Самый лучший комсомолец. Том четвертый (СИ) - Смолин Павел. Страница 16

— Огромное спасибо, Ясухико-доно, — отвесил благодарный поклон. — Это — еще одна драгоценная похвала от представителя правящего дома, и я навсегда сохраню ее в своем сердце.

И так далее, на протяжении трех предельно унылых часов. Гребаные приемы, гребаный протокол — отпустите меня уже, пожалуйста. При прощании уже и лицемерить не приходилось — был реально счастлив тому, что пытка закончится:

— Мои помощники рассказали, что завтра ты споешь для Японии сам, — проявил информированность Хирохито.

— Ваши помощники не врут, — подтвердил я. — Я стараюсь отдавать песни тем, у кого получается исполнять их гораздо лучше меня, но изо всех сил постараюсь не оскорбить вашего слуха, — и коронная детская улыбка. — Это очень эгоистично, и мне за это очень стыдно, но я просто не мог упустить возможности спеть для самого Императора Японии.

Фашиствующий старпер проникся, судя по лоснящейся от умиления роже едва удержался от того, чтобы ущипнуть меня за щечку, и они наконец-то свалили.

И еще один день этой удручающе-длинной и душной во всех смыслах командировки вычеркиваем. А я-то еще считал, что в Корее плохо — там хоть по колхозам и фабрикам возили про Кима слушать!

Глава 8

К походу на канал NHK я был готов как никогда — последний день вне дома, завтра под ногами уже будет родная земля, вокруг — родные люди, а лицо — свободно от надоевшего «намордника». Ну разве это не повод для радости?

Изначально я хотел себе прямой эфир, но старшие товарищи отговорили — мало ли что? Но это ладно, с «мало ли что» я бороться уже привык, поэтому решающим аргументом в моем согласии на обычные съемки стала угроза продлить пребывание в Японии еще на день — иначе на время концерта накладывалось. Пришлось обойтись дополнительным соглашением формата «ничего не вырезать и не выдергивать из контекста».

— Доброе утро, Ткачев-сенсей, — низко поклонился мне ведущий, приятный на вид упитанный лысеющий японец средних лет в дорогущем костюме. — Ваш визит — большая честь для нас. Меня зовут Хидеки Камия, я — ваш сегодняшний интервьюер.

С произношением фамилии заморочился, какой молодец.

— Доброе утро, Хидеки-сенсей, — я поклонился не так глубоко. — Побывать на главном японском канале — огромная честь для меня.

Тут у них любой достигший профессиональных высот человек имеет право именоваться «сенсеем».

Ведущий провел нас с охраной в гримерку, где пожилая японка поработала над моим лицом, пока ведущий выражал опасения:

— Обычно мы заранее предоставляем нашим гостям список вопросов, но вы отказались.

— У меня большой опыт публичных выступлений, Хидеки-сенсей, — проявил я нескромность. — Не волнуйтесь, это — мое решение, и всю ответственность за него я буду нести сам.

Япошка покивал и без нужды меня успокоил:

— Я позволю себе напомнить, что это — не прямой эфир, а обычные съемки, поэтому, если вам будет нужно дополнительное время обдумать ответ или, например, сходить в туалет, вы можете прервать запись в любой момент.

— Спасибо за заботу, Хидеки-сенсей, — поблагодарил я.

Забавно — ведущий волнуется еще больше меня.

— Могу ли я попросить вас воздержаться от резких заявлений в адрес крупных политических деятелей? — наконец-то решился он задать главный вопрос.

— Вопросы будете задавать вы, Хидеки-сенсей, — улыбнулся я его отражению в зеркале.

Журналюга просветлел и заметно расслабился. Вот такие у них СМИ — очень стараются никого не обидеть.

Бабушка-гример закончила, и мы отправились в студию. Никаких живых зрителей — не ток-шоу же. Обстановка — стол с двумя стульями на фоне баннера с видом на ночной Токио. Мы уселись, осветители зажгли софиты. А не так плохо — работает кондиционер, поэтому температура почти терпимая.

— Мотор! — скомандовал режиссер.

Я натянул на рожу вежливую улыбку — так до конца интервью и просижу.

Ведущий бодро протарахтел подводку с ключевыми словами «большая честь», «уникальное дарование» и «Император». Далее мы раскланялись, обменялись рукопожатием, и я оттарабанил ответные формальности на тему большой чести.

Первый вопрос был платиновым, и касался моих впечатлений от визита в Японию. Ответы труда не составили, и я перечислил посещенные достопримечательности, не забыв сымитировать расстройство из-за пропущенного Национального музея. Ведущий моментально сориентировался и предложил приехать в Японию снова.

— Я еще молод, поэтому не стану исключать такой возможности, — отмазался я.

— Скажите, Ткачев-сенсей, какие эмоции вы испытали, получив письмо от нашего многоуважаемого императора Хирохито?

— Прежде всего я сильно удивился, — честно признался я. — Я даже не предполагал, что такой тонкий ценитель музыки как его величество обращает внимание на эстрадную музыку — вчера, во время его визита в наше посольство, что для всех нас — огромная честь, мы много говорили о классике. Познания вашего многоуважаемого императора и его семьи привели меня в восторг. Я изо всех сил буду стараться достичь его уровня музыкальных познаний.

Радуйтесь, верноподданические холуи, мне лицемерия не жалко, если за него Советские граждане получат много клёвых штук, которые сделают их жизнь лучше.

— И, само собой, похвала представителя древнейшей правящей династии на планете — невероятная честь для меня. Я считаю, что любым делом нужно заниматься с полной самоотдачей, поэтому и дальше буду стараться изо всех сил.

— Очень японский подход, Ткачев-сенсей, — заметил ведущий.

— Я понимаю, что это комплимент, Хидеки-сенсей, — кивнул я. — Но, извините, принять его не могу — не существует черт, имманентных какому-то одному народу. Со времен своего появления человечество упорно трудилось, добившись удивительных успехов, поэтому склонность и почет к созидательному труду — основа всеобщего процветания. Я уважаю японское трудолюбие, но совершенно уверен, что в других странах люди трудятся не хуже.

— Я вовсе не имел ввиду ничего подобного, Ткачев-сенсей, — улыбка ведущего немного померкла.

— Я понимаю, Хидеки-сенсей. Прошу прощения за свое занудство, — поклон. — Просто я ненавижу национализм во всех его проявлениях. Хорошо, что эта зараза давно в прошлом, а народы планеты от него свободны.

Ага, тысячу раз.

— При этом в любви к Родине и соотечественникам нет ничего плохого, — продолжил я. — И совершенно нормально гордиться их достижениями. Япония проделала долгий путь, выстроив мощнейшую экономику, сохранив прошедшую через века культуру и отказавшись от участия в войнах — это вызывает у меня глубочайшее уважение, — поклон.

— Не собирается ли Советский союз последовать нашему примеру? — задал он слегка опечаливший меня вопрос.

— Во Второй мировой войне мы потеряли более девятнадцати миллионов человек, — опустив глаза, тихо ответил я. — Это — только военнослужащими. Увы, наши европейские партнеры по историческому процессу не ограничивались комбатантами, занимаясь самым настоящим геноцидом гражданского населения — по самым минимальным подсчетам, только вследствии применения прямого насилия и угона наших соотечественников на каторжные работы, мы потеряли семь миллионов не-комбатантов. Эта цифра занижена, потому что не учитывает погибших от голода и болезней — от голода они ведь имеют свойство обостряться — и не рожденных вследствие «выбивания» репродуктивной части населения детей. Хотим ли мы еще одной войны после потери двух десятков миллионов человек? Разумеется нет, а если кто-то считает иначе — он либо идиот, либо куплен западными пропагандистами.

— Я вас понял, Ткачев-сенсей, — мягко ответил ведущий. — Поэтому вы предпочитаете поездки в Азию европейским?

— Это не связано, — покачал я головой. — Никакой ненависти к нашим западным соседям у меня нет — война принесла много горя и им. Историческая память тяжела, но именно поэтому мы должны извлекать из нее уроки при построении планов на будущее. Милитаризм очень плохо сказывается на благосостоянии и уровне счастья населения. Сейчас, когда у человечества появилось оружие, способное уничтожить всю планету, это ясно как никогда. Атомные бомбы ужасны, и я всем сердцем скорблю вместе с подвергнувшейся бомбардировкам Японией, но для нашей страны оно — великое благо, потому что выступает гарантией мирного неба над головой. Советский союз не развязывал гонку вооружения, и никогда ядерное оружие не применял. Мы — только обороняемся, потому что первое в мире государство рабочих и крестьян одним только фактом своего существования заставляет капиталистические элиты делиться прибавочной стоимостью со своим пролетариатом. Они это ненавидят, поэтому, как только увидят возможность, снова направят на нас орды оболваненных пропагандой солдат, чтобы решить проблему радикально — полным нашим уничтожением.