Мертвые воспоминания (СИ) - Родионова Ирина. Страница 56

— Дана болеет. А у тебя каш…

Шлепок. Аля вскрикнула, кинулся в прихожую Лешка. Дана схватилась за простыню, будто хотела запеленать в нее отца и вынести на мороз, оставить у мусорного бака, как ненужную вещь.

— Прости, Леш, я не со зла, — отец пытался говорить устало, но страх не давал ему прикинуться. — Я правда себя хорошо чувствую, слышишь? Насморк только. Это от погоды, холодина такая стоит…

— Я тебя услышала, — мамин голос набрал неожиданную силу. — Ужин на столе, заходи. А мы с детьми пока у Тани поживем.

Снова молчание. Дана пальцами разминала теплый бок простыни, места себе не находя.

— Ты совсем уже?.. — мрачно и глухо спросил отец.

— Это ведь не шутки, — она снова перешла к оправданиям, голос стал заискивающим, залебезил. — Ты ведь знаешь, что у Али больные легкие, а у Леши — хронический гайморит. Им нельзя простужаться.

— Эта, — Дана почти увидела, как он ткнул пальцем в сторону «детской», — уже вечность болеет, и все в порядке. А мне кашлянуть в собственном доме нельзя.

— Но ты же не будешь сидеть с ней в комнате, правильно? А Таня работает целыми днями, и Серик еще маленький, Аля любит с ним гулять, а у тебя же на шерсть аллергия, мы совсем немного погостим и сразу…

— Нет. Я свое слово сказал.

Грохнула кухонная дверь, тоненько звякнуло стекло.

— Собирайтесь, — шепнула мама. — Только быстро, поняли? Игрушки не брать, только вещи, я помогу. Бегом!

У Даны пересохло во рту — она выхлебала оставшийся с обеда горько-прохладный чай и снова прижалась к простыне. С кухни не доносилось ни звука, и слышен был лишь Алин испуганный топоток да шипение Лешки: «ну куда ты куклу свою», «майки бери, и в садик тапочки»… Подключилась Дана, стала хрипло командовать сборами.

Шелест пакетов. Тяжесть тишины.

Внутри у Даны пульсировало — вот оно, вот! Бери конверт с деньгами и беги вместе с семьей, к черту мамину подружку Таню с ее печальными глазами и однушкой на окраине: ни детей, ни жизни, пустая холодная кухня и тысяча болячек на любой разговор. Квартиру, им нужно снимать свою квартиру! К тому моменту, когда отец поправится, они уже обживутся, и Дана уговорит мать не возвращаться.

И Аля, и Лешка будут от него далеко. Они справятся. Справятся, справятся…

Дане нельзя было выходить за простыню. Смертельно нельзя, нельзя бежать с ними, жить с ними, быть с ними… Ведь у Али слабые легкие, а у Лешки гайморит. То, о чем она мечтала много лет, на что копила деньги и смелость, рушилось на глазах. Будет ли еще такой шанс? Нет. Но им надо уходить, бросать Дану в квартире с отцом, быть может, мать хотя бы теперь попробует отодраться от него, и мелкие будут спасены…

Мысли вышибали слова из головы, Дана металась по закутку, спотыкалась о кресло, искала что-то в шкафах, то в пакетах, то в горах несвежей одежды. Ей невыносимо было оставаться здесь, отделенной от Али и Лешки всего лишь тонкой полосой махровой ткани. Сердце стучало кровью в горле.

Она останется один на один с отцом. В болезни, в невозможности даже выйти из дома.

Силы резко вышли из нее с очередным выдохом, и Дана осела на пол. Шипел Лешка, спрашивал что-то то ли про носки, то ли про свитер, и Дане пришлось брать себя в руки, жмуриться и массировать ноющие виски, раздавать команды. Испугается она потом, когда мать выведет брата и сестру на лестничную клетку, когда за ними закроется входная дверь. Эта битва еще не выиграна — отец проведет новую воспитательную беседу, и мама сообразит, что его «простуда» неопасна ни для легких, ни для гайморита.

Только бы хватило у нее решимости…

Мать появилась из кухни, дыша тяжело, но решительно:

— Уходим.

— Ты глухая?! — взревел отец, и Дана вжалась в половицы.

— Не трогай, больно же! — это мать, наверно, он схватил ее за запястье.

Лешка с Алей бросились в коридор, и слышно было, как Аля ревет, сопротивляется брату. Бесконечно долгая пытка, невидимость, недосягаемость — Дана рвалась туда, встать перед отцом, выставить перед ним руку и закрыть хоть кого-нибудь, и медлила. Спасение может обернуться бедой. Нельзя подчиняться панике.

— В подъезд! — крикнула она мелким и кинулась к письменному столу. Перчатки, спирт, маска, очки… Все валилось из рук, испуганно скакало по половицам и закатывалось в щели. Мать кричала что-то почти в истерике, отец ревел, глухие удары, топтание, стоны. Грохнули соседи чем-то железным по батарее, и чугунный гул отозвался зубной болью у Даны в челюстях.

Махровая простыня рванулась и тряпкой скорчилась на полу.

Дана вылетела в комнату, пылая лицом и всем телом, сжимая в руках то ли спрей со спиртом, то ли столовую ложку, мало соображая, что собирается делать, но понимая, что больше не выдержит. Набрасываться на отца — глупость. Хватать маму, выпихивать ее в коридор — поможет ли? Выводить мелких, а родители разберутся сами?!

Не наделать глупостей — хоть Дану и сжирало дикое, почти первобытное чувство пещерного человека, к ребенку которого медленно приближается саблезубый хищник, она могла держать себя в руках. Именно так женщины и попадали в колонии? случайно оказавшийся нож под рукой, хмель перед глазами и сухая формулировка «превышение самообороны», синяки под тугим воротником водолазки, утром блюешь кровью, а к вечеру варишь борщ с квашеной капустой… Дана отмахнула от себя эти мысли, глупые, ненужные, не ко времени.

Дыхание распирало грудь, застревало, хрустело ребрами.

Дана кинулась к отцу.

Мама, собравшись в груду костей и мяса, сидя закрывалась рукой. Отец стоял над ней, перегнувшись в поясе почти пополам, и лицо его наливалось фиолетовым, вспучивалось, чернело. Так работал гнев, помноженный на страхи — всю дорогу до дома отец наверняка убеждал себя, что температура и першение в горле — это так, пустяки, закидоны вышедшего из-под контроля тела, но когда из-под этого же контроля рванулась еще и мать…

Дана почти ударила его в лицо — надо бить в нос, хруст и льющаяся алая кровь, отец непременно замешкается или хотя бы удивится, но… Она встала в шаге от него, задыхаясь, и безвольно опустила руки. Дана почти с ненавистью поняла, что все повторяется — она снова маленькая напуганная девочка, она ребенок, который нашкодил и на которого орет взбешенный отец с «расшатанными нервишками». Она не могла накинуться на него.

Не могла. Даже сейчас.

Отец смотрел на нее с прищуром, давай, мол, попробуй. Она могла бы держать в руках нож, топор или двустволку, хоть гранатомет, но от этого прищура невозможно было дернуться, вздохнуть, сопротивляться. Воздух не поступал через плотную маску, очки запотели. Отец оставался отцом, и она никогда не посмела бы с ним расправиться.

Мать не плакала, не стонала — просто глядела исподлобья, будто бы решаясь на рывок, на побег. На невыносимо долгое, тягучее мгновение они и застыли так, странная изуродованная семья, с презрением скользящая друг по другу взглядами, недвижимая, неспособная этот круг разорвать.

Первым взгляд отвел отец — Дана подумала поначалу, что ей послышалось.

— Да делайте вы, что хотите, — отчетливо сказал он и ушел на кухню. Крепко, на тряпку, запер за собой дверь.

Дана переглянулась с матерью, но так и не смогла ничего сказать. В руке она сжимала охапку грязных бумажных салфеток — то ли думала ткнуть ими отцу в нос, то ли схватила первое попавшееся со стола, как оружие. Оружие не пригодилось. Может, отец прочел что-то в Даниных глазах. Может, его уже понемногу подтачивала болезнь.

Может, он просто в конце концов устал от себя самого.

— Чего ты сидишь?! — шепотом заорала Дана и поволокла мать наверх. — Бегите!

Вдвоем они собрали какие-то документы и заначки, мать бросила в трикотажную пыльную сумку зубные щетки и последний тюбик пасты, ворохом затолкнула трусы и лифчики, взяла зачем-то пульт от телевизора и спросила судорожно:

— Дети, вещи, как?!

— Взяли, — Дана махнула рукой. — Вы же не на северный полюс… Подожди!

Мать уже влезла в куртку и пыталась молнией попасть в замок, махратила края и так кривила лицо, будто вот-вот разрыдается. Передышка казалась им мнимой, заводящей отца на новую жестокость, они вздрагивали от любого скрипа в подъезде и метались по комнатам, сшибая вещи и собственную решимость. Мать не отрывала взгляда от кухни — надо успеть дернуться, убежать, словно это игра какая-то, пятнашки…