Дикая Флетчер - Такер К.-А.. Страница 18

– Он обещал, что сходит за продуктами, – бормочет Агнес себе под нос, настолько тихо, что я не думаю, что она хотела бы, чтобы я это услышала. Она берет пакет молока, чтобы открыть его и понюхать. Ее нос морщится. – На твоем месте я бы не стала это пить.

– Все в порядке. Я все равно не могу пить молоко. У меня аллергия на молочные продукты.

Мне поставили этот диагноз, когда мне было пять лет. Этого, я уверена, отец не помнит.

Агнес закрывает холодильник.

– Я уверена, что он ждал, пока сможет узнать, что тебе нравится. – Она натянуто улыбается. – Мейер открывается в восемь тридцать. Он свозит тебя туда первым делом.

Что ж, хорошо, что я не голодна.

И снова я не могу не задаться вопросом, действительно ли мой отец хочет видеть меня здесь. Разумеется, он мог бы захватить несколько элементарных продуктов питания, чтобы накормить дочь, когда она приедет. Если бы ему было до этого дело.

– Когда именно вы сказали ему, что я приеду?

Агнес медлит, дотянувшись до стопки почты, лежащей на столешнице, и медленно просматривает письма, ее взгляд задерживается на маркировке.

– Вчера вечером.

Я вспоминаю нашу переписку в пятницу, когда я сообщила ей, что заказала билет на самолет – спасибо Саймону за то, что оплатил счет. В ответ Агнес написала, что мой папа очень рад моему приезду.

Это была явная ложь.

Почему она не сказала ему об этом в пятницу, сразу после получения моего письма? Почему ждала еще один день? Ожидала ли она, что он будет не просто «очень рад»? Что он сказал, когда Агнес сообщила ему новость? Какие слова и с какой интонацией были произнесены в этих стенах по поводу моего приезда?

Бросив нераспечатанную почту, Агнес начинает собирать сухие листья с растения базилика, которое стоит на верхней полке многоярусной подставки у двери, при этом она сосредоточенно хмурится.

– Устраивайся поудобнее, Калла. Твой отец должен скоро вернуться.

– Конечно.

Мой взгляд мечется по сторонам. Сейчас я чувствую себя как угодно, но только не удобно. Кухня определенно вмещает в себя все необходимое – базовую белую плиту, холодильник, простой круглый деревянный обеденный стол со множеством вмятин и царапин от многолетнего использования и потертую раковину из нержавеющей стали с окном над ней, из которого открывается вид на плоский пейзаж. И все же в этом помещении нет ничего особенно гостеприимного. Оно не похоже на нашу просторную и светлую кухню в Торонто с мечтательным эркером и мягким креслом у окна, которое стоит возле него, приглашая свернуться калачиком с книгой и горячим шоколадом в холодный зимний день.

Но, возможно, мой дискомфорт не имеет никакого отношения к декору, а все дело в том, что все мои волнения по поводу встречи с отцом оказались быстро подавлены нарастающим страхом, что я здесь нежеланный гость.

Я вдыхаю. В воздухе витает едкий запах горелого дерева и пепла, будто из дровяной печи. Не сигарет, замечу.

– Он бросил курить, да?

– Он работает над этим. Пойдем. Я покажу тебе твою комнату.

Агнес ведет меня из кухни в длинную, узкую гостиную. По крайней мере, на этой стороне дома нет уток-крякв, но она тоже лишена индивидуальности. Такая же тусклая, даже при включенном верхнем свете. Стены белые, с несколькими кусочками ничем не примечательного снежного пейзажа; ковер потертого овсяного цвета, с виднеющейся истертой дорожкой от порога до простой черной дровяной печи на бежевой плитке в дальнем углу.

– Когда твой отец не работает, ты найдешь его именно здесь. Здесь или снаружи. – Агнес машет рукой в сторону крыльца с навесом по ту сторону окна, которое больше, чем окно на кухне, но все равно слишком мало для комнаты такого размера.

Если не считать нескольких сложенных газет, сваленных в кучу на деревянном журнальном столике, не похоже, что комната используется часто. Как всегда, приоритетом для папы остается «Дикая Аляска».

Но на краю золотисто-черно-зеленого плетеного дивана на приставном столике лежит пресловутая доска для игры в шашки. Интересно, это та же самая, что была здесь когда-то давно?

Я чувствую на себе взгляд Агнес.

– Здесь… уютно, – говорю я.

– Ты такая же плохая лгунья, как и Рен. – Она улыбается. – Я постоянно говорю ему, что это место нужно освежить. Я даже оставила ему несколько передач о ремонте, что идут по телевизору. – Агнес указывает на маленький плоский экран, стоящий в углу, напротив дровяной печи и по другую сторону от кресла LaZ-Boy [13] коричневого цвета. – Но он все время говорит, что не настолько часто здесь бывает, чтобы беспокоиться об этом.

Ее голос затихает, а взгляд устремляется на кресло, и ее, казалось бы, неизменная улыбка сползает.

Почему тогда она не сделает это сама? Рен не разрешает ей?

– В ближайшие недели он будет чаще бывать дома, верно?

– Да, полагаю, да.

Танцевать вокруг темы ракового диагноза моего отца больше нет смысла.

– Насколько все плохо, Агнес?

Она качает головой.

– Тот листок бумаги был полон медицинской белиберды, в которой я ничего не смогла понять.

– Но ведь он передал вам то, что сказали врачи, верно?

– Кто, Рен? – Она тихонько фыркает. – Он болел ужасным бронхитом несколько недель, пока я наконец не убедила его сходить к кому-нибудь. Врач решил сделать рентген, и вот так обнаружили опухоль. Но Рен никому не сказал. Он просто принимал антибиотики, и я думала, что ему становится лучше. Потом этот сукин сын полетел в Анкоридж на тайную биопсию и дополнительные анализы. – Я слышу в ее голосе грусть. – Все, что мне удалось из него вытянуть, это то, что у него рак легких и врачи предложили химиотерапию и облучение.

– Похоже, у них есть план.

В ожидании сегодняшнего стыковочного рейса я посвятила немного времени сайту Канадского онкологического общества, читая информацию о типах, стадиях и вариантах лечения рака легких. Изучить пришлось многое, и понять это было трудно. Все, что мне удалось вынести, это то, что лечение имеет решающее значение, а показатели выживаемости одни из самых низких среди всех видов рака.

– Если бы я могла взглянуть на эти документы, может быть, я могла бы погуглить…

– Я не знаю, где они. Он забрал их, как только я спросила его. Заставил меня пообещать, что я никому не скажу.

Обещание, которое Агнес явно нарушила, позвонив мне.

Мое собственное расстройство начинает нарастать.

– Когда врачи хотят начать лечение?

– На следующей неделе. Ему пришлось обратиться в онкологическую клинику в Анкоридже, это ближайшая. Джона сказал, что будет летать с ним туда и обратно, чтобы Рен мог чувствовать себя комфортно дома в выходные дни.

Хорошо, что Джона гораздо охотнее летает в Анкоридж ради моего отца, чем ради меня, по крайней мере.

Мой взгляд скользит по негостеприимной гостиной.

– Почему бы вам не заняться перепланировкой, пока его нет?

Немного краски, новые картины, несколько ламп. Сейчас улучшением стало бы все что угодно.

Теперь в ее глазах мелькает веселье.

– Просто прийти к Рену домой и сорвать эти отвратительные обои на кухне?

Ее слова застают меня врасплох.

– То есть вы живете не здесь?

– Я? Нет. Я живу в маленьком белом доме через дорогу. Мы проезжали мимо него по пути.

– О… – Кусочки головоломки, которые я уже начинала складывать вместе, – понимание жизни моего отца – вдруг не сошлись. – Значит, вы соседи?

– Уже тринадцать лет. Твой отец владеет домом. Я арендую его у него.

Соседи. Коллеги. Друзья.

И «это сложно».

Я следую за ней по узкому коридору, переваривая новую информацию.

– Я все еще думаю, что вам стоит этим заняться. Моя мама покрасила книжные шкафы Саймона в один из выходных, пока он был за городом на конференции.

Саймон заплатил целое состояние за эти шкафы из золотого дуба, сделанные на заказ, еще до того, как встретил мою мать. Она золотой дуб презирает.