Любовь и смерть Катерины - Николл Эндрю. Страница 64

А когда сеньор Вальдес вырос, он начал получать письма от издателей — сначала с отказами, но даже в отказах была горьковатая прелесть, словно в хорошем коктейле, и он научился смаковать ее. Отказы — неизбежная часть взросления, процесса творческого роста, как уроки танго или первые постельные опыты. Как первые написанные рассказы. Сеньор Вальдес не питал злобы к бывшим обидчикам.

Но вскоре он начал получать другие письма — доброжелательные, потом восторженные. Сначала издатели снисходительно соглашались печатать его романы, но вскоре начали умолять, чтобы он работал именно с ними. Приходили письма от критиков, доброжелателей, обожателей, фанатов. Он все их читал с удовольствием, но больше других ему нравилось получать письма от издателей, которые когда-то отказали ему. Сеньору Вальдесу нравилось, лежа вечером в кровати, поднести к свету лампы два практически одинаковых листка бумаги, с одинаковыми шапками и подписями, только одно презрительно кривилось: «Нет», а другое умоляло: «Пожалуйста!» Он до сих пор помнил трепет, с которым сравнивал послания издателей. Однако и это чувство постепенно прошло, уже много лет сердце сеньора Вальдеса не трепетало при мысли о том, что ему откажут в публикации. Теперь, что бы он ни писал, печатали немедленно. По крайней мере так продолжалось до тех пор, пока он писал.

И все же, когда сеньор Вальдес подошел к своему ящику и обнаружил торчащий из него толстый белый конверт с обратным адресом «Литературный журнал «Салон», напечатанным такой густой краской, что буквы бугрились на поверхности, он почувствовал глубокое волнение и отчасти — отцовскую гордость.

Он знал, что найдет в этом конверте — чек на небольшую сумму, бурное восторженное письмо от сеньора Корреа и рассказ Катерины, напечатанный где-нибудь в самом конце журнала после скучного интервью с начинающим писателем и до раздела рецензий на дешевое книжное барахло. И все равно он был счастлив, что смог помочь ей, что его до сих пор помнят, что его слово пока что-то значит. Он широко улыбнулся и потер руки, представляя, как обрадуется Катерина. Он вспомнил день, когда впервые увидел собственный рассказ, напечатанный в подобном журнале, — как счастлив он был тогда! А теперь он открыл для Катерины дверь в издательский мир — в следующий раз пристроить ее вещицы будет гораздо легче. В следующий раз она сможет сказать: «Да, у меня были публикации в «Салоне», и ее сразу зауважают. Как приятно помогать людям, как хорошо, что он дал ей старт! Понятное дело, на какое-то время ей все равно придется посвятить себя семье: ведь у них появятся дети, неизвестно, когда и сколько, но уж лет десять-пятнадцать она точно будет занята. Сеньор Вальдес улыбнулся, довольный тем, что именно он содействовал ее успеху, что теперь так или иначе она будет чувствовать себя обязанной ему. Она будет ему благодарна. Очень благодарна!

Он испытал такое волнение при виде письма, что чуть не разорвал конверт прямо в вестибюле, однако сумел себя сдержать. Аккуратно вынув из ящика все, включая экземпляр «Национальной газеты» и прочий мусор, которому предстояло отравиться прямиком в корзину для бумаг, он поехал наверх, с нетерпением думая о том, что первым делом расставит гладильную доску и хорошенько отгладит помятые журналы, чтобы придать им первоначальный вид.

Он так и сделал, а потом прошел на кухню и над кухонным столом разрезал конверт первым, что попалось под руку — ножом для сыра. Потом с трудом вытащил из конверта два пухлых экземпляра «Салона».

Сеньор Вальдес не был тем, что мы привыкли называть симпатико — милым, симпатичным человеком; никто из его знакомых не встал бы за него к стенке. Имелись у него и враги, таких в городе было несколько. Но даже они в то утро посочувствовали бы ему.

Задняя обложка была обыкновенной — реклама «Американ экспресс» во всю полосу, но кода сеньор Вальдес перевернул журнал, то обомлел. Какое-то время он стоял, не веря глазам, не понимая, на что именно смотрит. Да, он видел слово — странно было бы его не увидеть, но буквы сливались, отказываясь проникать в мозг. Под обычной витиеватой журнальной шапкой, в точности соответствуя первоначальному замыслу сеньора Хуана Игнасио Корреа, во всю ширину страницы красовалось слово «ВАЛЬДЕС!», украшенное вызывающим восклицательным знаком, который сеньорита Канталуппи придумала в последнюю минуту.

Нет, это какая-то бессмыслица! Что произошло? Как? Почему? И вдруг до него дошло. Он перелистал несколько страниц глянцевой рекламы в поисках оглавления, пытаясь унять нарастающую панику. Не может быть! Нет, может — целая страница редакторского вступления была посвящена триумфальному возвращению сеньора Л.Э. Вальдеса с его новым, потрясающим рассказом. Потом шло около двадцати страниц критического разбора произведения, хвалебные отзывы, мнения экспертов, о которых он в жизни не слышал, но которые делом всей жизни избрали поиск скрытых смыслов в его работах, «мифических троп, мимов и символов». Маленький рассказ Катерины был разложен на составляющие, проанализирован и отнесен к выдающимся примерам мастерства сеньора Л. Э. Вальдеса, венчающим его литературную карьеру.

Сеньор Вальдес швырнул журнал на стол и, издав гневный рев, в ярости разорвал белый конверт пополам, ища хоть какого-то объяснения безумию. Он его нашел: письмо от редактора, на которое сеньорита Марта Алисия Канталуппи потратила целый час, а сеньор Корреа написал собственной рукой.

Оно гласило:

«Мой дорогой сеньор Вальдес, не могу выразить всю глубину своей признательности за то, что Вы выбрали «Салон» для публикации Вашего последнего шедевра».

— Да не выбирал я тебя, идиот! Придурок!

«Весь литературный мир, затаив дыхание, ждал появления новых гениальных произведений, но недели становились месяцами, а месяцы перерастали в годы…»

— Что за бред!

«…но мы не получали ни словечка от нашего выдающегося автора, надежды и гордости нашей страны. С публикацией «Коробейника Мигеля Анхеля» Вы воистину открыли новую главу…»

— Господи Иисусе, помоги мне!

«.. в истории современной литературы и…»

Дальше следовала еще одна страница излияний в том же духе.

Письмо заканчивалось словами:

«Вы просите о вознаграждении по нашим обычным расценкам. Стоит ли говорить, что это абсолютно невозможно! Для такого уровня мастерства расценок быть вообще не должно, поскольку оно само по себе бесценно. Однако я искренне надеюсь, что Вы примете вложенный чек не как вознаграждение, но лишь как знак искреннего восторга и почитания высокого Искусства, которое Вы еще раз продемонстрировали нам».

Огромная, украшенная завитушками роспись сеньора Корреа занимала всю нижнюю часть страницы. Кроме письма из конверта выпал желтоватый листок банковского чека, адресованного сеньору Л. Э. Вальдесу, на котором стояла сумма: 250 000 корон.

Сеньор Вальдес поднял его двумя пальцами и отнес к окну.

— Что же, — пробормотал он. — Может, это хоть немного смягчит удар.

Университетская площадь оправилась после взрыва бомбы. Разметенные предметы вернулись на свои места, все стало как раньше — маньяк Миралес ничем более не напоминал о себе, за исключением разве что странной новизны некоторых деталей. Искореженные участки ограды были заменены новыми, несколько отличающимися по узору. Четыре ночи подряд на площади работали краны, поднимая в воздух иссеченные осколками бетонные плиты и вставляя на их место целые. Муниципальная служба озеленения закупила сотни саженцев цветов и растений, которые привезли в фанерных ящиках и посадили на место погибших, и теперь клумбы цвели ярче прежнего. Даже слишком ярко. Новые плиты, отмечавшие место, где во время взрыва находился Миралес, новые ступени университетской лестницы, другие участки площади, где камень и бетон отмывали особенно тщательно, своей чистотой выделялись на фоне остальных, как тонкая розовая кожица на зарастающей ране. Люди вежливо отводили от них взгляд, как от обезображенного ожогами лица, делая вид, что и замечать-то нечего, однако невольно обходили новые плиты, будто то, что давно было смыто и отчищено, могло пристать к их подошвам, заразить их.