Основы человечности для чайников (СИ) - Шашкова Екатерина Владимировна. Страница 2
— Да у меня с деньгами не очень… Ну, в смысле они вообще-то есть, но не здесь.
— В торговом центре недавно фудкорт открыли, там можно и просто так посидеть, не выгонят.
А ещё там куча народу и несколько выходов, один из которых возле туалета. Если что-то пойдёт не так — можно отойти помыть руки и быстренько слинять.
— Далеко?
Он что, ещё и не местный? Или придуривается?
— Не очень, минут пятнадцать пешком.
Людвиг задумчиво покусал губу. Затем, решившись, кивнул.
— Ладно, прогуляемся. Только… не против, если я тебя под руку возьму? А то из меня сегодня пешеход так себе.
Теперь задумалась Ксюха. Ненадолго.
— Если что — я буду орать и вырываться, — честно предупредила она. Но руку всё же подала.
Людвиг ухватился за неё, сжал чуть повыше локтя. Сказал вполголоса, словно самому себе:
— Не успеешь.
И щёлкнул пальцами.
— Ааа… — начала Ксюха.
И не закончила.
Потому что людная дневная набережная внезапно растворилась. Выключилась, как картинка в телевизоре. Исчез влажный осенний воздух, и шуршащие листья, и деревья, и река, и асфальт, и даже просто ощущение земли под ногами.
Не было яркой вспышки, темноты, света в конце тоннеля. Было просто странное ничто: без запахов, звуков, цветов.
Ксюха бы наверняка упала от неожиданности, но чужие пальцы всё ещё крепко держали её за плечо. Недолго, пару секунд. Потом отпустили.
—…ааа, — закончила Ксюха.
То, что задумывалось как крик, в итоге оказалось чем-то средним между жалобным стоном и восхищённым вздохом. Причём ближе ко второму.
Потому что когда Людвиг разжал руку, когда под ногами снова появилась опора, а перед глазами картинка — Ксюха обнаружила, что находится не на знакомой набережной, а в каком-то совсем-совсем другом месте.
Комната, в которой она оказалась, была квадратная. Или даже кубическая. Ровненькая такая, правильная — и почти пустая.
Посередине одной из стен находился здоровенный камин, перед ним — ворох шкур, в углу — одинокое кресло. И всё, больше никакой мебели и никакого декора. Как будто кто-то решил создать в «Симсах» охотничий домик, но фантазии хватило только на деревянные стенные панели, а денег — на две двери и камин. На окна и люстру уже не хватило.
— Вот так-то лучше! — Людвиг с блаженным стоном повалился на шкуры и вытянул ноги к огню.
Ксюха осторожно поставила на пол бутылку из-под тархуна, мысленно досчитала до пяти — и с воплем ломанулась в ближайшую дверь.
Позднее она не раз пыталась понять, почему повела себя именно так, но всегда выходила ерунда какая-то.
То есть сначала всё шло хорошо. Она, конечно, испугалась, удивилась и испытала ещё целый ворох эмоций, но это были вполне понятные эмоции, человеческие. Любой бы испугался и удивился, оказавшись неизвестно где, непонятно как и в компании какого-то странного типа.
Ксюха поморгала, привыкая к смене освещения (на улице было пасмурно, но в комнате без окон — гораздо темнее), потопталась на месте, ущипнула себя (дурацкая попытка убедиться, что это не сон), глубоко вдохнула и пообещала себе сначала медленно досчитать до десяти, а уже потом задавать глупые вопросы.
Досчитать получилось только до пяти, а потом Ксюхе вдруг показалось, что из темноты раздался вздох. И тени по стене поползли какие-то странные. И пламя в камине вдруг взметнулось вверх и выбросило сноп искр, будто живое.
Просто показалось, ничего такого.
Но в следующее мгновение Ксюха обнаружила, что вопит и ломится в дверь.
— На себя, — подсказал Людвиг.
Дверь наконец-то поддалась — и Ксюха оказалась в ванной. Совершенно обычной, совмещённой с туалетом, как в хрущёвке.
Висящее над раковиной зеркало отразило бледное испуганное лицо в обрамлении разноцветных волос — и вдруг пошло волнами. В глубинах стекла мелькнула оскаленная рожа с красными глазами, а потом какие-то тёмные руки, больше похожие на когтистые лапы.
Это выглядело как в кино.
Как в плохом кино: так же ненатурально, только мрачной музыки не хватало.
Какой-то частью мозга Ксюха прекрасно понимала, что её просто хотят напугать. Понимала, что надо взять себя в руки, выпрямиться, рассмеяться и показать всем, что она видит глупые уловки насквозь. Но почему-то не получалось.
Точнее, почти получилось.
— Людвиг, прекрати этот цирк, — проговорила Ксюха, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Тебе нужна я сама, а не мой труп!
Зеркало разочарованно вздохнуло, моргнуло и убрало лапы, морду и прочие искажения реальности. Два настенных светильника, до этого притворявшиеся выключенными, разом вспыхнули и осветили кафель весёленькой бирюзовой расцветки, мохнатый коврик на полу и махровое полотенце, небрежно перекинутое через бортик ванны. Обстановка здесь была гораздо уютнее, чем в комнате, и даже отсутствие окон не так резало глаза, потому что кто вообще в таких местах окна делает?
Ксюха несколько секунд постояла на месте, убеждаясь, что кошмар закончился.
А потом дверь за её спиной вдруг с грохотом захлопнулась, свет погас, зазвенело разбитое стекло, а по щеке скользнуло что-то холодное и склизкое.
«Я не боюсь!» — напомнила себе Ксюха.
Но всё равно взвизгнула от неожиданности, шарахнулась в сторону, врезалась бедром в бортик ванны, едва не перевалилась через него внутрь.
Рот ей немедленно зажала призрачная рука. Вторая вцепилась в шею, сдавила — и едва зародившийся в груди крик оборвался на вдохе.
Говорят, дети помнят себя примерно с трёх лет.
Ксюха помнила, кажется, с рождения — но урывками.
Вот первый класс, куда всех приводят родители, а её — бабушка. В руках колючий и вонючий букет, новые туфли натирают, волосы заплетены так туго, что болит голова. Первоклашкам устраивают экскурсию по школе, рассказывают, что здесь есть даже — вау! — свой собственный бассейн. Ксюха стоит в толпе далеко от воды, но всё равно слышит её зов, плеск, журчащие переливы, видит отблески света на кафельных стенах. А потом роняет букет и в слезах выбегает из помещения.
Вот море. Потому что бабушка решила, что нелюдимой четырёхлетней внучке нужно море — и там она обязательно станет, как все нормальные ребята, общительной и социализированной, будет играть в мячик, бегать наперегонки и плавать. Но Ксюха не хочет плавать. Она смотрит, как волны наползают на берег, как нежатся на мелководье прозрачные медузы, как с визгом бегут в воду дети и взрослые… и тоже бежит, но в другую сторону, да так быстро, что бабушка едва успевает перехватить. Потом она что-то говорит, объясняет, доказывает. Ксюха не слышит, Ксюха ревёт.
А вот самое первое воспоминание. То, чего Ксюха никак не должна помнить.
Ей год или что-то около того. В таком возрасте обычная домашняя ванна кажется огромной — как бассейн, как море. И чужие руки кажутся огромными, особенно когда сдавливают шею. Когда зажимают рот, чтобы не орала. Когда накрывают лицо и направляют его вниз, под воду, на самое дно.
Ксюхе пятнадцать. Она врезается бедром в бортик ванны, теряет равновесие и падает в воду.
Плеск, журчащие переливы, отблески света на кафельных стенах.
— Ещё раз такое устроишь — я тебя нахрен спалю! — прорычал Людвиг куда-то в сторону. И совсем другим тоном, даже почти заботливо спросил: — Эй, ты как?
Ксюхе было никак.
Её трясло так, что зубы лязгали друг о друга, и она всерьёз подозревала, что при попытке сказать хоть слово откусит себе язык. Из глаз текли слёзы, заливались в уши, из-за этого все звуки казались приглушёнными.
— Ну тихо, тихо. Всё хорошо, ничего страшного не случилось. Не ушиблась? Он больше не будет, я обещаю.
— Кто? — с трудом выдавила Ксюха.
— Дом. Ну, в некотором роде. Это место.
От объяснений понятнее не стало. Людвиг, кажется, заметил недоумение, поэтому поспешно добавил:
— Пойдём. Это проще показать. Встать сможешь?