Любовь и смерть Катерины - Николл Эндрю. Страница 67

Катерина тихо заплакала.

— Что теперь они могут сделать? Извиниться перед читателями за то, что не различают писательских стилей? Что не смогли отличить твое произведение от моего? Это же значит подписать себе смертный приговор! Если бы ты сама послала им рассказ, они бы его даже не прочитали, а теперь…

Катерина крикнула:

— Не в этом дело!

На другом конце гравиевой дорожки доктор Кохрейн поднял голову от газеты.

Сеньор Вальдес положил ладонь на руку Катерины.

— Ну скажи мне, в чем дело.

— Не прикидывайся дурачком, Чиано! Ты сам прекрасно понимаешь!

— То есть дело в том, что ты хочешь, чтобы люди знали, что это твой рассказ.

— Это и так понятно!

Доктор Кохрейн повернулся на скамье и посмотрел в их сторону. Если он и узнал их, то не подал виду.

— Катерина, но ведь ты хотела, чтобы люди читали твой рассказ, правда? Так вот, люди читают его сейчас, больше людей, чем ты считала возможным, обсуждают его и думают о нем.

— Они читают твой рассказ, думают о твоем рассказе.

Доктор Кохрейн приложил ладонь к глазам, защищая их от солнца, и с неодобрением вгляделся в источник шума.

— Не могу поверить, — горячо заговорила Катерина, — просто поверить не могу! Как такое вообще могло произойти? Неужели они там, в редакции, такие тупые? Никто не мог бы вот так, случайно, перепутать имена.

— Ты же не думаешь, что я специально поставил свое имя под твоим рассказом? Ты что, считаешь, что я способен украсть у тебя авторство? Смотри, я ведь отдал тебе деньги!

— Да не нужны мне дурацкие деньги!

— Ах вот как! Деньги нам не нужны! Нам нужна лишь слава!

— Да пошел ты, Чиано!

— Подожди, Катерина, позволь мне сказать тебе кое-что. Все это не имеет значения. Поверь. Тебе кажется, что имеет, но на самом деле — нет. А вот деньги — другое дело. Деньги всегда нужны. И я отдаю тебе эти деньги и обещаю, что больше ты никогда в жизни не будешь бедствовать. А насчет авторства… То, что это сделала ты, — вот что самое важное. Рассказ не изменится, какое бы имя под ним ни поставили. И плевать, что будут говорить дураки-академики.

— Тебе хорошо говорить, Чиано — у тебя есть и деньги, и слава! И ты хочешь убедить меня, они — суета и тлен? Хочешь сказать, что такие мелочи, как дом, красивая одежда, образование, и — да, деньги и слава, — не имеют значения? Что все это мишура, бессмысленные символы? А ты попробуй жить без них, Чиано!

— Ноу тебя же есть все это. Кроме славы. Пока. Катерина, подумай, каждый день в камерах под пытками умирают мученики. Никто не знает их имен, но от этого они не перестают быть мучениками. Тебе не пора вырасти, девочка?

Катерина вскочила со скамьи и подняла вверх левую руку. Быстро шевеля пальцами, она скомкала чек и, размахнувшись, бросила сеньору Вальдесу в лицо. Бумажный шарик ударил его с силой одуванчика, но обжег, словно раствор соляной кислоты. На секунду их глаза встретились — боль и гнев, гнев и боль, — а потом Катерина повернулась и почти побежала по дорожке прочь от него, прочь от аркад ювелиров на Пасео Санта-Мария в сторону доктора Кохрейна. Он встал и при ее приближении приподнял шляпу. Сеньор Вальдес увидел, как они обменялись несколькими словами, а потом доктор Кохрейн придержал чугунные ворота, и Катерина выскользнула на площадь.

Сеньор Вальдес не видел, как не заметили и доктор Кохрейн с Катериной, что напротив железной решетки, в тени деревьев стояла старая, пыльная машина с двумя торчащими из крыши толстыми антеннами и с вмятиной на капоте. В машине сидел команданте Камилло и наблюдал за происходящим.

Так они и сидели — сеньор Вальдес на скамейке в саду под каштаном, команданте Камилло — в машине, и оба не подозревали о присутствии друг друга.

Прошло несколько минут, и сеньор Вальдес услышал невдалеке лязганье садовых инструментов, а потом увидел садовника — загорелые ноги и микроскопические шорты, — с обиженным видом толкающего тележку к деревянному сарайчику, что прятался в глубине пыльных кустов мирта. Садовник запер сарай и пошел к выходу из сада, хрустя гравием. У него было выражение лица человека, которого надули по крайней мере на несколько корон, но все-таки он не забыл аккуратно прикрыть за собой ворота. Чугунная створка издала резкий скрежещущий звук, и из кроны дерева его повторила большая черная птица. Она слетела пониже, скрежеща на разные лады, пока не утомилась, а потом прыгнула на дорожку и начала забавляться, барахтаясь в сухих листьях.

Сеньор Вальдес встал. Он заглянул под скамейку, нашел чек сеньора Корреа, поднял его с земли и опять сел, развернул чек и разгладил о брюки мятую бумагу.

Он был зол и обижен. Зол на себя — за то, что так сильно расстроился из-за глупого, ребяческого жеста. Она выбрала лучший способ оскорбить его — конечно, еще эффектнее было бы разорвать чек на мелкие кусочки и разбросать по всему саду, но так же бессмысленно, поскольку чек был выписан на его имя, а не на ее.

«Она прекрасно знала, что я просто попросил бы выписать мне новый взамен утерянного, черт подери», — мрачно подумал сеньор Вальдес и представил выражение лица банкира Маррома, когда он увидит чек. А свежий выпуск «Салона» вот-вот появится в магазинах! Он опять сделается центром внимания — он и его огромный гонорар, ведь на чеке ясно написано, кто отправитель. Конечно, сеньор Марром это заметит. Наверное, скажет что-нибудь лестное, изобразит какой-нибудь комплимент. Сеньор Вальдес, вздохнув, подумал, как приятно будет опять услышать комплимент. Нет, разумеется, он не собирается оставлять деньги себе. Это деньги Катерины, но она все равно не сможет их получить, пока гонорар не переведут на его счет. Он отдаст ей все, до последнего сентаво. На секунду сеньор Вальдес подумал, что было бы здорово, если бы Мария случайно оказалась в банке, но опомнился. Что за глупая мысль!

Он сложил чек по старому сгибу и убрал в бумажник. Он дал время Катерине прийти в себя и вернуться. Черная птица, вволю наигравшись с листьями, в последний раз проскрипела свою песню и улетела прочь.

За два квартала монотонно гудел и завывал транспортный поток — как ветер на пустынном пляже. Сеньор Вальдес начал подумывать о том, что делать дальше.

А на другой стороне сада, сидя в пыльной машине, команданте Камилло следил за доктором Кохрейном и Катериной. Вначале его внимание привлекла ее быстрая походка, аура беспокойства, гнева и страха. Девчонка! Она быстро шла по дорожке прямо на доктора Кохрейна. Команданте презрительно фыркнул. Как можно назначать встречи в таком людном месте? Да они вообще не имеют представления о конспирации!

Доктор Кохрейн поднялся и приподнял шляпу — даже ручку поцеловал, старый козел. Впрочем, если такие старомодные штучки-дрючки помогают старику залезть в эти хорошенькие трусики, тем лучше для него — команданте не возражает.

Команданте опустил стекло, и в салон машины проникло птичье пение — как бусинки, падающие на пол с разорванного ожерелья.

Девушка была явно расстроена. Нечистая совесть, что еще? Боже, сколько раз он видел, как такие вот девчонки сами доходили до края, и ему оставалось лишь чуточку подтолкнуть! Мягкое заверение, что они будут чувствовать себя намного лучше, когда признаются, и — слезы градом сыпались из глаз, а вместе со слезами — слова. Ха! Команданте читал отчаяние на ее лице. Девчонка готова расколоться. Чувствует, наверное, что они со стариком давно на крючке.

Доктор Кохрейн открыл ворота, учтиво поклонился и пропустил ее вперед. Вы только посмотрите на этого кабальеро! Впрочем, опять-таки кто он такой, чтобы судить? Видать, уловки старикана работают!

На площади доктор Кохрейн предложил ей руку, и они пошли в сторону университета.

Команданте притворялся, что читает газету, но не поднимал ее, загораживая лицо, как делают сыщики в дешевых фильмах — такой горе-детектив сразу привлечет к себе внимание. Коменданте знал, что никто так не выделяется в толпе, как тот, кто отчаянно старается держаться незаметно. Поэтому, когда девчонка и старик вышли на улицу, он сложил газету и откинулся на спинку сиденья, глядя перед собой. Когда они проходили мимо его машины, он зевнул, закрыв рот рукой. Они не заметили его.