Жестокое убийство разочарованного англичанина - Клив Брайан. Страница 6

«Отставной моряк», – осторожно сообщил Шон, когда домоправительница оставила их наконец одних за сигарами и коньяком.

«Смотрите, майор, только одну, – предупредила она. – Сами знаете, что сказал бы ваш славный доктор, узнай он даже об этой сигаре».

«Он заявил нам, что установит на корабле строгую дисциплину, но все будут довольны», – добавил Шон. Майор кивнул, будто ему все стало ясно. Он узнал все, что ему было нужно, достаточно быстро и из первых рук. Различные неясности и уточнения по прошлым операциям требовали личных встреч, и, хотя Шон много времени провел в Италии и Югославии, сплетни и слухи доходили и до него. К примеру, мистер Драйберг вышел с какого-то заседания и заявил, что ноги его в Лондоне не будет, пока здесь сидит этот «свинья актеришка». Оливер Рэнделл относился к Драйбергу и к майору как к старым маразматикам. Отыскивал мелкие несоответствия в старых финансовых отчетах. Обнаружил разные мелочи, которые не были зафиксированы в пяти экземплярах.

Однажды утром Шон встретился с майором на лестнице в Управлении – тот прошел мимо, словно не узнав его, голова у майора тряслась, будто его разбил паралич, пергаментные, изрезанные морщинами щеки были красными от гнева и унижения. Казалось, Рэнделлом овладела навязчивая идея не просто заменить майора на его посту (Джон Трент даже не успел ознакомиться с досье, как его уже перевели в Вашингтон), а уничтожить в Управлении всякое воспоминание о нем.

Так или иначе, Рэнделл был законным преемником майора Кортни и начальником Шона. Майору утром потребовалось немало времени – пришлось даже выпить вторую рюмочку «шерри», – прежде чем он смог приступить к делу: он хотел, чтобы Шон кое-что предпринял, не ставя в известность Рэнделла. Надо сходить на похороны человека, который вроде бы застрелился. «Городок называется Лирем. Похороны в три часа. И я бы хотел… черт, в этом-то и загвоздка: я даже не знаю, что тебе и сказать». Майор сидел, смотрел в окно на сливовые деревья, голова его немного тряслась, щеки были нездорового свинцового цвета. Хотя утро выдалось очень теплое, все окна у него были закрыты, в газовом камине пылал огонь, и все равно майор время от времени вздрагивал.

«Лучше мне начать сначала. Этого парня, фамилия его Редвин, взяли к нам во время войны для участия в специальной операции. В Норвегии. Его мать норвежка, перед войной он проработал там пару лет. Владел обоими языками, имел много друзей в Норвегии – это хорошее прикрытие. У его отца было свое дело: он торговал рыбой в Йоркшире и отправил сына учиться ремеслу в Норвегию. – Майор сухо и невесело кашлянул. – Бедняга все это возненавидел. Он как-то сказал мне, что хотел стать поэтом…»

А Шон сидел, грея рюмку с «шерри» в руке, – он не слушал майора, но его мозг запоминал все, что тот говорил. Потом он сможет воспроизвести рассказ слово в слово, вплоть до интонаций. Однако сейчас Шон скорее думал о прошлом, чем о настоящем, – о том, сколько раз он вот так сидел с майором, а тот инструктировал его, бранил, что-то советовал, вспоминал. Потом из всего этого родилась – дружба? Взаимное уважение? В голову Шону пришло слово «любовь» – он мгновенно отверг его. И однако же, Шон никогда не испытывал к своему отцу тех чувств, какие испытывает к этому человеку с обгрызенными седыми усами и выцветшими голубыми глазами, наполовину спрятанными под тяжелыми, нависшими над ними веками; сигаретный пепел усыпал слишком широкие лацканы старомодного потрепанного костюма. И тут ненависть к Рэнделлу, этому свинье прощелыге с актерским профилем, к его низкой подлости по отношению к майору захлестнула Шона, заставила так сильно сжать руки, что ножка у рюмки треснула и рюмка вместе с содержимым упала на ковер, а на указательном пальце левой руки Шона показалась кровь.

«Пустяки, – успокоил его майор. Хотя это было явно не так: красивое, старинное венецианское стекло, в витой ножке переплетались голубые и красные нити. Шон собрал осколки, положил их на серебряный подносик, стоявший рядом на столике. – Налей себе еще, – предложил майор, – да и мне тоже. На чем я остановился? Ах, да, в тридцать восьмом году отец отправил его в Норвегию, где он и жил, когда началась война, покупал, продавал рыбу и ненавидел это занятие. Думаю, Редвин считал, что войну устроили специально, чтобы он покончил с рыбой. В конце концов он пришел к нам.

Кто-то присвоил ему офицерское звание, но к службе в армии он не был приспособлен. Мне кажется, потому, что был слишком умным. Такие офицеры не нужны. Все командиры ненавидели Редвина. А мне он скорее нравился. – Майор искоса посмотрел на Шона – он выглядел сейчас почти таким, как прежде: веки приспущены, в глазах мелькает хитрая усмешка, строгий рот под седыми усами скривился в подобие улыбки. – Кое в чем он походил на тебя. Вечно задавал ненужные вопросы. Но был гораздо умнее. – Майор как-то печально улыбнулся. – В конце концов, он оказался слишком умен – по крайней мере для нас.

Нам он был нужен для одного, скажем, темного дела – я все тебе рассказываю, потому что это может иметь отношение…» По мере того как продолжался рассказ, у майора, казалось, прибавлялись силы. Будто снова он стал начальником, сидел у себя в кабинете, и опять жизнь его приобрела смысл. Он даже принялся искать сигареты, хотя домоправительница не разрешала ему курить.

Шон предложил ему свои, дал прикурить, закурил сам.

«К сожалению, это не русские, которые вы обычно курите».

Майор набрал в легкие табачный дым, словно это был воздух. Голос его окреп, голова перестала трястись.

«Мы решили создать в центральной Норвегии подпольную организацию, чтобы отвлечь внимание гестапо от нашего активного интереса к заводу по изготовлению тяжелой воды. Редвин как никто подходил на роль ее руководителя: достаточно заметная фигура, чтобы почти сразу же привлечь внимание СД – ведь многие местные жители знали его до войны как англичанина… можно было не сомневаться, что кто-то из них – пусть даже случайно – выдаст его, это было вопросом времени. Но в этом случае Редвин, как человек умный, заставил бы немцев достаточно побегать за собой. Мы рассчитывали, что он продержится два-три месяца. Останься он к тому времени на свободе, мы бы вывезли его из Норвегии. А если нет… – майор отвернулся от Шона, в его голосе прозвучала попытка самооправдаться. – …все равно свою роль он бы сыграл. Мы ведь не сказали Редвину, что он будет служить для отвлечения. Он-то считал, что создает настоящую разведсеть. Добейся они каких-то успехов, что ж, почему бы не воспользоваться ею, верно? Мы дали Редвину задание, на каких предприятиях устроить диверсии, сказали, что эти предприятия очень важны для производства тяжелой воды. Разумеется, все было не так, но, выполни он задание, мы были бы в восторге. А схвати немцы Редвина и расколись он, мы бы добились двойного успеха: убедили бы СД в том, что они взяли нашего резидента и что целились мы совсем не в те объекты».

Его глаза смотрели не на Шона, а куда-то в даль, в прошлое, где он был таким же молодым, как Шон. В этом прошлом с ним считались, его приказы выполняли, он играл свою роль. Шон догадался, что майор рассказывал ему не просто о Редвине, но и воссоздавал свое прошлое. Какое значение может иметь сейчас эта давняя интрига? Имела ли она значение даже тогда, во время войны? Шон подумал обо всех погибших агентах: о тех, что умерли втихую, и о тех, кто умер с немалым шумом, и о тех, кого медленно уморили голодом и сгноили в Дахау и Равенсбрюке. И все для того, чтобы после войны политиканы могли сказать, что, в общем, ничто из совершенного ими не имело значения и не оказало влияния на ход событий.

Майор погасил сигарету.

«Можешь спокойно дать мне еще одну. Она все равно унюхает, что я курил». Болезнь вернулась – как будто на него упала тень. Его рука слегка тряслась, когда он брал сигарету, а затем придвинул руку Шона с зажигалкой к сигарете, дрожавшей у него во рту.

«Что же произошло потом?» – спросил Шон, думая, что майор потерял нить рассказа.

«Он обо всем узнал, – сказал майор; его глаза снова смотрели куда-то в даль. – Я же говорил тебе, это был очень умный человек. Редвин обнаружил, что предприятия, которые были ему указаны в качестве цели, не имели никакого стратегического значения и что все это был просто камуфляж. Только он не мог понять, зачем это нужно было, почему эти предприятия были не менее важны, чем настоящие, производившие тяжелую воду. А может быть, он все понял, но плевать на это хотел. Не знаю. Было у него тщеславие… – Майор продолжал курить. – Я очень его любил, – наконец произнес он. – В одном донесении кто-то написал про меня, что я по-настоящему любил только агентов-неудачников. – Майор улыбнулся Шону, чтобы тот не почувствовал обиды в его словах. – Хороший агент, знаешь ли, не всегда приятный человек. Тебе, разумеется, это известно. Рэнделл ведь был одним из лучших. По крайней мере мне так говорили. – Майор посмотрел в окно. – Редвину надо было служить в диверсионно-десантном полку или в армейских диверсионных подразделениях. Поэты иногда отличаются в подобных быстрых и оригинальных операциях. А для нашей работы он не был создан. Только мы считали, что это не имеет значения».