Жестокое убийство разочарованного англичанина - Клив Брайан. Страница 5

Ему почему-то казалось необходимым все объяснить. Голова по-прежнему раскалывалась на кусочки и снова складывалась.

– У нас, старина, есть не дают. Нет персонала. Так что ковыляйте-ка к себе домой и забудьте о том, что случилось. А в следующий раз я бы на вашем месте не стал так активно мочить глотку. Можно в туалете здорово грохнуться, старина, если ноги вдруг подведут.

Шон выпил предложенный стакан. Запах напитка отдаленно напоминал коньяк, вкус – медицинский спирт, но голова прояснилась. Так что же, эти двое – участники заговора, подставленные кем-то другим? Или просто «хранители» этого заведения? Как сложно и тяжело сейчас над этим думать. Он отдал стакан, закончил приводить в порядок лицо.

– С утра, старина, будете как огурчик. Надо только выспаться.

Они подождали, пока он причесался, отчистил самые заметные следы грязи с одежды, и проводили его через черный ход со словами:

– Не хотим же мы, старина, распугать других клиентов, верно?

Хозяин просто развеселился, когда понял, что неприятностей не будет. Но глаза его оставались холодными и настороженными, как стеклянные глаза на дне стакана с джином. Шон поискал по карманам ключи. Слава богу, хоть их не забрали. Он упал на сиденье машины, они захлопнули за ним дверцу.

– Счастливо, старина. Поезжайте осторожнее.

Ему не хотелось двигаться и даже шевелиться, но они стояли у машины и ждали. Шон медленно выехал со стоянки (от выпитого его развезло). Проехал метров шестьдесят по шоссе и остановился. При всяком движении руками, казалось, мышцы живота разорвутся. Шон вылез из машины, попытался вызвать рвоту, но безуспешно. Медленно прошелся взад и вперед и присел на траву у обочины. Через несколько минут он уже лежал. Майор Кэннон. Майор Кэннон мне это устроил. У него большие рыжие усы и голубые глазки-бусинки. Это его рук дело.

Когда Шон проснулся, уже смеркалось.

3

Он был голоден, промерз до костей, а когда сел, закружилась голова, затошнило. Шон сидел, свесив голову между колен, и пытался привести себя в нормальное состояние. Мимо промчалась машина с включенными фарами, их свет как будто ударил его, пронесся над ним, а следом уже светили другие фары. Где-то в глубине сознания гнездился страх: вдруг они следят за ним и сейчас его поджидают. Шон ничего не мог понять. Как все произошло, почему? И что ему дали выпить? Чистый спирт? На тот случай, если он решит обратиться в полицию? Это что же, значит…

Он залез в машину – какая радость погрузиться в податливую холодную кожу глубокого сиденья, почувствовать, что ты в безопасности. Это же его старая, пусть и готовая развалиться, подруга. Он завел двигатель, включил печку, закурил и продолжал сидеть в темноте, а свет фар проносившихся мимо автомобилей скользил по машине, неожиданно и ярко заливал «ягуар», потом внутри становилось снова темно как в могиле. От табака ему стало плохо, и он загасил сигарету. Никто не знал, что он заедет в гостиницу «Дилижанс». Никто этого не мог предугадать.

Может, эти двое – просто мелкие хулиганы, поджидавшие легкую добычу, при условии, если жертва одна и народу вокруг никого? Он попытался вспомнить их лица, движения. Нет, это не хулиганье. Слишком многое они умеют и отлично все делают. Скорее всего, бывшие «коммандос» [4] – это их холодное спокойствие, быстрота, пугающий профессионализм. Такие обычно работают за большие деньги и на больших шишек. А не ради случайных пяти фунтов в туалете при питейном заведении. Им поручили избить его, и никого другого. Не сделай они этого в «Дилижансе», добрались бы до него в другом месте.

Это означает, что хозяин заведения ни при чем, он не знал, что Шона – да и вообще кого-либо – изобьют; он просто заботился о репутации своего захудалого «Дилижанса». Полиция не обратила бы особого внимания на россказни человека, от которого воняет спиртным и рвотой и который пытается выблевать на пол полицейского участка свой аппендикс.

От одной мысли о блевотине его снова затошнило – он вылез из машины, прислонился к дверце «ягуара», чувствуя себя выжатым, как лимон, слабым, как утопленная кошка, весь в холодном липком поту, однако голова прояснилась. Зачем его так отделали? Имеет ли это отношение к Редвину? И что ему следует предпринять?

Разумеется, поставить Рэнделла в известность о случившемся. Только это будет не просто сложно, а куда хуже. Для майора, естественно. Он сел в машину и медленно поехал в Лондон.

«Я не должен был бы просить тебя об этом», – сказал майор утром. Девять-десять часов тому назад. Теперь, казалось, это было давным-давно. Они пили «шерри» в маленькой, невыносимо чистой гостиной майорского дома. Да и весь дом был маленький, как игрушечный. Портрет королевы Анны на стене, деревянные панели, все блестит и обставлено как надо; малюсенький садик под эркерами, зеленый бархат газончика, красный кирпич, три старых сливовых дерева – просто иллюстрация к журнальной статье «О подлинной Англии». Но ведь майору это совершенно не нужно – ему необходимы духота, беспорядок, рассыпанный табачный пепел, громоздкая, безобразная, неудобная викторианская мебель. Похоже, майор стал пленником своей домоправительницы, старой шотландки, которая всю жизнь убирала, наводила блеск, неодобрительно относилась к образу жизни хозяина дома и беспокоилась о его здоровье, которое было ни к черту и нуждалось в том, чтобы о нем беспокоились.

Уход на пенсию за один вечер превратил майора Кортни в старика. Шон помнил тот самый момент, когда майор из «старины» превратился в никому не нужного старика с выцветшими глазами, в мешковатом костюме, – старика, измученного сознанием того, что от жизни уже нечего ждать. Произошло это, когда майора провожали на пенсию. Трудно назвать это «торжеством» – скорее, речь шла о небольшом печальном «событии» с распитием бутылки шампанского из одолженных у других сотрудников стаканов; все столпились в кабинете и от стыда не могли смотреть друг другу в глаза. Старый мистер Драйберг рассказывал о гостинице для рыболовов, которую собирался купить; были там еще Энтони, только что вернувшийся из Таиланда, где он участвовал в совместной операции с ЦРУ (у него было толстое мучнисто-белое лицо, полшеи опоясывал рваный шрам); Джон Трент, садившийся в кресло майора, – этот старался не показать своего нетерпения и удовольствия в преддверии события; жена Трента, немка, отпускавшая поверх стакана с шампанским изысканные колкости в адрес Маргарет, очевидно усмотрев в ее лице «конторскую жену», которой надо подрезать крылышки. Ну и потом, был там Шон. И майор. Да еще двое-трое коллег, оказавшихся в тот день в Лондоне.

Выпили вторую бутылку шампанского, третью, все оттаяли, разом заговорили (не забывая, что находятся в «лавке»), засмеялись местным шуточкам и сплетням. Майор не принимал в этом никакого участия. Получилось так не нарочно. Никто, кроме Шона, этого и не заметил. Просто беседа текла мимо майора, словно присутствующие инстинктивно решили, что его больше нет в живых. А вот мистер Драйберг был еще жив, рассказывал остроумные шотландские анекдоты, распространял злостные слухи и хвастался туристическими перспективами Сазерленда, где находилась его гостиница. Майор же был мертв.

Когда все кончилось, Шон спустился следом за ним по лестнице и вышел на улицу. Джон Трент предложил подвезти их, но майор отказался, и они с Шоном долго молча шли по Лондону в тот темный январский вечер. Удивительно, столько лет проработав вместе, они лишь во время этой молчаливой прогулки в какой-то мере стали друзьями. У Гайд-парк-корнера майор решил взять такси, дотронулся до руки Шона, попросил не пропадать, дал адрес игрушечного домика в Ричмонде.

С тех пор они встречались всего четыре раза, но дружба их все росла. Один раз случайно встретились на Пикадилли и зашли в какой-то отель выпить чаю. Второй раз – после того, как Трента неожиданно перевели в Вашингтон. Тогда майор прислал Шону записку с приглашением поужинать. Ужин вышел неловким, натянутым: майору явно хотелось расспросить про нового начальника Управления Оливера Рэнделла, и он не знал, как начать.