаком, потому что каждое утро я гуляю здесь с Зевсом.

Приближаясь к первому повороту дороги, я увидел две автомашины, приближающиеся ко мне. Одна — большая белая с красным дипломатическим номером, другая — неопределенного вида фургон, тоже белый.

Мне показалось странным присутствие машин в парке. На этой дороге редко можно было увидеть легковые машины, хотя самосвалы довольно часто громыхают здесь, направляясь к строительному участку у станции метро "Ленинские горы", которая реконструируется. Особенно меня удивила дипломатическая машина. Доехав до развилки, она развернулась и направилась по левому ответвлению, скрывшись вскоре в направлении, которым ушел Миша.

Я подумал, что все это выглядит довольно странно. Интересно, сколько же "бдительных" советских граждан бросится к телефонам, чтобы сообщить куда следует о появлении странного автомобиля рядом с ними?

Я наблюдал теперь за другой белой машиной, которая тоже подъехала к повороту и начала разворачиваться, как и первая. В тот момент я был как раз в том месте, где дорога раздваивается. Я посмотрел на часы: 12.20. Я шел не более пяти минут после расставания с Мишей. Через четверть часа я буду дома, мы пообедаем с Джеффом, а затем Руфь и я продолжим наши сборы. Вдруг мои мысли оборвались. Машина ехала прямо на меня. Я испуганно отскочил в сторону.

Машина остановилась, дверца резко открылась и человек пять в штатском выскочили и, как мне показалось, направились в мою сторону. Грузный мужчина в ветровке, справа от меня, ощупывал меня взглядом. Он двигался медленно, как будто подталкиваемый какой-то скрытой силой, лицо его застыло в напряжении. Еще одна фигура безмолвно приближалась слева. Человек напротив снимал эту сцену видеокамерой, а рядом с ним другой делал фотоснимки.

Эти люди явно собирались кого-то захватывать. Тем не менее, я — очевидная жертва — чувствовал себя в этот момент как бы дематериализовавшимся, наблюдавшим эту сцену со стороны. Все происходило как во сне, и не могло иметь никакого отношения ко мне. Но грузный человек справа уже оттеснял меня к машине. Он заломил мне руки за спину и защелкнул наручники. Никто не произнес ни слова. Все произошло так быстро, что даже если бы я хотел, я бы не успел бросить свою пластиковую сумку. Эти люди действовали с такой слаженностью и четкостью, что я моментально сообразил, что произошло: я был арестован КГБ.

* * *

Глава вторая

Во мне все оборвалось. Но я тут же решил не сопротивляться и ничего не говорить. Но это была скорее эмоциональная, а не продуманная реакция. Люди, меня окружавшие, тоже молчали. Они ничего не объясняли и не предъявляли никаких документов. У них не было ордера на арест, да он им и не был нужен.

Меня втолкнули в машину и захлопнули дверь, и в этот момент я увидел еще двух агентов снаружи.

— Там был второй, — крикнул один из них. — Быстрей! Он пошел туда!

Странно, подумал я, ведь Миша скрылся из вида по крайней мере пять минут назад. Что, они собираются его тоже арестовать? Или просто хотят, чтобы я так думал? Или же Мише отведена какая-то роль в тщательно разработанном плане? Может быть, у Миши был радиопередатчик, с помощью которого он направлял эту группу КГБ?

Машина быстро неслась по дорожке к выходу на бульвар. Водитель дал газ у строящегося для Генерального секретаря Горбачева особняка, рядом с особняком премьер-министра. Затем он развернулся и машина пошла вниз, мимо моего дома, через туннель около огромного титанового монумента Юрию Гагарину, выехала на Ленинский проспект и направилась по Садовому кольцу в южную часть города.

Я был абсолютно беспомощен. Стиснутый между двумя охранниками на среднем сиденье, я сидел, не имея возможности шевельнуться. На переднем сиденье телеоператор возился с миникамерой фирмы "Панасоник". Фотограф сидел сзади, время от времени щелкая кадры.

Человек, сидевший справа от меня, похлопал меня по штанинам чтобы убедиться, нет ли у меня оружия. Боже мой, какая глупость! Он спросил, не врезается ли моя пластиковая сумка сзади в мою спину. Значит, ему не чужды человеческие чувства. Человек слева "удил" в моем брючном кармане. Он вытащил мое коричневое кожаное портмоне и достал оттуда "слоистое" удостоверение иностранного корреспондента, выданное МИДом.

— Господи! — вскричал он. — Иностранец! — Его изумление было понятно. Иностранцам в Советском Союзе обычно оказывают больше уважения, чем советским гражданам. Неумело произведенный арест иностранца принесет неприятности. С моим они, похоже, неплохо справились.

Я попытался собраться с мыслями. Вспомнилась воскресная передача Би-би-си, и я понял, что мой арест явился ответной акцией на инцидент в Нью-Йорке. Но я не мог вспомнить ни деталей этого инцидента, ни имени арестованного. И еще. Казалось бессмысленным, зачем Соединенным Штатам арестовывать советского шпиона и усугублять международную обстановку в период подготовки двух сверхдержав к совещанию в верхах?

Я попытался вспомнить об аналогичных случаях, и мне сейчас же пришел на ум арест Фредерика Баргхорна в 1963 году, о котором я сообщал в ЮПИ. Этот профессор Йельского университета перед своим отъездом из Советского Союза стоял у гостиницы Метрополь в Москве вечером. Вдруг кто-то всунул ему в руки связку газет, в которой находились секретные документы, и несколько минут спустя КГБ арестовал его. Он стал заложником за Игоря Иванова, советского шофера без дипломатической неприкосновенности, арестованного перед этим в Нью-Йорке за шпионаж. Баргхорна бросили в Лубянскую тюрьму и держали в полной изоляции до тех пор, пока Президент Кеннеди две недели спустя прямо не заявил, что Баргхорн не имел никаких связей с ЦРУ.