Любовь и смерть Катерины - Николл Эндрю. Страница 62

Все это время сеньор Вальдес не собирался выполнять ее нелепое приказание.

На улице Катерина спросила:

— Ну что, выдержала я экзамен?

В награду он поцеловал ее, а затем они отправились в Картинную галерею и провели там полдня. Потом пили кофе, гуляли в тени деревьев около реки, ужинали, а после ужина он отвез ее в свою квартиру, где у Катерины уже появилась зубная щетка, занявшая место в стеклянном стаканчике рядом с его английской щеткой. Все это время сеньор Вальдес собирался при первой же возможности нарушить наказ матери.

Но ничего не вышло!

Душ сеньор Вальдес принял один, так что там ничего не случилось. Чистый, он залез под шелковистую, хрустящую простыню из египетского хлопка, и снова ничего не случилось. Катерина ходила по спальне, улыбаясь, оставляя за собой островки разбросанной одежды, а он не реагировал. Он лежал, прислушиваясь к шуму воды, а потом она появилась в комнате, завернутая в пушистое белое полотенце, блестя и сверкая росинками на коже, и опять — ничего! Она встала у кровати, отпустила руки и дала полотенцу упасть — ничего! Она откинула простыню — ноль! Она встала одним коленом на кровать, наклонилась вперед, осыпав его волосами, легла рядом, обвила руками его шею, положила ногу ему на живот, поцеловала в плечо, провела кончиками пальцев по груди. Ничего.

Она продолжала целовать его. Она прижалась к нему и легонько подышала в ухо. Она хрипловато усмехнулась.

Он сказал:

— Что-то я устал.

— День закончился лучше, чем я могла предположить, — Катерина поцеловала его медленно, страстно, в шею под ухом.

Он не пошевелился.

— Ты, наверное, тоже устала.

Катерина приподняла голову и посмотрела на него.

— Да, — сказала она, — день был такой длинный! Я действительно устала. Очень.

— Тогда, может, отложим до завтра?

— Хорошо. — Она отвернулась, свернулась клубком на другой стороне кровати.

Сеньор Вальдес вздохнул. Он обнял Катерину сзади, провел рукой по шелковистой коже, но она сделала еле заметное нетерпеливое движение, сбрасывая его руку. Почти незаметное движение, но в нем он прочитал презрение.

— Я очень устала, — сказала она тихо.

Но он знал, что она просто утешает его, пытается оправдать его бессилие, и, конечно, он винил во всем свою мать. Старую каргу с обвислыми коленями, с искореженными, скрюченными пальцами, с ее холодной постелью, в которой уже сорок лет не было мужчины. Он во всем винил свою мать с ее гусиной кожей и опухшими щиколотками, мать, которая только после упоминания о внуках смогла пересилить снобизм и выйти к Катерине. Это она заколдовала его, наложила заклятье!

Катерина поворочалась и заснула. Он понял это по тому, как выровнялось ее дыхание, как она тихонько, смешно засвистела носом.

Сеньор Вальдес не мог спать. Ночная темень давила на глаза. Ему было ужасно стыдно. Однако вскоре стыд уступил место гневу.

Сеньор Вальдес поднялся с кровати так тихо, что Катерина не шелохнулась. Голый, он сел за письменный стол, зажег лампу под зеленым абажуром и вытащил из ящика стала записную книжку. Сеньор Вальдес не знал, что в этот самый момент в далекой столице самолет, нагруженный почтой, разбегается по взлетной полосе и отрывается от земли.

Он умирал от желания писать. Он взглянул на страницу. «Тощая рыжая кошка перешла дорогу и незаметно прокралась в бордель». Вот и все, что там было. Сеньор Вальдес посидел, опустив руку с пером на конец фразы, пока чернила не собрались на кончике пера и не промочили три страницы насквозь.

На высоте в два километра, за сотни километров от него блестели, приближаясь, красные сигнальные огоньки.

Сеньор Вальдес опять вырвал первые страницы из книжки и опять вывел: «Тощая рыжая кошка перешла дорогу и незаметно прокралась в бордель», как вдруг из-под его пера выскочило продолжение: «в надежде, что прекрасная Анжела почешет ей животик».

Сеньор Вальдес уставился на страницу, не веря своим глазам. После стольких недель пустоты — на тебе! Слова возвращаются! В его постели лежала голая девушка, которую он сегодня не смог удовлетворить, а он счастливо улыбался.

Пилот самолета оглядел темное, пустое небо, бросил взгляд вниз, увидел блестящую в лунном свете полоску реки Мерино, и направил самолет в сторону невидимой посадочной полосы. На приборной панели мигали красные лампочки. Стрелки приборов дрожали, металлические голоса диспетчеров, которых он никогда не видел, бормотали в уши, отдавая указания. Далеко позади самолета собаки, спящие в горных селениях, услышали низкое гудение самолета и заворчали, заскулили во сне. Грудные дети, для которых это гудение давно стало привычным, вообще не заметили его. Но в джунглях круглоглазые, краснозадые макаки в испуге вскинули взгляд к небесам и теснее прижались друг к дружке на ветке. Самолет пролетел над джунглями, над полями, которые незаметно заросли домами и перешли в каменные джунгли, и, совершив последний круг над фавелой Санта-Марта, приземлился в городском аэропорту за час до рассвета.

Самолет подкатил к ряду низких белых зданий, сверкающих огнями, и несколько крытых грузовиков с надписью «Почтовая служба» устремились ему навстречу. К тому времени, как они подъехали к самолету, пилот нажал рычаг, опускающий люк, и люди в белых комбинезонах принялись деловито выгружать из недр самолета мешки с письмами и посылками. А когда запели первые птицы и отец Гонзалес, бледный, дрожащий от страха, встал у алтаря, когда мадам Оттавио, зевнув, закрыла входные двери своего дома и принялась собирать разбросанные по траве пустые бутылки, мешки с почтой уже прибыли на Центральный почтамт. В одном из них лежал толстый белый конверт, адресованный сеньору Вальдесу, с обратным адресом, написанным угловатым готическим шрифтом: Литературный журнал «Салон».

Катерина еще не проснулась.

Катерина открыла глаза только три часа спустя, когда сеньор Вальдес пошел на кухню, чтобы заварить кофе. Однако когда он снова вошел в комнату и снял с крючка свой роскошный черно-синий халат, она не подала вида, что проснулась, и продолжала лежать тихо-тихо, закрыв глаза, в той же позе, что и ночью: раскинувшись на постели в облаке волос, с ужасом чувствуя, как на щеке застывает тонкая слюнка деревенской дурочки. Катерина не знала, что яснее покажет Чиано, как крепко она спит — если она даст слюнке стечь на подушку или щелкнет челюстями и оближет губы, как сонный лабрадор? Она предпочла не шевелиться.

Сеньор Вальдес не заметил слюнки. Он вообще не смотрел на Катерину. Он только хотел одеться. Дело было не в новообретенной застенчивости, которой наградила его мамочка, и даже не в постыдной неудаче, постигшей его накануне вечером. Сеньор Вальдес просто решил приготовить яичницу, сварить кофе и подогреть булочки, запас которых держал в морозильнике, чтобы подать Катерине завтрак в постель, а поскольку сеньор Вальдес был эстетом и очень боялся выглядеть смешным, он не мог принести поднос голым.

Сдернув халат, сеньор Вальдес вернулся на кухню и бодро принялся за дело. Кофемашина жизнерадостно свистела и лопотала, и после нескольких минут раздумий Катерина решила, что пора вставать.

Хотя сеньор Вальдес и выделил Катерина зубную щетку, халата он ей не предоставил. Она вошла на кухню босиком, убирая волосы со лба, одетая в почти чистую футболку и вчерашние трусы. Она выглядела, как сонная Венера, улыбнулась ему и поцеловала в подбородок, и все-таки между ними теперь стояла холодная тень, которой не было раньше, как выдернутый зуб, который все еще ощущается в промежутке между оставшимися зубами.

— Ой, кофе, — сказала Катерина. — Как здорово! Спасибо.

— Я хотел принести тебе кофе в постель. Хорошо спала?

— Не очень. Скучала по тебе.

Он посмотрел на нее поверх кофейной чашки, скептически приподняв бровь.

— Правда. Не веришь? Я как старушка — должна все время чувствовать тепло твоего тела.

— А я-то надеялся, что романтические отношения продлятся у нас хотя бы до свадьбы.