Меченная - Чоинг Ани. Страница 16

Вспыхнувшая дома ярость выжгла все мои силы. Мне кажется, что я сейчас усну.

— Здравствуй, папа! Пойдем домой, все тебя ждут.

— Замечательно, Чоинг, пойдем… Вот, смотрите все, я хороший отец, я слушаюсь свою дочурку…

Он одним глотком опустошает свой стакан, с металлическим стуком опускает его на деревянную бочку, которая заменяет стол, жмет руки нескольким друзьям и идет ко мне практически строевым шагом. Окружающие начинают улыбаться. Отец обожает притворяться клоуном. Он протягивает мне руку — я с расстроенным видом киваю на свою сумку и неловко пожимаю плечами. Я по-прежнему не могу к нему прикоснуться. Лучше уж разыграть небольшой спектакль.

Остаток выходных проходит просто замечательно. Я помогаю братикам делать уроки, вручаю им маленькие подарки (я так делаю каждый раз, когда приезжаю). Не скажу, что у меня много денег, но учитель дает мне достаточно на карманные расходы, а еще гости монастыря часто в благодарность оставляют мне несколько купюр, так что если малышам требуется новая пара кроссовок, то я могу себе это позволить. Я знаю, каково это — быть самой бедной в классе, и не хочу, чтобы мои братья испытали то же самое. Еще я сходила на болливудский фильм и вернулась в превосходном настроении. По вечерам мы сидим за столом, едим мясной dhal bat, а родители рассказывают о своих старых друзьях.

Последняя ночь перед отъездом в монастырь. Я лежу в своей кровати, смотрю на пятно света на полу и никак не могу уснуть. Вся семья спит. Отец храпит, как старый мотор. Я слушаю его и улыбаюсь. Может быть, наша семья не хуже других… В конце концов, все мы, словно мухи, залетевшие в банку из-под варенья, бьемся о стенки этой жизни. Я решила уехать и изменить свою судьбу, но это не значит, что теперь я могу осуждать тех, кто остался.

Утром на душе у меня неспокойно. Несколько последних часов в кругу родных промчались как во сне; все старались проявить себя с лучшей стороны. После обеда я уезжаю — и при этом мне кажется, что я бросаю маму на произвол судьбы. Такси везет меня обратно в монастырь, а я судорожно сжимаю пластиковую сумку с едой — угощение для друзей. Машина подпрыгивает на ухабах, и я трясусь вместе с ней. Я напряжена до предела, не реагирую на слова водителя, который рассказывает о своей жене, которая должна скоро родить. Мне кажется, что два часа в дороге превратились в два месяца. Наконец мы въезжаем в национальный парк и, подобно гусенице на лепестке розы, начинаем медленное покорение горы: аккуратно объезжаем ямы и выбоины, минуем по самому краю глубокие лужи, преодолеваем бугорки. И в конце концов добираемся до монастыря. Я плачу и выпрыгиваю из машины, как чертик из коробки. Не могу больше. Такси целую вечность разворачивается на маленькой грязной площадке. Наконец свет фар машины исчезает вдалеке. Я бросаю сумки на землю, бегу в сторону от тропинки. Останавливаюсь возле цветущего куста, падаю на колени — и меня вырывает. Стоя на четвереньках, испачкав руки о жирную влажную землю, я поднимаю голову к тяжелому небу и вою. Вою истошно, выворачивая душу наизнанку, как собака, чтобы освободиться, очиститься от ненависти. Не хочу больше с ней жить. Но мне удается лишь скрыть ее на время, я знаю, что она рядом, готова воскреснуть в любое мгновение. Я очень хочу ее одолеть, но не уверена, что смогу это сделать. Она сильнее меня.

8

Над облаками

Когда я увидела его в первый раз, то подумала о Мохаммеде Али.

Я сижу в комнате для молитв и вдруг вижу, как мимо окна проходит незнакомец. Смотрю на него — и он смотрит на меня снаружи через стекло. Я впервые в жизни вижу настоящего чернокожего человека; он рядом, не в телевизоре! Поверить не могу. Как только церемония заканчивается, я бегу к Андреасу, немцу, который живет в Наги Гомпа уже несколько лет. Он прекрасно говорит по-тибетски и, как и я, входит в круг людей, приближенных к учителю. За время моей жизни в монастыре мы успели подружиться, я даже называю его Aba Gaga — дорогой папа.

— Ты видел черного человека? Кто он такой?

— Это американец из Солт-Лейк-Сити, профессор боевых искусств и рукопашного боя. Он приехал, чтобы послушать Тулку Ургьен Ринпоче, проведет у нас несколько дней.

Рукопашный бой… Монахиня монахиней, но моя любовь к Брюсу Ли никуда не делась. И желание научиться драться — конечно, уже не такое жгучее, как в Катманду, — по-прежнему живет в моей душе.

— Он обязательно должен обучить меня кун-фу, обязательно!

— Если тебе нужен мой совет, то я вот что тебе скажу: хорошо позаботься о нашем госте, приноси ему завтрак по утрам, покажи ему монастырь, помогай ему во всем. А я попрошу его дать тебе несколько уроков.

На следующее утро, ровно в семь, я стучусь в дверь американца. Джерри Гарнер уже многие годы является последователем буддизма, он прекрасно знает правила монастырской жизни. Но вот меня он не знает.

— Доброе утро, вот ваш чай. Пожалуйста, угощайтесь и позанимайтесь со мной кун-фу.

Американец недоуменно смотрит на меня. Даже сидя на кровати, он возвышается надо мной. Да, он очень большой и очень мускулистый.

— Малышка, а ты кто такая?

— Меня зовут Ани Чоинг Дролма. И я совсем не малышка… Мне уже шестнадцать лет.

Я объясняю ему, что хочу научиться драться, что я очень крепкая и пусть его не смущает мой маленький рост — я сильнее некоторых мальчиков.

— Ты хочешь, чтобы я научил тебя драться, но мне кажется, что ты будешь использовать эти навыки из дурных побуждений.

— Неправда! Это вы хотите оправдать отказ меня учить из дурных побуждений: потому что я женщина и потому что я монахиня.

— Ну, хорошо. В таком случае лучше я обучу тебя тайскому боксу. Он позволит тебе защищаться и уклоняться от ударов, но не даст возможности атаковать.

И вот в маленьком саду перед домом, стоящим чуть в стороне от основных монастырских строений, в котором живет Андреас, Джерри проводит первый урок боевых искусств. Мы приходим туда рано утром, причем Андреас решил к нам присоединиться.

К тому времени, даже если я и вела себя как задира-сорванец, тело мое уже начало приобретать женские формы. Округлившиеся груди меня особенно смущали. Женская сущность постепенно одерживает верх, и я оказываюсь в весьма неудобном положении. Наполовину мальчик, наполовину девочка — осколок гранита, покрытый пеной.

В полдень, незадолго до обеда, я сижу на кухне, передо мной — Злюка. Она и представить себе не может, какие мысли скрывает мой лоб со шрамами. Недовольно смотрит на меня поверх очков. Если она решила, что это произведет на меня какое-либо впечатление, то она просто не знает, с кем имеет дело… Я никогда не входила в число застенчивых смирных монашек, которые говорят тихим голосом, смотрят в пол, смеются в ладошку, даже находясь к открытом поле, и думают, что получают благословение небес, если кто-то обратил на них внимание. Я гордая и признаю это. Я слишком высокого мнения о себе. Но я понимаю, что пока еще маленькая и почти ничего не знаю. А морщинистая Злюка, фигурой напоминающая бутылку, успела многое пережить. И ушедшие годы должны были наставить ее на путь мудрости. Но видимо, в день, когда перед ней открылся этот путь, она забыла дома очки…

— Ну, как ты, Чоинг, не устала? Столько дел, наверное…

— Да нет, думаю, успею еще поспать после обеда, но все равно спасибо за беспокойство.

У нее нервно дергается правая щека. Да, мне очень редко доставляет удовольствие выводить кого бы то ни было из равновесия, но Злюка — это исключительный случай.

Во время разговора я продолжаю делать свечи — в Наги Гомпа нет электричества. В прошлом месяце мужчина, одетый в европейский костюм, пришел в монастырь и предупредил нас, что в следующем месяце будут проводиться муниципальные выборы и если мы проголосуем за его кандидата, то нам наконец проведут электричество. И вот однажды утром в Наги Гомпа прислали автобус, который отвез монахинь в сельскую школу. Я еще слишком мала, чтобы голосовать, но все равно поехала — из любопытства. Все сестры поставили галочку напротив одного и того же имени и под бдительным взглядом официального наблюдателя опустили бюллетени в урну. Многие монахини даже читать не умеют, но их не очень беспокоило, за что и за кого они отдали свой голос. Ведь всем хотелось, чтобы в Наги Гомпа было электричество…