Верь мне (СИ) - Тодорова Елена. Страница 82

Я увидел цели и ориентиры. Я включил свой мозг и задействовал ранее неиспользуемые его доли. Я выработал стратегию. Пропали сомнения. Я стал ориентироваться в том, чего, казалось, никогда не понимал. Я быстро принимал решения, просто потому что знал наперед, что должен делать.

Единственным, чего мне было мало, являлась Соня. Ее не хватало остро. Как кислорода. Но, как это ни парадоксально, теперь у меня были силы, чтобы терпеть эту жажду.

Я перескакиваю с события на событие. Хочу, как Бойка, увидеть финал своей жизни. Блядь… На самом деле единственное, что я хочу знать – есть ли рядом со мной Соня. Я зажмуриваюсь так сильно, что больно глазам. Но тот долбаный кинооператор, что работает сейчас со мной, туда не пускает. Так далеко перемотка не работает.

А может, там просто ничего нет? Только тьма, которая отбрасывает меня в последние часы моей реально прожитой жизни?

– Пиздец, мокруха раскручивается…

И я смиренно иду туда. Потому что понимаю, что перво-наперво должен понять, чем все закончилось там.

Секунды вечности…

Знаете, что бывает, когда один человек считает себя умнее других? Его крупно наебывают.

Так случилось с моим отцом. Так случилось с Машталером. И, как бы тяжело это ни было признавать, так случается со мной.

Никогда, запомните, никогда не относитесь к своему противнику как к деградирующему быдлу. В один острый момент обыграть может и такой. И это будет стоить вам или вашим близким будущего.

Прибывшие на пустырь машины тормозят, и из них выходит еще человек двадцать мужиков. Преимущество этой гребаной ОПГ над нами становится не просто критическим, а неоспоримым. У нас нет ни единого шанса забрать женщин и уйти отсюда живыми.

Но даже если допустить, что этот опущенный наемник реально несет единственную цель – всех нас порешить, я вижу один выход – тянуть время и ждать подмогу органов.

– Предлагаю не торопиться с действиями, – говорю я, глядя долбанутому психопату прямо в глаза. – Уверен, что у нас остались шансы договориться полюбовно. У каждой из сторон есть что предложить, чтобы заключить выгодное для всех перемирие. Возможно, даже сотрудничество.

Мой сухой ровный тон обставил бы даже полиграф. Но эти ублюдки не спешат с ответом. Въедливо всей своей гребаной сворой пялятся на меня и молчат.

В груди раскаленные угли горят, но я хладнокровно держу лицо. Неважно, каких усилий мне это стоит. Я просто не имею права сдаваться. Тут стоит отдать должное моему чертовому характеру – упорно доводить дело до конца, даже если в процессе потерял веру в успех. Иначе на хрена все это было? Нет, сейчас точно не время прогибаться.

– Введи нас на территорию завода, – выдвигает «водолаз» Антипов первое странное требование.

Выглядит все так, будто он тупо решил развлечься, перед тем как грохнуть нас.

Но я не спорю.

Время. Все, что мне нужно, это время. Неважно, какими странными действиями его придется забивать.

Звоню охране, прошу убрать из зоны «С» людей и открыть для нас задние ворота. Указания, если отмерять по часам, выполняются достаточно быстро. Но по ощущениям, конечно, тянутся эти минуты гребаную вечность. И всю эту вечность больше всего беспокоит то, что Соня так долго не приходит в себя. «Водолаз», когда она лишилась сознания, сваливает ее прямо на снег, а она не реагирует: ни на холод, ни на летающий над землей шум. Находится в глубокой отключке, словно после химического воздействия каких-то препаратов. Допускаю, конечно, плюсом здесь и нервное истощение. Но тревогу мою это не умаляет.

Стою и собираю все силы, чтобы не броситься к ней, наперекор всем стволам. Идея, конечно, рабочая на три секунды. Дойти ведь не успею. Но даже это осознание держит с трудом.

Наконец, ворота открываются. «Маска» требует, чтобы наша группа вошла первой. Мы с Тохой только переглядываемся и, разворачиваясь в сторону ворот, начинаем идти. Люди Титова молча следуют за нами.

Ублюдки ждут, пока мы не пересечем проходную. После этого всей толпой вваливаются на территорию завода.

Наблюдаю за тем, как Антипов дает указание увести Владу и унести все еще находящуюся без сознания Соню в ближайшее здание, которое, как и все остальные с этой стороны, является складом хранения готовой продукции. Я делаю вид, что меня это мало заботит, и веду всех остальных в здание напротив. Понимаю ведь, что будет облава. Нельзя допустить, чтобы Соня пострадала при перестрелке.

Переговоры с ублюдками не клеятся со старта. Что ожидаемо, ведь им непонятно что нужно.

– А что ты мне можешь предложить? – спрашивает Антипов и усмехается, будто его это, блядь, забавляет. – Сделаешь допэмиссию[1] и дашь мне весомый кусок в этой компании? Как ты хочешь со мной работать, а?

– Какой процент ты хочешь? – спокойно интересуюсь я.

«Водолаз» смеется. Я сжимаю челюсти и тяну ноздрями холодный воздух. Все остальные, кто окружает нас, продолжают хранить молчание. Даже Тоха, которому, как правило, трудно не встревать, если начинается какой-то конкретный замес. Но сейчас ведь умничать и тупо гонять понты не прокатит. А уж махать кулаками – и подавно.

– Раскрыть перед тобой все карты, Александр Игнатьевич? – паясничает «водолаз». – Сейчас уже все равно неинтересно скрывать.

Бух-бух–бух-бух-бух-бух-бух… Сердце люто качает. Без единой, сука, паузы.

– Раскрой, конечно, – проговариваю глухо.

– В этой игре изначально три команды сражались. Ты и «погоны». Я. И твои, как ты думал, главные противники – Игнатий Георгиев и Владимир Машталер. Теперь смотри дальше, я сотрудничал с тобой, сотрудничал с «погонами» и… сотрудничал с Володей, – выдав эту информацию, так широко ухмыляется, что я имею надежду на то, что у него треснет рожа. – Удивлен?

Не то, блядь, слово. Совсем не то. Я в ахуе.

Но на деле равнодушно пожимаю плечами, не выказывая никаких особых эмоций.

Бух-бух–бух-бух-бух-бух-бух…

– Что он знал?

– Только то, что ты вышел на меня и копаешь инфу по похищению своей брюнеточки.

Меня все-таки передергивает. Резко веду плечами назад, не в силах скрыть дрожь злости и омерзения из-за того, что эта тварь упоминает Соню и свою ебаную причастность к ее похищению в прошлом году.

– Когда я сдавал тебе материалы за бабло и защиту для семьи, он уже вышел на меня. И заплатил мне за молчание. Обещал, что шакалы Игнатия больше не тронут мою семью. «Погоны» обещали то же. И знаешь, что произошло через пару часов после того, как я получил деньги, а семья уехала в сопровождении твоих гребаных «погонов»?! – тут его тон резко меняется. Становится битым, горестным и агрессивным. Он даже плюется слюной, пока его напряженная и трясущаяся, словно у бульдога, рожа выпаливает следующее: – Микроавтобус, в котором они ехали в чертово безопасное место, расстреляли!! Мой девятилетний сын… Мой девятилетний сын погиб!! В сопровождении твоих долбаных полицейских он погиб! Что это за защита???

Я сглатываю и, не отрывая от Антипова взгляда, сжимаю челюсти.

– Мне об этом не сообщали, – информирую сдержанно.

Злюсь, конечно. Это ведь не херня какая-то. Я должен был об этом знать. Но «органы» не посчитали нужным. А теперь я здесь, блядь, и хуй знает, что с этим всем делать.

– А они всегда крайне избирательно работают! Что хотят – говорят, а что не хотят – нет! Не зря я их всю жизнь ненавидел! И сейчас не надо было заключать соглашение. Но я послушал тебя! Решил, что ты реально, как сын Георгиевых, все держишь на контроле. А ты… Просто сопля!

– Ты ни хрена обо мне не знаешь, – толкаю в ответ жестко. – Как и не знаешь всего расклада. Кто же тот микроавтобус расстреливал? Не мой ли отец? А? Может, Машталер? Кому это еще, сука, нужно!