Две жизни одна Россия - Данилофф Николас. Страница 4

Миша сказал, что институт послал его в Москву, чтобы произвести ремонт ксерокса. Это было в порядке вещей: в стране, испытывающей постоянный дефицит многих товаров, часто посылают того или иного специалиста за тысячи километров в столицу, чтобы что-то наладить или найти какую-то запасную часть. Миша выразил огорчение и досаду по поводу того, что ему опять не удалось поступить в Московский университет.

— Но я хоть регулярно езжу в Москву по работе, — сказал он.

Миша поинтересовался книгами Стивена Кинга, и я сказал ему, что несколько его романов идут почтой из США. — И я отправлю их тебе, — сказал я ему, не забыв о его прежней просьбе.

— Нет, не делай этого. Это может показаться подозрительным. Я все равно скоро приеду в Москву и тогда заберу их.

Перед тем как расстаться, я спросил у Миши, не смог ли бы он прислать мне вырезки из некоторых фрунзенских газет, которые не получал наш офис. Меня особенно интересовали статьи о новой политике Михаила Горбачева. Как она проводится в жизнь в отдаленных районах? Насколько ее одобряют? Большое ли там сопротивление? О том же самом я просил некоторых своих советских друзей в трех-четырех провинциальных городах страны.

Мы с Мишей вышли из парка и договорились встретиться на следующий день в шесть вечера у станции метро. Я принесу ему несколько английских журналов и книг, и мы продолжим наши беседы. Но Миша не пришел и не позвонил. Несколько недель спустя я получил книги из Штатов. К этому времени я уже знал, что мне осталось недолго работать в Советском Союзе. Что мне делать с этими книгами, если я больше не увижу Мишу?

* *

В те несколько дней, последовавших за Мишиным звонком 24 августа, я был так занят, что практически забыл о его обещании вернуться. Целая неделя прошла бесплодно в дурацких сражениях с советской таможней. Финская компания, которая занималась транспортировкой наших пожитков, доставила их на юго-восточный таможенный склад на станции Бутово для досмотра. Обычно финский водитель совал таможенному инспектору бутылку водки, и процедура проходила легко и спокойно. Но на этот раз было по-иному.

Мы теперь жили в эпоху борьбы Горбачева с коррупцией. Таможенный инспектор, работая по-новому, настаивал на досмотре почти всех восьмидесяти шести ящиков с нашими домашними вещами, моими дневниками и записями, тысячами слайдов и нескольких коробок с советскими книгами. В течение двух с половиной дней досмотра (все происходило в нашем присутствии) бдительный таможенный чиновник обнаружил некоторые предметы — золотые карманные часы, принадлежавшие моему отцу, и несколько дешевых ювелирных изделий, которые мы забыли указать в декларации при въезде в страну, и несколько небольших подарков от наших советских друзей. Была собрана специальная комиссия Министерства культуры, чтобы оценить все эти вещи. К концу трех дней бюрократических придирок я уже испытывал тоску по доброму старому времени брежневской коррупции.

Миша сдержал слово на этот раз и позвонил в пятницу. Он захотел увидеться со мной вечером, но я отложил встречу, так как во второй половине дня я должен был отвезти Мэнди в аэропорт, чтобы посадить на самолет I Париж. К тому же мне надо было много успеть по работе. Я предложил встретиться на следующий день, 30 августа в 11 утра.

— Прекрасно! — сказал Миша. — На нашем обычно» месте.

На следующее утро вскоре после завтрака я отправился на встречу с Мишей. Сначала я зашел в офис и вышел на балкон с Джеффом Тримблом. Мы все считали, что офис прослушивается, а я хотел рассказать Джеффу с Мише. Я сказал, что попытаюсь привести Мишу в офис на ленч, так как я полагал, что он станет хороши» источником информации для Джеффа, таким же, как для меня.

Направляясь к станции метро Ленинский проспект, я уже чувствовал приближение осени в воздухе. Листы начинали желтеть. Был выходной, и улица была полю людей, делающих покупки. Очередь в обувной магазин заворачивала за угол и тянулась до следующего дома. Около метро у киоска с мороженым возились подростки, внушительного вида продавщица в белом фартуке орала на них.

Миша опоздал на десять минут. Он приветственно помахал мне рукой, выходя из метро.

— Ты становишься ненадежным, — не без колкости заметил я, пожимая ему руку. — Сегодня ты опоздал. А в прошлый раз не пришел вообще.

Он, должно быть, почувствовал мое раздражение, потому что начал пространно извиняться.

— Прости, пожалуйста. Я знаю, что должен был быть здесь в прошлый раз. Но понимаешь, я был с друзьями, мы немного выпили, и у меня все выскочило из головы.

Мы решили пойти нашим обычным маршрутом вдоль реки. По дороге я сказал Мише, что наша сегодняшняя встреча будет, возможно, последней, так как я возвращаюсь в Штаты.

— Ты уезжаешь? — Миша, казалось, очень удивился.

— Да. Я провел здесь пять лет, дольше, чем большинство корреспондентов. Если оставаться очень долго в одном месте, начинаешь привыкать ко многим вещам, принимать их как должное, а это не способствует качественной журналистской работе. Нужен свежий глаз.

Миша молчал.

— Да, кстати, ты не хотел бы познакомиться с моим преемником? Он хороший малый, примерно твоих лет.

Миша заколебался и сказал: — Я подумаю. Потом поговорим.

Его нежелание встретиться с Джеффом не удивило меня. Ведь встречи с иностранными корреспондентами могут принести неприятности. К тому же, личные отношения, сложившиеся между людьми, не просто перенести на третьи лица.

Я поглядел на грязные воды реки под двухпролетным метромостом. Там купалось несколько человек, несмотря на знак с надписью "Купаться запрещено". Они не обра-

щали никакого внимания на милиционера, который смотрел на них, не делая попыток воспрепятствовать им. Это типично для Советского Союза: здесь существует множество сложных правил, которые никто не соблюдает, если можно делать это безнаказанно.

Наш разговор коснулся употребления наркотиков, и я сказал Мише, что Джефф и я должны сделать статью для следующего номера журнала на эту тему. Как всегда, Миша откликнулся охотно и многословно. Он сказал, что проблема эта становится все более острой для Советского Союза, так как горбачевская кампания по борьбе с пьянством побуждает многих искать другие пути.

Потом он спросил неожиданно:

— А что ты сделал с фотографиями, которые я тебе дал в прошлый раз?

— Я отослал их в редакцию. А что? Ты хочешь, чтобы я их вернул? — Я не хотел говорить ему, что из-за плохого качества они не были опубликованы и остались в фототеке вашингтонской редакции. Потом, разумеется, я понял, почему он задал этот вопрос.

— Да нет, я просто поинтересовался. — Он помолчал, потом похлопал по карману. — Кстати, ты спрашивал, могу ли я дать тебе вырезки из фрунзенских газет. Я приготовил тебе подарок и вложил в него и несколько фотографий.!

Мы подошли к беседке в форме островерхой избушки на покрытом травой склоне и сели на скамью внутри нее. Я достал книги Стивена Кинга из белой пластиковой сумки и дал их Мише. Он, по-видимому, был доволен. Он в свою очередь вынул из внутреннего кармана небольшую коричневую сумку и вытащил из нее пакет размером с книгу из черной бумаги для обертки фотографий, скрепленный с обоих концов.

Мишина сумка оказалась мала для семи книг, которые я ему дал, и я предложил ему свою, но он отказался.

— Ничего, все в порядке. Будет лучше, если я все-таки всуну их в мою сумку. — Миша посмотрел на часы и поднялся. Он объяснил, что опаздывает и должен торопиться.

Я сказал, что может быть смогу приехать в марте следующего года, чтобы закончить работу, связанную с написанием книги.

— Я пришлю тебе открытку, подписанную "Ник".

Памятуя о его осторожности в том, что связано с почтой, я добавил:

— А может быть подпишусь "Ник Огарев", — вспомнив о диссиденте, памятник которому мы видели. Но, подумав, я тут же сказал: — К черту эту таинственность и выдуманное имя! В конце концов мне нечего скрывать.