Вампиры в Москве - Клерон Кирилл. Страница 68

— Отец, ты чего здесь делаешь? Здесь посторонним нельзя находиться.

— Да живу я здесь, под землей.

— Это как?

— Да вот так получилось, жизнь такая. Ну, а вы то чем занимаетесь, учения?

— Никакие не учения. Социализм защищаем.

— От кого?

— А ты газеты почитай, узнаешь. В стране власть перешла к ГКЧП, который против бардака и развала:

— И я против. Надоело ютиться по подвалам. А что такое это ГКЧП?

— Государственный комитет по чрезвычайному положению. Горбачев болен, Ельцин — враг.

(— да, хорошо бы вновь настали старые времена — дефицитные книги, дешевая водка…)

— Я всегда знал, что он враг. Агент иностранной разведки. Так ведь?

— Насчет разведки не знаю, но…

Завязавшуюся было политическую беседу мягко прервал какой-то подошедший офицер:

— Витя, ты ведь знаешь, что с населением разговаривать не положено! Кстати, а завтракать-то будешь? Полевую кухню развернули, тушенку дают.

Так встретили утро 19 августа 1991 года сержант Фролов и бомж Василь.

ЛЕБЕДИНОЕ ОЗЕРО

День начинался отвратительно, точнее, отвратительное начало дня определялось отвратительной предыдущей ночью. А как замечательно все складывалось, просто ни тени на ясном небе!

Итак, после длительных уговоров и подарочков, Малючков наконец-то подбил на интимный вечер с правильным классическим антуражем( свечи, вино, музыка) длинноногую красотку Оленьку, секретаршу Фрунзенской районной прокуратуры. По причине своей женатости, девушек опер обычно приводил на квартиру холостого Грищука, когда тот дежурил в отделении. И на этот раз других вариантов не было:

— Слышь, Грищук, выручай. Залавсал-таки эту кошелку, дай ключи от хаты. Шампанское в благодарность оставлю в холодильнике. А если жена начнет на работу названивать, скажи, что уехал по вызову. Ты меня хорошо слышишь?! Не притворяйся, отвечай быстрее…

В трубке что-то заурчало и засопело — шла активная внутренняя борьба. И опять победила дружба и традиционная мужская солидарность:

— Только все прибери в квартире, свинства, как в прошлый раз, не оставляй. Потом неделю презервативы из всех углов выметал.

— Да баба больная попалась — никак без этих вонючих резинок не соглашалась, я же объяснял.

— Ты всегда все можешь объяснить. И не вздумай коньяк из бара выпить. Не для тебя…

— Да ладно, ты же знаешь.

— Потому и предупреждаю.

С длинноногой Оленькой Малючков познакомился по службе и долго клинья подбивал, иными словами, кадрил, склоняя к неформальным отношениям. То шоколадку купит, то букетик подарит, а она, ишь, цаца, все нет, да нет. Целую неделю ломалась, целку строила. Другую бы давно послал, а на эту запал. И вроде уломал, вроде все путем. Купил Крымское полусладкое, розы чин-чинарем на длинных ножках. Привел к Грищуку, дома у него уютно, японский телик, в холодильнике лед. Ну выпили, потанцевали под Дюваля, даже в полушутку за сиську схватил — плотненькая, что надо. Включил эротический фильм — смотрела, и не морщилась. Все шло по плану, по проторенной дорожке, но лишь пришла пора укладываться «спать», баба заартачилась:

— На одну кровать с тобой не лягу.

— Но здесь всего одна кровать.

— Тогда ложись на пол.

— Значит, на пол…

— Не хочешь на пол, ложись на потолок.

Малючок страшно разозлился на такое непристойное предложение, просто страшно:

(— ах ты блядь продажная!) и прямо посреди ночи указал на дверь:

— Катись отсюда… чувырла!

Чувырла ныла, потом гордо фыркала, потом грозила — вот ведь сучка, но непреклонный Малючков прямо-таки вытолкал ее взашей:

(— чтоб тебе маньяк в подъезде попался! будет на полоски-ломтики кромсать, а я даже не выйду!)

К сожалению, маньяков в подъезде не оказалось — наверное, уже все спали. Так и не раздеваясь, опер прилег на «брачное» ложе, но Морфей его не жаловал — заставлял ворочаться и злиться. И еще комар под ухом пищал, словно издевался, падла:

(— не такой уж ты крутой кобелек, не такой уж крутой.)

А утром по всем каналам отечественного телевидения начали крутить Лебединое озеро, балет такой очень известный. Теперь-то мы хорошо знаем, что это зрелище предшествовало информации о создании ГКЧП, но не выспавшийся и абсолютно неудовлетворенный Малючков об этом и не догадывался. Казалось, и ЦТ всячески издевается над ним — гадость какую-то показывает. Чайковский, он же голубой, он же под статью попадает!

Малючков плюнул и в сердцах, и на вьетнамский ковер, и позвонил на работу, узнать, не хватилось ли его начальство, не трезвонила ли ревнивая жена, не случилось ли каких особых происшествий — хоть чем-то отвлечься.

Трубку снял неожиданно активный Грищук. Обычно по утрам напоминающий вареный бычий хвост, по остроумному замечанию одного из сослуживцев, и еле тянущий слова, сейчас он просто тигром набросился на Малючкова:

— Куда ты запропастился, черт побери! Все утро к себе домой трезвоню, оглох, что ли?

— Слушай, чего это ты раздухарился? Я телефон отключил — а что, Кремль взорвали?

— Пока нет, но могут. Пока ты развлекаешься, в стране такие дела творятся! В общем, вылезай из койки, отправляй бабу домой и гони сюда. Можешь даже не убираться, только дверь не забудь запереть.

Напоминание о бабе, так и не побывавшей в его койке, подействовало на опера угнетающе.

— Никуда я не поеду — болею. Расстройство желудка. И потом, с какой это стати? У меня же выходной!

— У меня тоже. Но выходные отменены.

— Как так?

— А так! Ты что, не знаешь или притворяешься?

— Не знаю чего?

— Да или переворот, или отставка Горбачева, или еще что-то. В городе танки, чрезвычайное положение. Ввели комендантский час и всех нас вечером отправляют в наряд задерживать нарушителей.

— Грищук, ты уже на работе пьянствуешь! Какой переворот, какой комендантский час?!

— Никто не пьянствует. Не веришь — включи телик.

— Уже давно выключил, так кроме дурацкого балета ничего не показывают.

— Включи прямо сейчас. У нас все отделение смотрит, даже клиенты из обезьянника.

Чертыхаясь, опер послушался совета. Грищук действительно не шутил и не дурковал.

Надоевший балет сменила известная группа лиц, с чувством и толком рассказывающая о происках врагов социализма и необходимости чрезвычайного положения для нейтрализации преступных элементов. Потом гурьбой последовали выступления рабочих, колхозников и самых лучших представителей трудовой интеллигенции с полным одобрением действий ГКЧПистов.

Так встретил утро 19 августа опер Малючков.

ЕЩЕ ОДНА ЖЕРТВА

Василь возвращался с прогулки, трезвый, как стеклышко и очень злой. Глупый у нас все-таки народ, просто глупейший. Нет бы дружно поддержать ГКЧП, попытаться вернуться в те славные времена, когда он успешно, торговал дефицитными абонементами. Как все душевно было, по-братски, по-честному. Так нет, бунтуют бестолковые людишки, орут, как ненормальные:

— Ельцин, Ельцин. ГКЧПистов под суд!

Медлит и армия, и КГБ, и милиция — вся власть в их руках, вся силища, а они медлят. Это-то куда годится?! А вот он, обычный советский Василь, хотя никуда и не спешит, уже успел принять на грудь пузырь Московской, а еще один припас на вечер. За упокой Ганинской души пригубит и колбаской закушает.

Военная техника, между тем, перебазировалась чуть поодаль, на соседнюю улицу. Там же нервно прохаживался и его вчерашний белобрысый собеседник, недовольно покрикивающий на мелкого чучмека, словно вчера лишь с гор спустившегося:

— Я же сказал по-русски, номер на башне протереть. Татарскому еще не научился. Давай, дуй за водой.

Василь подошел к пареньку и немного подождал, пока тот не повернется в его сторону: