Не в силах забыть - Томас Шерри. Страница 16

Брайони посмотрела на Лео, в глазах читалась улыбка.

— И что случилось потом?

— Потом произошло чудо. Вернувшись домой тем летом, я обнаружил, что все действительно осталось как прежде. Отец был страшно рад меня видеть. Мы каждый день запирались вдвоем в библиотеке и часами читали новейшие доклады, обсуждали ограниченность Евклидовой геометрии и разрабатывали собственные аксиомы, закладывая основы нового подхода к изучению пространственных форм и отношений.

Когда же он набрался наконец смелости спросить графа, насколько того заботит, что под его крышей живет кто-то, рожденный не от его плоти и крови, лорд Уайден лишь улыбнулся и сказал: «Ты сын, о котором я всегда мечтал, вот и все, что тебе нужно знать».

Позднее, перестав гневаться на своего крестного и путешествуя вместе с ним по фиордам Норвегии, Лео пересказал ему разговор с графом. Сэр Роберт горестно вздохнул (Лео никогда прежде не видел этого делового, практичного человека в таком смятении) и произнес: «Я всегда буду завидовать лорду Уайдену, потому что в глазах всего мира ты его сын, а не мой».

Лео вырос в атмосфере любви и уважения. Узы близости связывали его и с отцом, и с сэром Робертом. Его привязанность к отцу была столь глубокой и искренней, что, когда граф выгнал из дома Мэтью за какую-то юношескую провинность, а затем порвал отношения с Уиллом за то, что тот принял сторону брата, Лео долго отказывался верить, что суровый поступок лорда Уайдена, возможно, не вполне справедлив.

Брайони вздохнула:

— Он знал и все равно любил вас.

Лео взял слоном белого коня, из-за которого только что лишился ферзя.

— Так вы потому не разговариваете с отцом, что он недостаточно вас любил?

На лице Брайони не дрогнул ни один мускул, однако Лео почувствовал, что ее сотрясает дрожь. Сделав ход ферзем, она вывела из игры черного королевского коня.

Лео в ответ снял ее пешку. Лишившись ферзя, он начал было теснить белого короля, однако Брайони бесстрашно атаковала неприятельский фланг.

— Берегитесь, — предупредила она, объявляя шах ферзем.

Лео незамедлительно вывел короля из-под удара.

— Мне следует чего-то опасаться?

Черный королевский слон оказался в западне.

— Неминуемого поражения.

Лео взял белого ферзевого слона.

— Вашего?

— Нет, вашего. — Брайони послала ферзя в угол доски. — Мат.

Лео не сразу понял, что произошло. Он непонимающе уставился на доску, словно посредственный студент, пытающийся осилить сложную задачу. Потом потрясенно замер. Это был чистый мат. У черного короля не оставалось ни малейшего шанса спастись, а Лео до последней минуты даже не сознавал, что попал в ловушку.

Уголки губ Брайони снова дрогнули. Она поднялась.

— Пойду скажу Саиф-Хану, что он может подавать обед, как только все будет готово.

Лео проводил ее взглядом.

— И почему мы никогда раньше не играли в шахматы? — прошептал он.

Его вопрос был адресован скорее реке и небу, чем Брайони, но она остановилась и повернула голову. Ее точеный профиль отчетливо обозначился на пурпурном фоне горы. Темная прядь упала ей на губы. Потом Брайони отвернулась и продолжила путь, не сказав ни слова.

— Кто учил вас играть в шахматы? — спросил Лео позднее тем же вечером, угощаясь абрикосовым пудингом, приготовленным почти по-английски, но с добавлением розовой воды и кардамона. До того он был слишком занят поглощением обеда: с тех пор как к нему вернулся аппетит, он с жадностью сметал все, что готовил повар.

— Мать Каллисты.

Стемнело. Желтоватый фонарь отбрасывал медные отблески на щеки и волосы Брайони. Лео уже не отворачивался при виде белой пряди в ее густых черных волосах, но так и не привык к этому узкому шраму, разрушавшему ее совершенную красоту.

— Тодди? — Мать Каллисты, вторая миссис Джеффри Аскуит, урожденная леди Эмма Тодд, как гласила надпись на ее надгробной плите, умерла, давая жизнь дочери. Братья Марзден всегда называли ее Тодди.

Брайони удивленно подняла глаза от тарелки с пудингом.

— Вы ее помните? Вам было всего три года, когда она скончалась.

— Я помню ее похороны. Это одно из самых ранних моих воспоминаний: все одеты в черное, а мои братья рыдают.

И одно из первых воспоминаний о Брайони, навеки запечатлевшееся в памяти Лео, пронесенное сквозь призрачную мглу времени.

Брайони была единственным ребенком, который не плакал — даже Лео хныкал от смущения.

— Это все, что вы о ней помните? — В голосе Брайони слышалось то ли облегчение, то ли разочарование.

— Все, что помню я. Мои братья помнят больше. Они рассказывали мне о чудесном костюмированном бале для детей, который устроила Тодди. Братья явились в костюмах рыцарей Круглого стола. Все, кроме меня. Я лежал в плетеной колыбели, изображая священный Грааль.

Младший из пяти братьев, Лео в детстве постоянно служил мишенью всевозможных шуток и острот, впрочем, весьма добродушных.

— Я помню этот бал, — призналась Брайони.

Ее голос изменился и звучал не так отчужденно. Выражение лица смягчилось, стало печальным. Лео никогда прежде не видел тоски в ее глазах.

— Что вы помните?

Она на мгновение задумалась:

— Помню белое бархатное платье, остроконечную шляпу, поясок с колокольчиками — думаю, я была принцессой.

— Надеюсь, рыцари Круглого стола почтительно ухаживали за вами?

— Да, но только потому, что у меня была корзинка с леденцами и цукатами, а еще призы для победителей. — Губы Брайони насмешливо изогнулись. — Рыцари Артура обступили меня со всех сторон.

Странно было слушать ее рассказ о тех временах, которые Лео даже не помнил. Брайони никогда не делилась с ним своими детскими воспоминаниями. В те годы она казалась ему, еще малышу, недосягаемо взрослой, словно никогда не была ребенком или по крайней мере сумела избежать детской неуклюжести и уязвимости.

Брайони ковырнула вилкой пудинг.

— А что еще они помнят о Тодди? — с жадным любопытством спросила она.

— Что она устраивала восхитительные пикники. Хотя тот, что запомнился им особенно ярко, обернулся сущим кошмаром. Уилл упал в ручей, а потом сбросил с себя мокрую одежду и бегал по поляне голым. Похоже, после его за это как следует выпороли.

— Это был мой шестой день рождения, — отозвалась Брайони. — И день прошел замечательно. Ваша матушка подавилась куском цыпленка, когда Уилл пронесся мимо нагишом, но остальные решили, что это была истерика. А потом, когда Уилла увели, мы до конца дня резвились и играли.

Лео не оставляло ощущение, что он забрался на пыльный, затянутый паутиной чердак и открывает один за другим скрипучие древние сундуки, находя там сверкающие россыпи драгоценных камней.

— Братья не рассказывали вам что-нибудь еще о тех временах? — спросила Брайони.

Ее тон живо напомнил Лео, как он сам окольными путями добывал у братьев сведения о соседской девочке: «А как там сестра Каллисты? По-прежнему вскрывает людям животы?»

Но то была другая история. И Лео пришлось выслушать немало насмешек, когда он объявил братьям о своей помолвке. Мэтью прислал телеграмму из Парижа, а Чарли из Гилгита с одной и той же фразой: «О Боже, она Святая Мария, а ты младенец Иисус».

— Они любили вспоминать о первой рождественской пьесе, поставленной Тодди.

— Хм. А мне больше запомнилась ее последняя пьеса о Рождестве. Она где-то раздобыла верблюда для представления. Но верблюду не пришелся по нутру корм, которым попотчевал его наш конюх. Несчастное животное обгадило весь придел, от жуткой вони дамы падали в обморок. Вы помните эту историю?

— Нет. — У Лео не сохранилось воспоминаний о Тодди.

— Вот тогда действительно был сущий кошмар. Из-за этой глупости мой отец страшно разозлился на Тодди. Однако потом, после того как мы с ней выплакались всласть, нас разобрал такой смех, что слезы снова полились рекой.

Лео не сводил с Брайони изумленного взгляда. За все время их совместной жизни она ни разу не упомянула имя Тодди, поэтому вполне естественно, что Лео решил, что с покойной матерью Каллисты она держалась так же холодно и отчужденно, как и с нынешней своей мачехой, по этой же причине она не пролила ни слезинки на ее похоронах, оставаясь чопорно-надменной, с каменным лицом.