Вампиры в Москве - Клерон Кирилл. Страница 66

(— эх, сдать бы тебя в ментовку! да как докажешь…):

— Везет некоторым. Может, теперь и свечку поставишь?

— Уже поставил, Григорий, уже…

Тут Никодим поднял вверх указательный перст с грязным, кривым ногтем, после чего последовала громкая отрыжка, после чего Никодим произнес:

— Благородная!

и весело рассмеялся. Да уж, когда хорошее настроение, от любой ерунды животики надорвешь.

Григорий поморщился:

— Поросенок ты все-таки, Никодим, точнее — свинья. Давно бы расстричь стоило.

— Меня нельзя.

— Почему это?

— А моими устами сам Господь бог глаголет, церковь — моя планида.

— Это почему и то?

— Да фамилия у меня такая. Богословский. Ну, а теперь, пора мне бежать — волка ноги кормят, тут один одинокий старичок просил помочь завещание составить.

Григорий тяжело промолчал, а Никодим ободрительно похлопал его по плечу:

— Не печалься брат. Будет и в твоем приходе праздник.

— Да уж поскорее бы!

Никодим ушел, и Григорий начал подумывать уже лавочку закрывать. Ни вечерней, ни ночной службы на сегодня не планировалось, посетителей тоже не наблюдалось. А дома ждала классная кассетка с азартными малолетками. Какие они все-таки заводные!

ВОТ ОНА, УДАЧА!

От нового посетителя, опасливо и неуверенно вошедшего внутрь, словно трусливый преступник на плаху, несло затхлостью и безысходностью. Глаза бегают, руки дрожат… Уж не собирается ли мимоходом стырить иконку или пачку восковых свечей в карман сунуть? Ходят тут всякие…

— Что вам угодно, сын мой?

— Батюшка, я пришел…

— Вижу, сын мой. А зачем?

Редко употребляемые слова давались Василю с явным трудом, но все-таки он произнес:

— Хочу вам в грехе смертном эээ… ну, забыл, душу мою погрязшую очистить.

(— да уж, наверняка погрязшую… пьянствуешь, небось, напропалую, может, где бутылку украл, а теперь слушай твою исповедь!)

— Садись, друг мой, рассказывай, что привело тебя в лоно церкви (Григорию же с явным трудом давалось слово лоно, вызывая известные сексуальные ассоциации).

— Грешен я, отец.

— Все мы грешны!

— Я человека убил из алчности.

(— нет, конечно, нет… мне просто послышалось, это сатана-ехидна надо мной насмехается)

— Я человека убил… — уже совсем тихо пробормотал Василь.

(— я не ослышался?! неужто повезло?! неужели небо услышало мои молитвы?!):

— Говори, но ничего не утаивай. Поспеши очистить свою душу и знай: Все останется только между нами тремя.

— А третий-то кто?

— Господь наш милостивый.

Тщательно просеивая историю посетителя, очищая ее от всяких там охов и причитаний, от злых и темных сил, которые двигали его руками, Григорий понял, что визитер хочет услышать из его уст молитву за спасение души раскаявшегося убийцы и невинно убиенного. Даже червонец готов заплатить. Однако, непонятным оставалось главное — кто убил, кого убил и где труп. И еще какой-то голос, словно из белой горячки, и амулет…

— И как же звали покойного?

— Звал по фамилии, Ганиным. Наукой занимался, сестра в деревне живет.

— И где же труп?

— Похоронил. Вырыл могилу в стене бомбоубежища, там и похоронил…

О, это удачный момент для наступления:

— Несчастный! Ты не похоронил, а закопал, как бездомную собаку. Не могилу вырыл — помойную яму. Нельзя хоронить настоящего христианина, не омыв тела, не прочитав над гробом заупокойную. Кстати, гроб был?

— Нет, нет… В простыню завернул.

— В простыню? Завернул??? — Григорий, казалось, сейчас лопнет от возмущения:

— Это невозможно, это невероятно, так издеваться над мертвым. В общем, вот что я скажу:

Теперь душа убиенного теперь не будет знать покоя, века вечные слоняясь неприкаянная по грешной земле. И ты будешь маяться вместе с ней. Века вечные.

Знал Григорий, что человек или вообще не должен ходить в церковь, но если уж заявился, будь любезен принять, что верить в религиозную чепуху — твой крест. Поэтому Григория несло и он не собирался жать на тормоза:

— Будешь вечно маяться, вечно тенью ходить у места страшного преступления и молить небо о снисхождении. Но не будет тебе прощения никогда. Ты, жалкий червь, понимаешь значение слова никогда? Ни через год, ни через век — никогда!

Ничего уже не понимал бедный Василь, ничего. Выступивший пот, пропитавшись подвальной пылью, серыми струйками стекал по шее за шиворот рубахи. В ответ он лепетал только невразумительное:

— Да я и крестик на стене нарисовал…

— А кто тебе позволил по своему усмотрению святыми причиндалами распоряжаться?

— Я думал…

Наступал решающий момент. Дальше добивать бледного и мелко дрожащего посетителя смысла не имело:

— Сколько дней назад это произошло?

— Вчера…

— Значит, душа еще рядом с телом. Надо срочно идти к могиле и читать молитву За упокой.

— Идемте, святой отец, идемте, Христа ради. Я дам денег.

(— не по адресу, это тебе к жадному Никодиму надо было на прием попасть, меня же интересует иное)

— На деньги лучше купи образок Спасителя и поставь на могилку. И на свечки не поскупись.

Они вышли из церкви, Григорий запер высокие двери. Надо бы кого-нибудь предупредить, да как назло, никого нет поблизости. Что же тогда остается служителю бога, как не уповать на милость хозяина. Хотя, какая тут милость! Поэтому Спаси и сохрани! он пробормотал скорее машинально, чем рассчитывая на помощь небесных сил.

Шли они молча, убивец постоянно нетерпеливо забегал вперед, а потом возвращался и подбадривал:

— Ну, батюшка, еще немного.

Батюшка же не торопился, старательно запоминая дорогу. Да и не так просто такое грузное тело перемещать.

Пройдя пару поворотов, они остановились перед желтоватой глухой стеной какого-то трехэтажного здания непонятного назначения.

— Вот и пришли.

— Куда это пришли?

— Да вот же, батюшка, прямо под нами. Видите, люк?

— Люк вижу. Ну и что?

— Я живу в бывшем бомбоубежище, там и дружка схоронил. Сейчас открою замок и полезем вниз.

После этих разъяснений энтузиазма у Григория поубавилось. Конечно, он куда крупнее этого преступного бомжа, но ведь под землей могут ждать какие угодно неожиданности. Какие ему совершенно не угодны. Может, придумал убийство этот вонючка, а цель… Да хотя бы суп из свежего мяса приготовить. Нет уж, дудки:

— Лезть не могу.

— Почему?

(— сейчас, сейчас, дай сообразить):

— У меня тяжелая и экзотическая фобия — не могу долго находиться под землей. У многих слуг бога такое случается, ибо подземное царство — вотчина дьявола.

— И как же мне быть?

— В особых случаях я могу благословить прихожанина, прочесть заупокойную самостоятельно. Вы готовы?

— Да! — в голосе Василя звучал энтузиазм.

Довольный, как ловко и безболезненно выпутался из столь щекотливой ситуации, Григорий перекрестил убивеца и многозначительно пробормотал несколько напутственных слов на коверканном старославянском. Конечно, догматики никогда бы не одобрили такую еретическую вольность, но наплевать, надо стараться быть созвучным времени и обстоятельствам. Вот он и старается:

— Возьмите мой молитвенник. .Читайте отсюда досюда три дня по десять раз, утром и вечером. Читайте не абы как скорее отделаться, а с выражением.

( — ишь ты, прямо как Голос говорит)

— Подолгу стойте прямо перед могилой на коленях. Поплачьте о душе вашей грешной. И думайте о всемилостивом боге и сыне его, кровь пролившем за всех нас:

(— ах, какой же я тонкий психолог! как вовремя и к месту вставил объединительное нас)

— Спасибо, батюшка!

— И приходите ко мне ровно через три дня, в 18.00 в церковь. Я отпущу все ваши грехи. Если, конечно, будете усердно и искренно молиться.