Любовь и смерть Катерины - Николл Эндрю. Страница 60

— Боже мой, — простонала она.

— Вот именно.

— Чиано, это же просто ужасно! Бедная женщина.

— Мне очень жаль, что так получилось. Я как-то не думал, что она может быть не одета.

— А ты что, думал, твоя мать спит в одежде?

— Да просто я вообще об этом не думал. Никогда не видел ее раздетой.

— Ой, не надо!

— Истинная правда! Даже когда был ребенком, она всегда выглядела безупречно. Моя мать верит, что, если человек при ней снимает перчатки, он нарушает приличия.

Катерина возмущенно уставилась на него, но через какое-то время перевела взгляд на пал, повторив:

— Бедняжка! — Потом взглянула на книжные полки: — Ой, смотри, тут все твои романы. Наверное, она очень тобой гордится.

— Она их не читала.

— Откуда ты знаешь? — Катерина вскочила с пуфа и потянула за корешок «Убийства на мосту Сан-Мигель».

— Не трогай, — прошептал он.

— Почему?

— Говорю тебе, не трогай. Мама очень сердится, когда кто-нибудь без разрешения берет мои книги.

Катерина почти сняла книгу с полки. Она взяла ее, как берет книги человек, любящий читать, но без особого почтения относящийся к самим печатным изданиям: вытягивая том из плотной шеренги других томов за верх корешка. К счастью, Катерина не успела порвать суперобложку или замять ее низ и послушно задвинула томик обратно. Она опустилась на пуф и, сгорбившись, уставилась в окно.

— Наверное, нам стоит уйти, — сказала она.

— Мы не можем сейчас уйти.

— Но это же катастрофа, ты сам видишь! Ты пришел к матери, чтобы сообщить ей, что ты женишься на какой-то девчонке, которую она в глаза не видела, да еще так унизил ее в моем присутствии!

— Я ведь не нарочно. Она должна это понимать.

— А я сижу здесь все в тех же рваных джинсах. Он ничего не сказал.

— Давай уйдем?

— Подожди. Все будет хорошо.

Катерина с шумом вздохнула и уже открыла рот, чтобы сказать что-нибудь жалобное, как дверь в спальню приоткрылась, и сеньора Вальдес негромко проговорила:

— Чиано, милый, зайди ко мне на минуту.

Ее тон был вполне дружелюбен и спокоен, но, когда сеньор Вальдес, стукнув для порядка разок в дверь, зашел в спальню, мать встретила его яростным шипением.

Сеньора Вальдес успела одеться и теперь сидела на вышитой подушке, брошенной на кресло, в полном боевом снаряжении: в чулках и туфлях, в узкой темно-серой юбке чуть ниже калена, причесанная, напомаженная, с жемчугами у горла и в ушах. Если бы сеньор Вальдес не видел ее ненакрашенной всего несколько минут назад, он никогда бы не догадался, что она вообще использует косметику.

Она не смотрела на него, но их взгляды встретились в зеркале старинного трюмо.

— Как ты мог так поступить?

— Мама, прости меня. Я не подумал.

— Как ты посмел?

— Посмел что? Прийти повидать свою мать? Ты же сама меня впустила!

— Конечно, я тебя впустила — как может мать не впустить единственного сына? А ты? В каком свете ты выставил меня перед этой… девкой? И кто она такая? Как ты смеешь знакомить меня со своими шлюхами? Я знаю про тебя все, Чиано. Бог свидетель, я не девочка, я понимаю, что нужно мужчинам, и к тому же не слепая — прекрасно вижу, что именно ты нашел в ней. Неприкрытая похоть сама по себе отвратительна, но тебе мало, ты и меня хочешь ткнуть в нее носом? Я не желаю знакомиться с публичными девками, Чиано. Пожалуйста, уведи ее из моего дома.

— И все же тебе придется с ней познакомиться.

— Нет, Чиано, нет. Я — твоя мать и хозяйка в своем доме.

— Мама, мы собираемся пожениться.

— Что?

Она пораженно откинулась на спинку кресла и долго сидела молча. Свет падал на трехстворчатое зеркало, играя на их отражении, многократно повторенном в полутемной комнате, заполненной старинной мебелью из особняка Адмирала, которую сеньор Вальдес помнил с детства и которую не видел с тех пор, как мать переехала на эту квартиру.

Сеньора Вальдес рассеянно вынула из лежащей на трюмо пачки бумажную салфетку, сложила в несколько раз и осторожно промокнула глаза, оставив на белой бумаге черные штрихи.

— Она что, беременна? — Это было сказано все тем же пронзительным шепотом.

— Нет, мама, но скоро будет. Обещаю.

— Как ее зовут? Напомни.

— Катерина.

— Хорошее имя. Приличное. Религиозное имя. Но ты понимаешь, что ей нужны только твои деньги?

— Она даже не хотела выходить за меня, мама. Она была в ужасе. Я с трудом заставил ее согласиться.

— Это самый старый трюк из всех, что я знаю! Из какой она семьи?

— У нее нет семьи.

— Понятно. И одевается, как нищая.

— Поэтому я и привел ее к тебе. Ей надо всему научиться, а сам я не смогу ей помочь. Только ты. Может, расскажешь ей, какие сейчас носят платья? И туфли? Надо же с чего-то начинать.

— Она слишком молода.

— Мама, я знаю, что очень невежливо напоминать женщине о ее возрасте, но мне всегда казалось, что ты старше меня лет на двадцать, не больше.

— Тогда все было по-другому.

— Мама, ты хочешь, чтобы я женился на женщине моего возраста или чтобы у тебя были здоровые внуки?

Сеньора Вальдес встала, разгладила микроскопические морщинки на юбке и подставила щеку для поцелуя.

— Дорогой мой, я страшно рада. — Они неловко постояли рядом, не зная, что еще следует сказать, пока еле заметным движением подбородка она не указала ему на дверь.

Он уже взялся рукой на ручку, как она сухо сказала:

— Полагаю, ты трахаешь ее?

Сеньор Вальдес виновато посмотрел на ковер под ногами.

— Это следует прекратить, ты понял? По крайней мере до свадьбы.

— Да, мама. — Он вышел за дверь.

Темные подвалы Дворца правосудия опять опустели — их даже более или менее отмыли от следов допросов. Полицейские использовали пожарные шланги, которые иногда применялись для усмирения заключенных, чтобы отчистить стены и неровные бетонные полы камер от крови и экскрементов — следствия вызванной ужасом медвежьей болезни допрашиваемых. Круглые железные решетки, вмонтированные в полы камер, булькали чистой водой, а в решетке камеры номер 7 застрял одинокий золотой зуб.

Наверху в своем кабинете, расположенном за просторным помещением, где трудились полицейские-детективы, команданте Камилло курил вторую за день сигару и пил пятую чашку кофе. Крепкий горький кофе вызывал в желудке неприятные спазмы. Пока шло следствие по делу о взрыве, столица атаковала его телефонными звонками — сначала он отвечал на три звонка в день, потом на один, потом звонили через день, а теперь его телефон молчал. С одной стороны, причин для беспокойства вроде не было. Никто не спрашивал, почему он до сих пор не нашел террористов, но именно это пугало команданте больше всего. Конечно, молчание начальства можно было объяснить по-разному — может, в столице уже знали, кто виновник взрыва? А может, заурядная бомба в далеком городке на берегу Мерино их вообще не волновала? Команданте Камилло видел все видимые причины, но мысль его мучительно пыталась докопаться до истинных. Неужели его взрыв совсем неважен и им безразлично, что происходит в его городе? Вот это — очень тревожный знак.

Команданте Камилло хотел найти ответ — не потому, что ответ его интересовал. Но ему до смерти нужно было доказать, что ответ есть и что именно он — единственный, кто способен его найти.

Мальчишка Миралес был совершенно безумен — в этом команданте не сомневался. Однако хватило же у него сообразительности взорвать проклятую бомбу и размазать себя по всей Университетской площади! А откуда эта чертова штука взялась, позвольте спросить? Не сам же он ее сделал, верно? Нет, кто-то передал ее этому придурку — либо полностью собранную, объяснив лишь, как работает взрывной механизм, либо по частям, чтобы он собрал ее дома. Но команданте не смог доказать наличия сообщников. Недели утомительных допросов ничего не принесли. Один из троюродных братьев Миралеса признался, что не любит девочек (вот чудо-то, еще один гомик объявился), а старая тетка Лаура донесла, что дядя Артуро укрывает часть прибыли от налогов. И все, больше из родственников ничего выжать не удалось, хотя пятнадцати минут на крюке со связанными за спиной руками оказалось вполне достаточно: вся семья встала в очередь с признаниями. Но никто из них ни словом не упомянул об угнетении крестьян. Никто слыхом не слыхивал о бомбе. Так что был Миралес фанатиком-одиночкой, состоятельным к тому же, раз сумел прикупить бомбу такой мощности, или лишь верхушкой айсберга — террористической организации, осталось неизвестным.