Верь мне (СИ) - Тодорова Елена. Страница 81
– На хрен твой юридический! В прокуроры меня метишь?! Я никогда не буду при погонах, как ты! И знаешь, тебе стоит этому радоваться, потому что если я доберусь до власти, то всю вашу чертову коллаборацию расхуярю и каждую тварь на цепь посажу!
– Это какую такую коллаборацию? – снисходительно смеется она.
Но в глазах мелькает беспокойство. Они становятся напряженными, изучающими, растерянными и даже удивленными.
– Думаешь, я не в курсе того, чем вы с отцом занимаетесь?
На самом деле стараюсь не вникать. Вся эта хрень меня мало интересует. Но я определенно не хочу быть ее частью.
– И чем же? – как всегда, невозмутимо отражает мой напор. – Может быть, пашем двадцать четыре на семь, чтобы обеспечить тебе достойное будущее?
– На хрен ваше будущее!
На самом деле я не знаю, к чему в этой жизни стремлюсь. У меня не то чтобы никаких целей нет, не возникает даже мало-мальски выразительных желаний. Я плыву по течению, отстаивая лишь одно право – быть собой здесь и сейчас. Определяться, ошибаться, разбиваться и уже после этого делать какие-то выводы.
Поступаю в айтишник только потому, что туда идут пацаны. В тот момент меня слабо интересует учеба, киберспорт и баскетбол, но я втягиваюсь во все это следом за ними и держусь на уровне, чтобы оставаться в команде.
Противостояние с матерью длится всю мою сознательную жизнь. Но это все не про войну. На самом деле это конфликт с самим собой. И несуразные попытки получить необходимое моему характеру определение: кто я. Допустить внушение со стороны долгое время являлось для меня триггером. Я должен был познать себя самостоятельно. Еще не имея цели, я по своей природе обладал грандиозными амбициями.
А потом… В нашей академии появляется Соня Богданова, и меня, блядь, поражает какой-то чертовой молнией. С этой энергией внутри меня просыпаются все неизведанные реакторы, и все они махом включаются в работу. Меня начинает качать еще сильнее. Подсознательно я определяю Соню Богданову как ту цель, которую все эти годы искал. Но, оставаясь верным своему ебанутому суперстойкому характеру и давнему решению не допускать отношений с тем, кто может в любой момент предать (читай: не допускать отношений ни с кем), долгое время я убеждаю себя, что задерживаю на ней взгляд только потому, что она уникальная дичка. На самом деле дичь творю я. Воспринимаю Соню то как оппозицию моим долбаным предкам, то как подобие своей матери, желающее управлять мной и моими гребаными чувствами. И снова я воюю не там и не с той.
Меня носит и носит, я совершаю немало постыдных поступков, о которых жалею в ту же секунду… И каждый раз меня, вопреки всему, прибивает к берегу Сони Богдановой. Интуитивно я понимаю, что она мне не враг. И когда, мать вашу, нахожу в себе силы, чтобы признать это, она становится моим величайшим союзником. Той единственной, с которой я готов пройти эту проклятую жизнь до ворот рая, но меня упорно, мать вашу, толкают в сторону ада.
– Я хочу… Хочу, чтобы ты звонил и писал мне каждый день… Хочу, чтобы мы везде ходили вместе – к твоим и моим друзьям… Хочу гулять, взявшись за руки… Хочу говорить о всякой ерунде… Хочу встречать рассветы так, как на том сеновале… Хочу танцевать так, как на том празднике… Хочу плавать так, как сейчас… Саш… Я хочу обниматься с тобой… Хочу целоваться… Хочу спать вместе… Хочу нежничать и ласкаться… Хочу смеяться с тобой… Хочу искренне тебе улыбаться… Хочу чувствовать себя счастливой… С тобой хочу, Саш… Очень сильно хочу… А ты? Чего хочешь ты?
– Я хочу тебя… Хочу все это, Соня… Хочу быть твоим настоящим.
Мы были вместе всего полгода из моих двадцати трех. И потом – эпизодически. Но так получается, что воспоминания о Соне занимают большую часть фильма «Георгиев Александр Игнатьевич». И сейчас я, конечно же, не удивляюсь этому.
Она была настоящей. Она была той, кого я хотел сберечь на всю жизнь. Она была единственным человеком, без которого я не мог эту чертову жизнь жить.
– Я люблю тебя… Я так сильно тебя люблю…
– Я тебя сильнее… До смерти, малыш…
Я вижу все ее улыбки… Чувствую все ее поцелуи… Слышу все ее слова… Попутно со всеми этими звуками в ушах словно пламя потрескивает. Перед взрывом. Потому что, как оказывается позже, любовь причиняет самую сильную душевную боль.
Ту-дух, ту-дух, ту-дух, ту-дух, ту-дух, ту-дух, ту-дух, ту-дух…
Мое сердцебиение ускоряется. Я не только ощущаю его. Но и слышу через какие-то аппараты. А после тревожный механический писк, подрывающий уровень моего стресса до невообразимых высот.
– П’ю, та не п’янiю… – посмеивается кто-то надо мной. – Добавьте парню коктейля…
– Крепкий какой!
– Ты на габариты посмотри, Дашка…
– Да смотрю я, смотрю… Эх…
И снова смех. А за ним та же трескучая, как тихое пламя, тишина.
– О чем ты мечтаешь?
Смотрю на Соню и улыбаюсь.
– О тебе.
– Порно-мечта? – вспоминая мое признание, забавно морщится, будто злится.
Я смеюсь.
– Не только порно, – заверяю ее, прижимаясь и опрокидывая на песок. Касаюсь губами губ, которые не перестают поражать своей сладостью. Иногда я хочу ее сожрать. Трудно контролировать аппетиты. – Сексуальный интерес – это то, что у парня на поверхности. Он возникает до того, как наш мозг обрабатывает информацию в целом. И, конечно же, задолго до того, как мы признаем, что нам нравится именно этот объект.
– Объект? – пыхтит Соня, надувая губы и ерзая подо мной, провоцируя тем самым дать волю долбанутой неутихающей похоти. – Звучит не очень!
Набегающая с моря волна почти добирается до нас. Накрывает Сонины волосы и заставляет ее задержать дыхание. Уже холодно. Вода наверняка ледяная. Анализирую это, глядя в глаза Солнышка. Сам беспокоиться о подобном не способен. Сглатываю и подаюсь вперед, чтобы прижаться к ее губам. Как только случается этот контакт, глаза сами собой закрываются. На пике удовольствия это всегда происходит неосознанно. Мне кайфово, и я в этом моменте зависаю. Медленно размыкаю Сонины губы. Скольжу языком в горячую влажность ее рта. Неспешно двигаюсь внутри нее, собирая ее вкус, как нектар. По всему моему телу под кожей рассыпаются искры. На поверхность они выходят мурашками. Соня вздыхает и издает мягкий короткий стон. Обнимая меня, прижимает крепче. Пока ее язык вступает в чувственный танец с моим, гладит пальчиками мой затылок.
И в этот момент нас накрывает волной ледяной воды. Задохнувшись от холода, я резко подскакиваю и подрываю за собой Соню. Растерянно глядя друг на друга, инспектируем мокрые волосы и лица, а за ними – потяжелевшие и потемневшие от влаги куртки. Снова встречаемся взглядами. Когда удается вдохнуть, разражаемся хохотом.
– Пойдем, – беру ее за руку.
И мы, дрожа от смеха и холода, бежим к машине.
Добравшись до салона, скидываем всю одежду. На голую Соню я спокойно смотреть не могу. Сразу же утаскиваю ее на заднее сиденье. Тонированные стекла потеют от жара нашего участившегося дыхания.
– Я люблю тебя… – выдыхаю и вхожу в ее тело.
Дальше снова включается быстрая перемотка. В моем фильме есть много моментов, на которых я концентрироваться не хочу. Проживаю их как разноцветные вспышки, но точно знаю содержимое каждой сцены. В мельчайших, сука, подробностях.
Физическая боль вновь возвращается.
А может, мне это лишь кажется. Может, эти ощущения – просто смесь из прошлого. Мгновение, и они почти исчезают.
Неприятие моей матерью Сони я воспринял как неприятие меня самого. И вот, казалось бы, давно считал себя независимым от ее мнения, а все равно ранило. Осознаю это лишь сейчас, когда смотрю этот долбаный фильм.
Наверное, это можно считать ненормальным, но все причиненное Соне зло я принял в троекратном размере. Даже то, которое совершил сам. Она заставила меня вырасти над собой. Это было чудовищно болезненно. Я будто физически ощущал, как вытягиваются и расходятся мои кости. Но именно после этого ада я ощутил себя сильным. Я почувствовал себя собой. Настоящим.