Девушка из Дубровника - Жилло Анна. Страница 45

— Все страньше и страньше, — я вообще не собиралась обсуждать подобные темы, но, похоже, Остапа понесло. — Ты говорил, что мог бы уложить меня в постель в первый же вечер. И какие, интересно, чувства ты ко мне тогда испытывал? К совершенно незнакомому человеку? Ну ладно, понять, что ты этого человека хочешь, можно за несколько секунд. Но чувства?

Глеб закинул руки за голову и какое-то время молча смотрел в потолок.

— Не знаю, Ника, — сказал он наконец. — Я и видел-то тебя в аэропорту как раз несколько секунд. А потом все три часа до Дубровника думал о тебе. Да, это были не самые приличные мысли, чего уж там. Но вот через проход от меня сидела офигенной красоты девушка. И стюардесса, когда напитки раздавала, так и норовила прислониться каким-нибудь фрагментом. Очень ничего стюардесса. Почему о тебе, почему не о них? Почему вообще одного человека сразу хочешь, а на другого внимания не обращаешь? Не знаю, что это были за чувства. Может, и не чувства — эмоции. Но определенно не одно только желание. Кстати, когда я вышел из самолета, все оборачивался — ну, мало ли.

— Я почти последняя выходила. И, знаешь, о тебе тогда точно не думала.

— Помнишь, я сказал в Дубровнике, что глазам не поверил, когда тебя увидел? Подумал, что судьба дает шанс… Ну так что? — он тряхнул головой, как будто отгоняя ненужные мысли, и медленно обвел пальцем полукруг у меня под грудью. — Слабо?

— Глеб, а тебе точно тридцать пять? — я покачала головой. — Не пятнадцать?

— В пятнадцать я был очень застенчивым подростком, — Глеб перешел к другой груди. — Это Бран с девками хороводился, наверно, с детского сада, а я первый раз после выпускного поцеловался. Мм?

— Вообще это какие-то развлекушки для испорченных девчонок и дедушек-гладиаторов, — для вида сопротивлялась я.

— Ну и что? Ты будешь испорченной девчонкой, а я — дедушкой-гладиатором. Ну? На старт, внимание, марш?

Мы сели друг перед другом, лицом к лицу, поджав ноги так, чтобы максимально затруднить доступ к запретным зонам. Сначала я только посмеивалась и бестолково водила руками по груди и плечам Глеба. Мол, раз тебе хочется — ладно, так и быть. Все это, конечно, забавно и приятно — но чтобы Lucy in the sky with diamonds? Это вряд ли. Так что, наверно, получится ничья.

Но уже через несколько минут меня захватило и понесло. От пальцев, которые касались моего тела то легко и щекотно, то тяжело и тягуче, разбегались длинные жгучие волны. Это не был озноб, когда холод и жар сменяют друг друга — они странным образом сливались воедино, и лед не плавился в языках огня. Сердце колотилось, как африканский тамтам. На спине проступила испарина, под мышками и под коленями взмокло, а как же горячо и влажно стало между сжатыми ногами.

Глеб быстро, тонко обводил пальцами мои губы, пробегал по щекам, словно случайно касался мочек ушей, поглаживая тонкий пушок на них — от чего уши моментально начинали гореть. Я запрокинула голову, позволив ему ласкать чувствительную кожу под подбородком, ямочку между ключицами.

Очень скоро я поняла, что с радостью сдаюсь на милость победителя, и все же продолжала касаться его тела, поддерживая правила игры. Казалось, что руки Глеба везде. Они мягко сжимали мою грудь, обводя вокруг соски, дразня их подушечками пальцев. Они быстро пробегали вдоль позвоночника, щекотали ямочки под поясницей, властно опускались на ягодицы и бедра. Они скользили по животу вниз, к самой границе разрешенной территории, едва не нарушая ее.

Глеб смотрел мне прямо в глаза, как в самый первый раз, не отпуская ни на секунду. И лишь иногда переводил взгляд вслед за руками, и тогда он становился осязаемым, таким же горячим, возбуждающим, как и прикосновения. Я полностью потеряла контроль над собой, и это меня нисколько не пугало. Все мое тело тянулось за его пальцами, каждая клеточка словно просила: и меня, и меня тоже не забудь, дотронься. По мышцам пробегали короткие маленькие судороги — как будто в предвкушении той мощной, сладкой волны, которая уже зрела где-то в тайной глубине. Так наливается силой и ярким цветом крошечный бутон, готовый распуститься, вспыхнуть алым пламенем.

Если бы кто-то сказал мне, что можно испытывать такое острое наслаждение от прикосновений не к тайным, сокровенным местам, с готовностью отзывающимся на опасные, рискованные ласки, а просто к рукам, ногам, лицу… Нет, я бы не поверила. С каждой секундой оно становилось все сильнее, я словно поднималась из ущелья в гору, к свету и только тусклым краешком сознания сдерживалась от криков и стонов на весь дом. А потом все тело сжалось в тугую пылающую точку — и разлилось потоками лавы. Это не было похоже ни на что испытанное до сих пор. Не лучше, не хуже, просто совсем другое.

— Команда гладиаторов ведет со счетом один — ноль, — донеслось откуда-то с противоположного конца вселенной.

— Как хорошо… — прошептала я, уткнувшись лицом в подушку, и губы Глеба жадно нашли ямочку под затылком…

Глава 34

Мы лежали, обнявшись, и слушали мерный, монотонный шум дождя. Опустились сумерки, но свет включать не хотелось. Я, как обычно, уткнулась носом в семаргла и легонько пощипывала волоски на груди Глеба.

— Побриться? — лениво усмехнулся он.

— С ума сошел?! — возмутилась я. — Мне нравятся шерстяные мужчины. Ну, не совсем, конечно, как мартышки, но и не голые. В меру шерстяные. Знаешь, — я тихо захихикала, — в цирке как раз это не приветствовалось. Ну ладно еще в трико, но вот кто с голым торсом выступал… Был у нас укротитель змей. Такой весь южный товарищ, жутко волосатый. И грудь, и спина. А удавам это страх как не нравилось. Отказывались по нему ползать категорически. А если брил — тем более. Наверно, кололся. Приходилось эпиляцию делать.

— Да, Ника… — протянул Глеб задумчиво. — По всему выходит, я твой идеал. Имя мое тебе нравится, сама говорила. Шерсть нравится. А уж от Сеньки моего ты, похоже, вообще без ума.

— Что?! — я аж задохнулась. От его фразочек у меня не раз челюсть отвисала до колен, но это было уже чересчур — настолько вульгарно прозвучало.

— Семаргл, — он дернул плечом у меня под щекой. — Он же Семен. Или Сенька. Ты вечно с ним лижешься. А ты о чем подумала? Ника…

Я закрыла лицо рукой, умирая от стыда.

— Вот-вот, — прокомментировал Глеб. — Именно. Фейспалм. И вообще ты меня оскорбила до глубины души, — он опустил глаза вниз. — Это, в твоем понимании, Сенька?! Вот спасибо-то. Нет, я, конечно, на книгу рекордов Гиннеса не претендую, но Сенька?.. Извини, дорогая, согласен только на Семен Семеныча. У тебя ведь так язык и не повернулся назвать его каким-нибудь человеческим словом, тогда почему бы и нет?

— Глеб, ну в конце концов, — я повернулась к нему спиной. — Ты хотел бы, чтоб я твоего Семен Семеныча называла медицинским термином? Или матерно? Или какой-нибудь пошлятиной вроде «твой дружок»? Или, может, херр Тирет?

— Ну вообще-то есть нейтральное слово. Вполне литературное.

— Твое литературное слово у меня ассоциируется исключительно с пауками и крабами. Ну, еще с математикой.

— Ну, с математикой — понятно. А с пауками-то почему? — удивился Глеб.

— Потому что членистоногие.

— Ясно, — фыркнул Глеб. — И тут лапы паучные. Ладно, значит, решено, быть ему Семен Семенычем. Нет, ну а что? Вдруг он забудет, что делать надо. А ты ему такая: «Семен Семеныч!» А он такой: «Аааа!»

Глеб так забавно скопировал интонации героев «Бриллиантовой руки», что я покатилась от смеха. В этот момент на тумбочке зажужжал его телефон. Посмотрев на экран, Глеб удивленно приподнял брови и ответил по-хорватски.

— Ник, — повернулся он ко мне, выслушав собеседника, — Марика и Влах нас на ужин приглашают, пойдем?

Я пожала плечами. Глеб ответил утвердительно и отключился.

— Не бойся, там все прилично. Не как позавчера. Бран побоялся сам подниматься. После того раза. Марика сказала, что в такой дождь мы вряд ли куда-то потащимся, так почему бы к ним не прийти.