Жестокое убийство разочарованного англичанина - Клив Брайан. Страница 3

Они подошли к красной спортивной машине дорогой итальянской марки, толстяк что-то зло зашептал девушке. В повороте его головы, сгибе руки, которой он буквально втолкнул свою даму в машину, сквозило не просто плохое настроение человека, уезжающего с похорон. Откидываясь на спинку сиденья черной кожи, девушка еще раз встретилась взглядом с Шоном. Похоже, разговор был о нем. Кто этот молодой толстяк – ревнивый нелюбимый муж? Машина рявкнула, рванулась с места; водитель, намеренно не замечая Шона, опасно развернулся совсем рядом, чуть не задев его ноги широким крылом. Но пассажирка обратила на Шона внимание – в ее раскосых глазах читалось нечто большее, чем любопытство.

Набирая скорость, машина подлетела к воротам, чуть не столкнулась с въезжавшим катафалком, резко затормозила, снова набрала скорость и с торжествующим и презрительным ревом исчезла на шоссе, ведущем в Лондон. Шон залез в свой разваливающийся, купленный у пятых владельцев «ягуар», и почувствовал зарождающийся интерес к заданию. Он долго смотрел вслед уехавшей машине и вспоминал тяжелое, полусонное женское лицо, особенно глаза.

Расходились и остальные, освобождая место для следующих похорон. Крупный мужчина с густыми черными усами и загорелым бронзовым лицом киплинговского солдата помогал вдове сесть в большой, взятый напрокат лимузин. Пожилая женщина уже сидела в машине. Шон завел свой автомобиль, подал его немного вперед и выехал из ворот вслед за лимузином. Тот свернул направо, прочь от Лондона, и покатил к центру Лирема.

Чуть не доехав до центра, лимузин снова свернул направо и поехал по пригородам, бывшим деревням, которые становились все фешенебельнее и фешенебельнее, к дому 37 по Эйлшем-роуд. Это был приятного вида двухэтажный особняк псевдоякобитского стиля, с окнами, забранными ромбовидным стеклом, и тщательно подстриженным газоном, тянувшимся от застекленной веранды до ворот. Такой дорого стоит. Может, даже слишком дорого для телепродюсера?

Шон затушил сигарету в переполненной пепельнице, вышел из машины и направился через улицу к кованым железным воротам. «Не могу подсказать тебе, что надо искать. Я даже не уверен, что тут вообще что-то есть». А если еще Рэнделл узнает, что он разнюхивал, то могут быть неприятности. Впрочем, глядишь, оно и к лучшему. Шон нажал на звонок из кованого железа, спрятанный за висячей корзиночкой с цветами, и услышал мелодичный звон в доме. Долгое время было тихо. Что он скажет вдове? Какой может задать вопрос – ведь ее обо всем уже спрашивали на следствии.

Следствие провели очень быстро, очень просто. Видимо, и полиция, и судебно-медицинский эксперт, и Рэнделл считали, что все ясно. Только майор думал иначе. И снова в голове Шона зашевелилась подленькая, словно внушенная Рэнделлом мысль: майор же старый, гораздо старше душой, чем ему на самом деле лет, совсем больной, от всего отошедший. А еще отчаянно пытается быть при деле и, вероятно, ради этого придумывает бог весть что.

За толстым, янтарного цвета стеклом двери мелькнула тень. Открыла пожилая женщина: нос крючком, злые, запавшие, выцветшие голубые глаза, пряди седых волос, на сутулых худых плечах – гонкий серый трикотажный жакет.

– Я инспектор Райен, – сказал Шон. – Могу я увидеть миссис Редвин?

Женщина взглянула на него.

– Мы только что вернулись с похорон моего сына и никого не принимаем. – В ее говоре слышался еле заметный иностранный акцент. Мать Редвина – норвежка, вспомнил Шон.

– Я знаю, – поспешил он заверить. – Ни за что не приехал бы сегодня, но…

Она пронзила его взглядом.

– Вы были на похоронах. Зачем?

– Я…

В холл вышла вдова.

– Кто это?

– Я из Спецслужбы, – представился Шон. – Мне бы хотелось…

Когда-то эта высокая женщина была красива. А сейчас – явно крашеная шатенка, с расплывшимися чертами лица. Глаза – красные от слез.

– Я просила его уйти, – сказала пожилая женщина, пытаясь закрыть дверь.

Шон незаметно вставил в просвет ногу.

– Ладно, – сказала вдова, – заходите. Вы что, недовольны результатами расследования? – Голос ее дрожал от ненависти. – Чего же вам еще надо?

– Всего несколько минут. Я постараюсь быть кратким.

Она проводила его в гостиную: мебель, обитая ситцем, цветы, кабинетный рояль, фотографии в серебряных рамках. По большей части – мужчины в военной форме. Свадебная фотография (интересно, ее ли это свадьба?). Шон придвинулся поближе, чтобы лучше рассмотреть снимок. Высокий стройный молодой офицер – брюнет, даже жгучий брюнет – застенчиво улыбается, новобрачная гордо смотрит на него; сзади – расплывающиеся фигуры: двое военных держат над супружеской парой скрещенные сабли.

Шон отвернулся в надежде, что вдова не заметила его любопытства: ему неожиданно стало стыдно, будто он увидел то, что незнакомые люди не должны видеть. О чем мечтали они в тот день? Наверняка все вышло наоборот.

– Так в чем же дело?

Он замялся: стоит ли спрашивать ее, что она подразумевала под расследованием. Неужели Спецслужба действительно добралась до нее?

– Незадолго перед тем, как ваш муж… умер, он попытался связаться с одним из наших… отделов и поместил объявление в газете «Таймс». У него якобы были для нас «страшные новости». Мы не успели выйти на связь – ваш муж застрелился. Он не говорил вам что-нибудь об этом?

Она странно посмотрела на него, будто не понимая, о чем он спрашивает. Пожилая женщина, которая вошла в комнату вслед за ними и, словно дуэнья, села на стул рядом с дверью, наклонилась вперед:

– Застрелился? Застрелился! Моего сына убили! Давайте не будем лгать здесь, в этом доме, за его стенами рассказывайте что угодно!

– Мама, прошу вас, не надо. – Вдова закрыла глаза. – Я не понимаю, мистер…

– Райен.

– Мистер Райен. Мы уже говорили обо всем!

– Давайте поговорим еще раз, – сказал Шон, пытаясь нащупать почву. – Расскажите мне все с самого начала.

– Да что тут рассказывать? Когда Олаф начал снимать фильм о цветных в Англии, он слишком много узнал про них. И тогда его убрали. – Она откинула голову на подушки кресла; напряженное лицо выдавало, как трудно ей держать себя в руках.

– Что же он узнал? – мягко спросил Шон. Похоже, в комнате появился призрак правды, позвякивая скорбными цепями безумия.

– Ему стало известно, что существует мировой заговор цветных с целью уничтожить нас, – устало выговорила вдова, словно произносила общеизвестную истину, не требовавшую особого пафоса. – У них широко разветвленная организация в нашей стране. – Напряжение исчезло с ее лица, осталась лишь усталость. И горечь. – Сколько жертв можно требовать от одного человека? Во время войны его заклеймили как труса. Теперь он – самоубийца. Вам не кажется, что вы исчерпали свои вопросы?

– Простите, – извинился Шон, прикидывая, как бы уйти так, чтоб было не очень неудобно. – А больше его ничто… не тревожило? – Он сказал это, не думая, просто чтобы сказать что-то перед уходом.

Вдова широко раскрыла глаза, посмотрела на Шона, будто он ударил ее.

– Больше ничто?.. – прошептала она. – Вы что же… не верите?

– Говорила я тебе, – вмешалась пожилая женщина. – Они же тебя дурачили. Лишь бы заткнуть тебе рот. – Она поднялась и нагнулась над Шоном. – Смеетесь? – И жестом отмела его возражения, словно смахнула с лица паутину. – Вы же такой умный, обходительный и добрый молодой человек. Самое главное, чтоб мы молчали, чтоб никто ничего не узнал и не сказал ничего плохого про наших славных цветных, которые так нас любят. – Ее голос становился все громче, брызги слюны холодными каплями окропили ему лицо, словно дождь. – Но будете ли вы так смеяться, когда наступит Судный день, когда мы будем голодать и умирать, когда солдаты с раскосыми глазами будут топтать искалеченные тела женщин и детей, а таких мужчин, как вы, угонят в Азию, в рабство, в концентрационные лагеря? Если вам повезет, и вы до всего этого доживете.

Шон встал.

– Прошу вас, извините, что я вас расстроил.

– Расстроили? – Вдова тоже встала, лицо ее покраснело, стало похожим на бумагу, по которой мазнули румянами. – Он умер. А вы велите мне молчать, ничего не делать, предоставить все вам…