Пастыри чудовищ (СИ) - Кисель Елена. Страница 5

* * *

Ходить по улицам Вейгорд-тэна — это надо со сноровкой, умеючи. Знавал я одного законника, помешанного на метафорах — так тот страстно любил сравнивать города и княжества Кайетты с разными вещами. Хартрат, говорил он, смахивает на ощипанную курицу со своими куцыми домишками, суетящимися горлопанками-торговками и сторожевой башней, которая рано или поздно свернется на бок по причинам естественной старости. Овигер — будто свиток полотна в лавке у торговца-обманщика: несколько локтей — безупречны и красочны, а дальше — сплошная гниль. Эрдей — паучье гнездо: сунешься — запутаешься в бесконечных протянутых отовсюду нитках фанатиков, фанатиков там столько, что просто диву даешься, как они друг друга не убивают, все же разных верований… впрочем, убивают иногда. Еще он сравнивал с мышиными норами Ахетту и с куском пирога Раккант, да и вообще много чего с чем сравнивал, только лучше всего мне запомнилось про Вейгорд.

— Южане, — ухмыльнулся законник. — Вейгорд — это… с чем сравнить? Предположим, пьяной бешеной обезьяне сунули пучок колючек под хвост… вообразил? Помножь на число жителей Вейгорда.

Я тогда по неопытности полагал, что законник приврал, но после месяца в Вейгорде понял: умножать надо было на число самых нормальных жителей. Остальные вовсе не поддавались никаким метафорам.

Не успел я пройти десятка шагов, как меня чуть не сшиб с ног сутулый мужичок, обтрепавшийся и заросший. За мужичком с воплями неслась чернобровая пышнощекая матрона с ножом. Из воплей матроны следовало, что мужичок испортил ей жизнь и теперь за это основательно поплатится. Кто-то на углу пронзительно свистел. Заливались лаем собаки: в Вейгорде эти твари какие-то бешеные, они не умолкают ни днем ни ночью. На углу торговка рыбой и покупатель взялись за грудки в попытке выяснить, сколько ж должны стоить маленькие осьминожки. Толпа чумазых мальчишек, заливаясь хохотом, пользовалась случаем и таскала рыбу из-под локтя у торговки.

Помню, первую неделю я не мог спать в этом городе. Отчасти потому, что за стенкой съемной комнаты поселилась семья с тремя детьми и большими страстями. Отчасти потому, что не понимал: в этом городе вообще кто-нибудь спит?

Кажется, тут даже чайки над пристанью орут круглые сутки. А пройти по улицам так, чтобы тебе по уху случайно не заехали буйно размахивающие руками жители — тут нужно особой ловкостью обладать.

Запах морской соли, специй и рыбы стегнул по щекам: я свернул в Анисовый переулок, как все в Вейгорд-тэне — узкий, так что соседи из домов напротив могут отколотить друг друга палками, просто высунувшись из окон. Кстати, именно так вейгордцы частенько и поступали. Под ногами между булыжников улицы перекатывались рассыпанные кем-то перчины, монотонно шумела вода в почтовом канале по правую сторону улицы под древней, насквозь ржавой решеткой. Над головой грохнуло окно — и я успел отскочить из-под потока хлынувших на улицу помоев с кислым душком. «Смотреть нужно!» — звонко ударил голос вдогонку.

Какой-то крестьянин, заехавший в город по делам, пытался втащить в переулок осла, осёл сопротивлялся и ревел, крестьянин ревел почти так же громко пропитым голосом, объясняя зверю, какая ж он тупоумная скотина. Перекрикивались над моей головой хозяйки из окон — судачили о чем-то своем, чудом различая голоса в остальном шуме.

Околопортовые кварталы — самое беспокойное место в городе, но старина Лу выбрал местечко для жилья с умыслом — чтобы напоминало о прошлом.

— Вошел! — крикнул я от порога, для приличия пару раз прогрохотав почтовым молотком в виде ноги. Под молотком притулилась табличка «Пни меня!» — Лу отличался довольно своеобразным юмором. Может, поэтому он был чуть ли не единственным, с кем я сошелся в этом до чрезвычайности южном городе. Ну, и само-то собой, лучшего информатора не сыщешь. Клад для отправляющейся в очередной рейд «крысы».

В крохотной и тесной прихожей царил полумрак, который после яркого полудня ослеплял напрочь. Пахло табаком и кожей, и приходилось отводить с дороги висевшие повсюду ременные петли.

— В долг не дам, — донесся из глубин дома загробный голос.

— Хорошего же ты обо мне мнения! — возмутился я. — У меня тут пиво и колбаски. Есть желание составить компанию?

В первой комнате старины Лу не обнаружилось, зато полумрак стал гуще. Покачивались петли — будто ванты на корабле. Раковины и кораллы на полках, уймища книг повсюду, даже на креслах, обширные запасы трубок и табаку и чучело попугая — для загадочности.

— Хе… хе… так и будешь торчать, как фок-мачта посередь палубы? Кружки сам знаешь, где.

Лу заявился из второй комнаты, хватаясь за петли, свисавшие с потолка, словно диковинная старая высохшая обезьяна. В последний его выход в море неустановленная морская тварь отхватила ему нижние конечности до середины бедра. Костылей же старикан не признавал. Вот и обустроил себе жилище по своей фантазии.

Пока я гремел посудой в настенном шкафчике и разгребал залежи книг на столе, Лу приземлился в кресло и нашарил кисет с табаком.

— Намедни ограбить пытались, — каркнул радостно, — пришлые какие-то, деревенские. Шептались у двери — небось, на весь квартал слышно было. Один еще другому доказать пытался, что дело — легче не бывает. Беспомощный огрызок, хе, хе. Закричать не успеет. А другой-то набожный попался — всё бормотал, что грех же. Перед Стрелком и Мечником — нападать на стариков.

Я выразительно присвистнул, разливая пиво по кружкам. Бедолажки. За время своих скитаний старина Лу успел избороздить Кайетту вдоль и поперек, поторговать на Рифах, набрать коллекцию славных боевых амулетов… А метал ножи и вовсе виртуозно, повисая на одной руке.

— Итог?

— Две лужи у входа, — отозвался Лу и сцапал кружку, — чуть дверь мне не вынесли. Нехорошо старика заставлять на уборку время-то тратить.

— Сколько знаю, ты на нее особенно не тратишься, — заметил я, выразительно созерцая паутину на полках. Лу зыркнул из-под сивых косм и сделал добрый глоток.

— Контракт, Сор? Я-то думал, ты сюда и дорогу забыл. Или, может, кто сделал полезное дело — пришиб тебя уж наконец-то.

— Было дельце. А до этого — еще одно и еще одно. Так что нет, мир пока никто не облагодетельствовал через отрывание моей беспутной башки.

— А может, и хорошо, — беззубо ухмыляясь, заметил Лу. — К тебе ведь привыкаешь, вот какое дело. Как к той детальке, что та тварь мне не успела оторвать, хе, хе. Вроде как и бесполезная штука, а доставляет радость временами. Слыхал, ты провалил дельце с жемчугом из-за какого-то щенка из Службы Закона?

— Мое почтение твоим знаниям. Да, портил мне кровь один законник… молодой и чем-то похожий на тебя, разве что с ногами. Мозгов — ни унции, гонору — море, а прилипчивый, как рифская терпенея — не оторвешь.

Еще какое-то время мы с Лу изощрялись — кто ярче выразит другому свое искреннее расположение. За это время я выложил снедь — какую на ткань, какую просто на тарелки, нашел две глубокие деревянные кружки, пропитанные ромом, плеснул в них пивка.

— Но ты-то, конечно, по делу приперся, — каркнул Лу и увел у меня кружку с шапкой свежайшей пены. — Кхе… хе. Нет бы зайти, поболтать о пиратстве на Рифах или любовниках женушки Хромого Министра. Или об этом новом сборе на виры, будь он неладен. Ты-то, само собою, приперся, уже имея на руках заказ — раз еще и жратву приволок. Чего надо-то?

— Сущую малость, — отозвался я рассеянно. — Ковчежники.

Лу невозмутимо отхватил половину жареной колбаски и протолкнул ее лепешкой с сыром.

— Ковчежники, — донеслось невнятно, — плохо, плохо. Мало что знаю. Потому как — кому они нужны-то? О наших-то почти и вообще ничего, хоть и появились давно уж, пять лет назад, что ли. Как Илай Юродивый двинул эту идею с питомничком, так и завелись, угу.

Народная любовь к Илаю Вейгордскому начала проявляться сразу же после его воцарения. Любовь народ выражал решительно и горячо: кличками. Юродивый — это еще вполне себе мягко.