Верь мне (СИ) - Тодорова Елена. Страница 45
– Ну и… Что такое восемь с половиной часов для молодого половозрелого парня? – заставляю себя усмехнуться, а за грудиной все так трясется, аж гремит. Лучше я буду выглядеть в глазах Тимофея Илларионовича какой-то инфантильной пустышкой, которую предает тело, чем стану докладывать, о чем мы с Сашей разговаривали. – Саша не доверяет мне. Думаю, до сих пор ненавидит, – сочиняю для надежности. – Поэтому нормального диалога между нами по-прежнему нет. Я не знаю, что он задумал. И вряд ли когда-нибудь узнаю. Дело, очевидно, не во мне. Лучше вам перестать на меня рассчитывать.
Первая реакция, которая проступает на лице Тимофея Илларионовича буквально на секунды – это растерянность. Следом так же скоропалительно проносится разочарование. А уж потом начинается напряженное и вдумчивое изучение.
Мне становится максимально некомфортно. Мало того, что появился страх перед этим человеком, я испытываю сильнейшее огорчение и пронзительную боль. Ведь я успела проникнуться к Тимофею Илларионовичу глубокими чувствами и стала полагаться на него, почти как на отца.
Господи…
Когда я уже перестану видеть в людях исключительно хорошее? Когда перестану слепо доверять? Когда перестану привязываться?
Пока я сокрушаюсь, злюсь на себя и страдаю, Полторацкий, завершает анализ моего состояния.
– Что-то изменилось, – заключает с неизменным спокойствием. – Не хочешь поделиться, София?
Что тут скажешь? Не могу же я, подобно ему, спросить, вступал ли он в половой контакт с ведьмой Людмилой? А если вступал, то зачем??? Нет, эти вопросы лишь в моей голове. Я хочу, чтобы и он прекратил меня допрашивать!
– Ничего не изменилось, – заверяю сухо. – Просто устала, и нет настроения. Наверное, я не была готова, что это затянется на столько месяцев.
– Ну как же? – усмехается Полторацкий. – Я тебя предупреждал, что дело долгое.
Да, предупреждал.
– Вероятно, я не восприняла эти предупреждения всерьез.
Тимофей Илларионович прищуривается, но больше не отвечает. Поднимает чашку и пригубляет, по всей видимости, давно остывший и ставший от этого ужасно невкусным кофе. Ненавижу холодный кофе. Для меня это самая противная вещь на свете. Зацепившись за эти мысли, я даже морщусь. И спешу запить фантомную горечь сладким яблочным соком.
– Торги на акции «Вектора» закончились. Знаешь, кто приобрел выпущенные пакеты?
– Кто? – спрашиваю только потому, что ситуация обязывает.
На самом деле эта информация интереса у меня не вызывает. По крайней мере, до того, как Полторацкий не называет имена.
– Акционерами «Вектора» в равных долях стали четыре человека: Артем Чарушин, Даниил Шатохин, Дмитрий Фильфиневич и Кирилл Бойко.
Едва Тимофей Илларионович это озвучивает, меня накрывает ледяными и колючими мурашками.
– Какие мысли? – интересуется он, пока я силюсь не выдать себя содроганием.
Наконец, долгое мгновение спустя, мне удается пожать плечами, будто для меня это ничего не значит.
– Помимо того, что эти парни – Сашины друзья?
Как же сложно корчить дурочку!
– Эти парни… А точнее, молодые мужчины, потому как у некоторых из них уже есть свои семьи. Так вот, все они являются представителями очень влиятельных семей региона. Это внушительная поддержка. Теперь я понимаю, что твоему Георгиеву нужны были не столько финансовые вливания, сколько подкрепление. Похоже, он вознамерился создать свой собственный синдикат власти. Так как Александр уже от своей семьи почти откололся, остались только Машталеры, которых, судя по всему, они и намерены задавить по всем фронтам.
– Возможно, – шепчу я, снова хватаясь за стакан с соком. – Я в этом ничего не понимаю. И, честно говоря, не хочу разбираться.
Не знаю, что конкретно задумал Саша, но сейчас мне становится очень-очень страшно. За него. Он ведь понимает, кто такие Машталеры. И все равно действует, рискуя всем.
Господи…
Горло перехватывает спазм, я с трудом проглатываю напиток.
– А что с проверкой прокуратуры? Разве она не должна была уже завершиться? – выдыхаю я, чтобы сменить тему.
– Да, она завершена. Сейчас я готовлю дело в суд.
– Значит… Удалось все-таки что-то найти? – удивляюсь я. – На Сашиного отца будет заведено уголовное дело?
– Конечно.
– Он уже в курсе?
– Полагает, что в процессе сможет откупиться.
– Не сможет?
– Конечно, нет. Дело будет на моем личном контроле до вынесения приговора.
– А как же… Как же Людмила Владимировна?
– С ней не так просто.
Стыдно должно быть Полторацкому… Но смущаюсь я.
– В каком смысле? – мой голос звучит несколько взвинченно. – Неужели она останется безнаказанной?
– Профессиональных нарушений комиссия не обнаружила. Но я продолжаю работать.
В каком смысле, интересно?! Потрахивая ее по гостиницам?!
Злюсь и тотчас стыжусь своих мыслей. На эту ведьму плевать, но думать в негативном ключе о Тимофее Илларионовиче мне почему-то неприятно.
– Людмила Владимировна понимает, что ее мужа могут посадить? – тараторю я. – Наверное, в бешенстве… Она ведь любит его!
Выпаливая очевидную ересь, внимательно наблюдаю за мужчиной. Впрочем, зря. Никакой острой реакции мои слова у него не вызывают.
– Она пока еще тоже верит в то, что сможет решить эту проблему, – выдает Полторацкий весьма загадочный ответ.
В каком смысле верит? Он сам ее в этом убедил? Поэтому она с ним спит? Какая мерзость!
– Боже… Кругом одни подонки, – не сдержавшись, заявляю я.
Благо Тимофей Илларионович этот выпад на свой счет не воспринимает. И даже никак не комментирует. Спрашивает, когда Саша обещал приехать. Я вру, что мы не говорили об этом, хоть и понимаю, что о приезде он в любом случае узнает.
– А вы теперь будете постоянно в Киеве?
По-моему, это очевидно, раз проверка закончена.
Но…
– Нет, не постоянно, – отвечает Полторацкий. – В Одессе еще осталось много нерешенных вопросов.
– Ясно, – выдавливаю я. – Ну… Мне пора. Вечером на смену, нужно подремать.
– Да, конечно. На связи, София.
Заставляю себя, как обычно, улыбнуться ему на прощание. И с неспокойным сердцем покидаю ресторан.
Полученная на этой встрече информация весь день не выходит у меня из головы. Ничего поделать не могу, сильно тревожусь за Сашу. Порываюсь даже ему позвонить. Останавливает тот же страх, что могу тем самым как-то подставить его. Сплю совсем мало. Только на работе немного отвлекаюсь. Хотя и во время обслуживания несколько раз едва не срываюсь на особо тошнотворных клиентах.
– Ты сегодня сама не своя, – замечает Нина во время перерыва. – Не разговариваешь, совсем мало улыбаешься… Все в порядке?
– А, да… Месячные. Живот дико болит, – нахожу достаточно правдивое объяснение.
– Обезбол?
– Не берет.
– Засада.
– Угу.
До конца смены я дорабатываю, с трудом сдерживая слезы. То ли боль усиливается, то ли я просто вдруг чересчур себя жалею. Наверное, все-таки второе, ибо дома мне становится значительно лучше. Особенно когда выхожу из ванной и вижу висящее сообщение от Саши.
Александр Георгиев: Привет. Как добралась?
Я укладываюсь под одеяло, сворачиваюсь в клубок и, машинально наглаживая ластящегося Габриэля, набиваю ответ.
Сонечка Солнышко: Все хорошо. Спасибо за такси!
Он заказывает машину для меня каждый день. Следит по приложению, пока я нахожусь в пути. А пару минут спустя, если не находится на каком-то чертовом мероприятии, пишет. Сегодня, вероятно, где-то был, потому что прошел почти час, как я вернулась домой.
Александр Георгиев: Уже в постели? Скинешь фотку?
Я смущенно прочищаю горло и, включая камеру, цепляюсь взглядом за Габриэля.
– Что?
Кажется, что он меня осуждает.
– Прекрати так смотреть. Да, я дурочка. И что? Я люблю его. А ты сам, очевидно, никогда не влюблялся, поэтому не понимаешь, каково это.
Габи мяукает в ответ, и звучит это определенно презрительно.
– Вот вырастешь – поймешь! – заявляю я.