Тайны Торнвуда - Ромеро Анна. Страница 17

Петляющий каллиграфический почерк, но написано в спешке. Одни слова сливались, другие настолько выцвели на пожелтевшей почтовой бумаге, что почти не читались.

Разгладив письмо на коленях, я всматривалась в него, словно пытаясь прочесть между строками.

Что-то подсказывало мне, что Айлиш была бабушкой Тони – молодой женщиной, в убийстве которой обвиняли Сэмюэла. Разумеется, я не могла знать этого точно, конкретных доказательств в письме не было, всего лишь упоминался один очень особенный человек, скорее всего ребенок, и была очевидна преданность Айлиш, несмотря на то, что Сэмюэл несколько лет воевал вдали.

Что между ними произошло, почему они поссорились? Встретились ли они в их тайном месте в тот вечер, было ли все прощено? Или Сэмюэл понял письмо неправильно и предположил, что Айлиш виновата в более ужасном преступлении? В отлучке Сэмюэл мог не иметь возможности посылать или получать почту, это объясняло страхи Айлиш, что он забыл ее или убит. Но я невольно гадала: нет ли чего-то большего – много большего – в их истории?

«Ты прощаешь меня, любимый?»

Я несколько раз перечитала письмо, затем поднесла поближе и принюхалась. Пыль и старая бумага. Горьковатые чернила. И очень слабый аромат розы. Сложив письмо, я положила его в ящик прикроватного столика. Затем снова посмотрела на фотографию в свете лампы.

Да, снимок сделала женщина, я видела это по глазам Сэмюэла. Его обольщающая улыбка была обращена к ней, сознательно и страстно, как будто в мире никого больше не существовало.

Когда-то, много лет назад, я была влюблена в Тони – но он ни разу так мне не улыбался. Как тонущая мышь цепляется за плывущую деревяшку, я цеплялась за его симпатию, отчаянно и со страхом, с упорством человека, который был одинок раньше и страшится вернуться в это состояние. Тони любил меня, я это знала. Однако он никогда не испытывал ко мне настоящей любви…

– Сэмюэл, – выдохнула я, и его имя прозвучало у меня на губах одновременно интимно и безрадостно.

Я всмотрелась пристальнее. Глаза у него были небольшие и прищуренные, как у кошки, насыщенно-темные, может, черные. Широкие скулы и крепкая челюсть словно высечены из камня, но жесткость черт смягчалась совершенными линиями полных губ.

Я была очарована.

А может быть, сказался недостаток сна. Глаза закрывались сами собой. Плохо соображающий мозг балансировал на грани забытья, тело вдруг сделалось слишком тяжелым, чтобы держаться прямо. Исцарапанная ежевикой кожа горела и болела, и мне страшно хотелось лечь.

На стропилах заворчал поссум, затем, глухо топая, отправился к себе в гнездо. Лягушка-бык возобновила свою одинокую песню в траве за окном. Я выключила лампу у кровати. В свете луны стены и потолок сияли мягким перламутровым светом, как внутренняя сторона раковины, как сон, в который я уже начинала погружаться.

Каким-то образом я очутилась на кровати. В носу защекотало от пыли, чихнула. Комната накренилась – я легла. Поудобнее устроив голову на подушке, устало вздохнула и позволила глазам закрыться.

Глава 5

Я бежала, едва переводя дыхание, по сумрачной тропке, сквозь папоротники и влажную путаницу вьющихся кустов пандореи, стараясь не наступить на колокольчики и дикие орхидеи, пустившие ростки в тени. Я бежала вверх по холму, ныряя в полосы вечернего солнца, которые пробивались сквозь нависающие кроны деревьев, мое тело было легким, как у птицы, сердце пело: «Сэмюэл, Сэмюэл…»

Вырвавшись на травянистую поляну, остановилась, чтобы отдышаться. В центре ее стоял ветхий коттедж, построенный первыми поселенцами, владевшими этим местом восемьдесят лет назад. Древесину они взяли из окружающего леса, а камни для фундамента притащили из оврага. Грубо обтесанные стены наклонились внутрь, эвкалиптовая дранка крыши почернела от времени, но домик имел веселый, обжитой вид, манивший меня.

Ограду веранды опутали полевые цветы: актинотус и ховея, дикий жасмин и пижма. Торчали, покачиваясь на ветру, высокие стебли вишнево-розового гиппеаструма. Из черенка, взятого в торнвудской беседке, пошли розы, дотянувшиеся густыми плетями до прогретой солнцем крыши, их кроваво-красные цветы наполняли воздух ароматом.

Взлетев по ступенькам, я ворвалась внутрь и заморгала в прохладном полумраке. Слабый свет сочился в крохотное оконце, освещая неструганые стены, маленький стол со стульями, на невысоком гардеробе – вазу с веточками шиповника. У дальней стены стояла узкая койка с единственной подушкой и скромным серым одеялом, подоткнутым по краям.

Сэмюэл сидел на краю койки. Рубашка обтягивала его руки и грудь, а ладони он так плотно стиснул на коленях, что в полумраке костяшки пальцев сияли белизной. Он поднялся, на его лице отразилась радость с оттенком – я определила это по нахмуренным бровям – страдания.

– Айлиш, моя бабочка… Я думал, ты никогда сюда не придешь.

Он родился за океаном, в Ирландии, и приехал сюда мальчиком, слишком поздно, чтобы избавиться от картавости, смягчавшей очертания его слов. Мое имя в его устах всегда звучало как Айлэш [7].

Я нерешительно шагнула вперед.

– Ты не передумал?

Он нахмурился.

– А ты? Я хочу сказать, ничего страшного, если ты передумала, мы не обязаны…

– Конечно, нет.

Никто из нас не шевельнулся.

Сэмюэл прочистил горло.

– А как же Якоб, он…

– Папа вместе с Клаусом Джерменом уехал в Ипсвич забрать коробку пожертвованных Библий. Он не вернется до середины завтрашнего дня.

– К этому времени я уеду.

– Да. Хотя…

Сэмюэл вскинул голову, внимательно глядя на меня.

– Хотя, – продолжала я, чувствуя себя смелее, но все же не в силах сдержать дрожь в голосе, – ты, по крайней мере, поедешь со сладким воспоминанием.

Лицо Сэмюэла смягчилось. Складка между бровями разгладилась, он на секунду прикрыл глаза, затем двинулся ко мне так быстро, что у меня закружилась голова. Он схватил меня за руку и привлек к себе, потом я каким-то образом уже сидела у него на коленях на краю кровати, окутанная его теплом, переполняемая этой новой – и интимной – близостью.

– Айлиш, – прошептал он, прижавшись губами к моим волосам, – неужели ты не знаешь, что все мои воспоминания о тебе сладкие? И однажды, когда эта проклятая война закончится, нам не нужны будут воспоминания. Мы поженимся, и я никогда тебя не покину.

– Ты не забудешь меня там, вдалеке?

– Забыть тебя? – Он фыркнул, затем крепче обнял меня, целуя в висок. – Идет война, моя бабочка, но неужели ты думаешь, что она все заслоняет собой? О, любимая, да как я смогу тебя забыть? В моей глупой голове все мысли только о твоей улыбке, о смехе, от которого кровь кипит в жилах, о паре ножек, при взгляде на которые я становлюсь глухим, немым и слепым и забываю о более важном…