Если бы меня спросили (СИ) - Лабрус Елена. Страница 56

— И что это значит? — покрутила её в руках Ирка.

С одной стороны было написано «VATICANO»: сверху изображение площади Святого Петра, снизу фото понтифика и скульптура — Пьета Микеланджело. С другой — их адрес печатными буквами, дата и всего три слова «Привет из Ватикана».

Почерк отца Ирка не помнила и не могла сказать точно, он ли это писал.

— Ты не туда смотришь, — забрала у неё открытку мама. — Вот, — ткнула она в почтовый штемпель почты Ватикана, а потом на дату, написанную от руки.

— День его смерти? — удивилась Ирка. — Указанный в документах?

— Вот именно, — кивнула мама.

— А Ватикан, если верить штемпелю, отправил письмо лишь полтора месяца спустя, — дошло до Ирки, что дата — это подсказка. — Но вряд ли у них на почте оно лежало бы так долго.

— Угу, — улыбнулась мама. — В нашу последнюю встречу твой отец сказал: «Я пришлю тебе весточку даже с того света».

— И он прислал, — кивнула Ирка. И вот теперь расплакалась.

И плакала долго, безнадёжно, отчаянно, навзрыд. Только сейчас осознав, что осталась одна. Что Вадим больше не вернётся. Что всё закончилось.

Всё. Закончилось.

А когда успокоилась, сказала маме:

— Садись. Мне тоже надо тебе кое-что сказать. Во-первых, мы с Вадимом расстались, — она покачала рукой, давая понять: ни звука об этом. — А во-вторых, я беременна. И скорее всего, нам придётся растить ребёнка самим. Но мы же справимся, правда?

— Конечно, мы справимся, — сжала её руку мама, а потом прижала к себе. — Девочка моя, мы и не с таким справлялись. А это… это же замечательно.

72

72

— Ну вот и всё! — вздохнула Ирка, последний раз глянув (красная на графитовом) на вывеску «Гедеон»

Закинула на плечо сумку и пошла на остановку.

Чего она никому не рассказала, что, когда Петька отходил «в кустики», она вытащила из кармана трупа использованный презерватив и пакетик от него.

Этот урод, видимо, хотел его где-нибудь потом выкинуть, чтобы не оставлять улик на месте преступления, а Ирка знала, куда с ними пойти.

— Виталий Геннадьевич, сугубо, между нами, — сказала она судмедэксперту со звучной фамилией Громов, отдавая пакетик.

В папочке с документами, что не вошли в дело отца, именно заключение Громова подтверждало, что отец не мог убить ту женщину (она была мертва, когда отец ещё не сбежал). Но это не устроило следствие, поэтому к делу подшили другое.

— Отличные пальчики, — сказал Громов, откладывая кисточку с порошком и накладывая на отпечаток плёнку. — Что именно ты хочешь знать?

— Всё, — выдохнула Ирка.

Он округлил глаза, когда на экране высветились результаты.

— Где ты это взяла?

— Неважно, — сама прочитала она, что мужик давно разыскивается за ряд преступлений, в том числе изнасилования и убийства. — У меня вопрос. Если, например, чисто гипотетически, жертва его убьёт и не заявит в полицию, её посадят, когда найдут труп?

— Чисто гипотетически, — поскрёб заросшую седой щетиной щёку Громов, — не думаю, что полиция будет искать убийцу этой гниды, даже если найдёт его бездыханное тело. Собаке собачья смерть, как говорится. Если только не попадётся какой-нибудь ретивый правдолюб из органов или на следствии будут настаивать родственники, которые не в курсе, чем он занимался. Обычно такие, как этот, ведут двойную жизнь.

— То есть такая вероятность есть? — замерла Ирка.

— Но очень мала, — прищурился Громов, сканируя Ирку взглядом и вдруг улыбнулся. — Нельзя убивать незнакомых людей, Ирина Владимировна, вдруг у них котик дома один, — похлопал он Ирку по плечу, а потом обнял.

— Ох уж этот ваш чёрный юмор, Виталий Геннадьевич, — ткнулась она его согбенное годами плечо, вдохнула тяжёлый запах одеколона, табака и формалина.

— Да, жизнь чертовски несправедлива, моя девочка, — погладил он её по спине. — Но, если что, обращайся. Мне давно бояться нечего, я не смог помочь твоему отцу, но тебя в обиду не дам.

— Спасибо, — до слёз растрогал он Ирку.

Теперь она знала, как успокоить Петьку.

Он вида не показывал, но Ирка точно знала, что переживал: достаточно было взглянуть на его обгрызенные ногти и искусанные в кровь губы.

— Чёрт, — выдохнула она, вывалив Петьке новости. — Я вспомнила, кто мне сказал про пикового туза. Твоя бабка!

— А ты её не послушалась? — снова содрал он зубами корочку на губе, та закровила.

— И не собиралась, — подала ему Ирка салфетку, но он вытер губу рукой. — Если честно, я и забыла, что она мне нагадала пикового туза и сказала: «Что бы он ни предложил — не соглашайся». Наверное, когда он предложил заехать на заправку, мне надо было отказаться.

— Сомневаюсь, что его бы это остановило, — усмехнулся Петька.

— А ты что узнал по документам?

— Ничего. Паспорт фальшивый. Человек с такими данными и пропиской умер два года назад.

— Ну значит, всё сходится. И нам просто нужно жить дальше. Это не убийство, это защита и самооборона.

— Нет, Ир. Это другое. Это как на войне. Если не ты, то тебя. Поверь, — кивнул он, — я знаю, о чём говорю. Я офицер.

— Я верю, Северов. — Ирка прищурилась. — Скажи мне лучше, что ты наговорил Воскресенскому.

— Ничего, — невинно пожал он плечами. — Ничего такого, что он не знал. Он так и не вернулся? Сколько уже прошёл, месяц?

— Не вернулся. И не спрашивай больше.

«Мне и без тебя есть кому о нём напоминать», — прижала она руку к животу.

— Ничего не хочешь мне сказать? — заметил её жест Петька.

— Хочу. Но не сейчас. А ты мне?

— Тоже не сегодня, — упрямо покачал головой Петька.

— Ну пока, — чмокнула его в щёку Ирка. Стёрла помаду.

— Увидимся завтра? — спросил он.

— Может быть, — пожала Ирка плечами. — Кстати, мы с мамой машину решили купить. Наконец, пригодятся мои права. Зря, что ли, мы с тобой на курсы после школы ходили. Буду ездить!

— Лебедева, — окликнул он её у двери.

— Что? — обернулась она.

— Ничего. Люблю тебя, — хмыкнул Петька.

— И я тебя, — неожиданно сказала она. — Но ты же знаешь, что это ничего не значит.

Ирка, конечно, догадалась, что Петька наговорил Вадиму лишнего. Того, чего не было и не могло быть.

Но в этом они были похожи.

У них с Воскресенским ведь тоже был последний разговор.

Воскресенский пришёл утром, как был, в той же рубашке и брюках, что надел на вечеринку, в которых она видела его с Гордеевой, в которых, видимо, и уснул.

Помятый, сникший, воняющий перегаром — жуткой смесью алкоголя, табака и запоздалого раскаяния.

— Ир, давай всё забудем.

Он с трудом стоял на ногах.

Ирка великодушно разрешила ему сесть на свою кровать, и он рухнул как пустой мешок.

— Просто забудем, и всё. Сотрём. Удалим. И начнём всё сначала. С чистого листа.

— Ты путаешь игру с жизнью Вадим. Здесь нет сохранок, ничего нельзя переиграть и изменить.

— Можно. Всё можно, — упрямо возразил он. — Было бы желание. Да, я идиот. Нет, я полный идиот. Я сглупил. Я вёл себя как последний кретин. Я и есть кретин распоследний, но я не могу тебя потерять. Не могу. Не хочу. Я не знаю, что делать, — сидел он сникший, потерянный. — Выходи за меня, а? Пожалуйста! Давай останемся вместе. Любой ценой. Умоляю, найди в себе силы меня простить. Я запутался, слетел с катушек, сбился с пути. Но меньше всего на свете я хотел сделать больно тебе — я рвал душу себе. Ты права, я видел, что хотел видеть, слышал, что хотел слышать. Я перестал понимать, что правда, что ложь. Я не знал, что мне делать.

— Ничего не делать, Вадим. Просто жить дальше, — отвернулась к окну Ирка.

На него было жалко смотреть. Жалко и больно. И эта жалость была хуже всего. Лучше бы она злилась, лучше бы возненавидела его всей душой, но она… она его жалела.