Премудрая Элоиза - Бурен Жанна. Страница 29

Наименее тяжкими часами, когда мне удавалось почти забыться, было время, которое я проводила в монастырской библиотеке. Надзирая за переписыванием и иллюстрированием рукописей, я имела возможность погружаться в писания Отцов Церкви или греческих и латинских философов, которых так любила. В течение десяти лет своих покаянных трудов я не знала иных проблесков, кроме этих минут, которые провела, склонившись над пергаментами.

От тебя же, Пьер, я не получила ни одного знака! В то же время, если я и страдала безмерно, чувствуя себя выброшенной из твоей жизни, я все же могла узнавать из слухов и разговоров о твоих новых бедствиях.

Бесчисленные трудности, не перестававшие возникать на каждом шагу, опасности, которым ты подвергался, враждебность одних, растущее благорасположение других — все это было мне известно в подробностях, и рассказы о них я не уставала выслушивать.

Очень скоро, увы, мне вновь пришлось дрожать за тебя. Твой гений фатально и неизменно толкал тебя к самым вызывающим дерзновениям, и ты не замедлил вновь возбудить во многих ненависть, ослабевшую было по причине твоих несчастий.

Став монахом, ты стал им всецело. Твоя щедрая натура питала отвращение к компромиссам, сдержанности и полумерам. Уверенный в своем уме и своей вере, ты желал уничтожить своих соперников и восторжествовать над ними чего бы это тебе ни стоило! Сама твоя неустрашимость влекла тебя к беде. Твоя мысль парила выше и заходила дальше, чем мысль твоих соперников. Они тебе этого не простили.

Несмотря на все мое преклонение пред тобой, мне кажется справедливым признать, что твоя непримиримость принесла тебе немало зла. Мне кажется, ты не должен был снова и снова бросать всем вызов. Но ты, напротив, словно наслаждался, возбуждая против себя умы. Не умея переносить возражения, твоя нетерпеливая, склонная к борьбе натура черпала горькое удовлетворение в ежедневных битвах с твоими соперниками, из которых ты почти всегда выходил победителем.

Сначала ты захотел преобразовать нравы в том монастыре, куда попал. В Сен-Дени ты не упускал случая, публично или наедине, бросать упреки твоим братьям и даже аббату в том, что ты почитал дурным поведением. Твоя критика вывела их из себя. Поскольку с тех пор, как ты вылечился, твои клирики и бывшие ученики не переставали осаждать тебя мольбами возобновить лекции, по которым они тосковали, монахи усмотрели в этом возможность избавиться от досаждавшего им цензора нравов. Они посоветовали тебя внять мольбам твоих студентов. Ты согласился вернуться к чтению лекций. С этой целью ты обосновался в монашеской общине неподалеку от Провена и открыл там школу, где принялся вновь преподавать философию и теологию.

Твой успех был огромен. Его отзвуки докатились и до меня. Я слышала, как все восхваляют твой хорошо известный мне дар оратора, философа и педагога. Значит твое увечье не отвратило от тебя тех, кто ценил твое учение! Твое величие сохранило весь свой блеск. Зачем тогда было становиться монахом? Зачем отказываться от частной жизни? Зачем жертвовать мной?

В уединении своей кельи, пока мои товарки спали, я ночи напролет задавала себе вопросы, на которые никто не отвечал. С лицом, еще изборожденным слезами, я возвращалась с наступлением дня к своей роли, к своим обязанностям.

Однако за слухами о твоих победах вскоре последовали слухи о ссорах. Все было так, как бывало до нашей любви; так будет до конца твоей жизни. Твоей судьбой было дышать среди гроз и не раз быть поражаемым молнией!

В самом деле, твои лекции очень быстро стяжали такую славу, что ученики других школ спешили покинуть собственных учителей, переходя под твое наставничество. Конечно, эти массовые переходы возбудили ревность и недружелюбие тех, кого, без особых церемоний, ради тебя оставляли. В их числе оказались и двое твоих бывших соучеников и извечных соперников: Альберик Реймсский и Лотульф Ломбардский. Они всеми средствами добивались, чтобы тебе запретили осуществлять дело, где ты блистал безраздельно. Ради этого они настраивали против тебя знакомых епископов, архиепископов и аббатов.

Между тем ученики попросили тебя написать трактат о Божественном Единстве и Троице. Ты сделал это со свойственным тебе блеском, ясностью и смелостью. Увы! Враги воспользовались успехом твоей книги, чтобы попытаться нанести тебе публичное оскорбление. Альберик и Лотульф, державшие школу в Реймсе, убедили своего архиепископа созвать в Суассоне малый собор под председательством Конана, папского легата во Франции. И речь шла не больше не меньше как об обвинении твоего трактата в ереси!

Тебе велели представить свою знаменитую работу на рассмотрение этой сведущей ассамблеи. Ловко возбужденная кампания клеветы заранее настроила против тебя и город и духовенство. Рассказывали даже, к моему великому испугу, что толпа едва не побила тебя камнями при твоем въезде в Суассон.

Беря дерзостью, ты немедля отправился к легату, вручил ему свою книгу и объявил, что готов исправить все, что окажется противным догматам. К несчастью, этот прелат, по натуре трусливый, приказал тебе передать свой труд архиепископу, за которым и скрывались оба клеветника. Напрасно они искали — в написанных тобой строках они не нашли ничего, что позволило бы осудить тебя. Легко вообразить их досаду. Взбешенные своим поражением, они отложили дело к концу собора.

Тем временем, безмерно расточая себя, ты старался изложить смысл своих писаний каждому встречному. Твоя убежденность и очевидная добрая воля без труда рассеяли предубеждение против тебя. Вскоре твои слушатели уже были убеждены в совершенной правоверности обвиненного труда. Общественное мнение переметнулось. Под воздействием твоего личного обаяния все начали думать, что ты мог быть и прав.

Я узнала об этом и возрадовалась. Твои враги, увы, узнали об этом тоже. Их ожесточение от этого лишь удвоилось. Припертый к стене, Альберик имел бесстыдство лично прийти к тебе. Он попытался завлечь тебя в ловушки диалектики, потерпел поражение и удалился вне себя от ярости, с угрозой на устах.

В последний день собора ты уже думал, что твое дело выиграно. Твои хулители по-прежнему не находили, в чем тебя упрекнуть. Жоффруа, святой епископ Шартрский, говорил в твою пользу. Он предложил, чтобы тебя немедленно публично допросили. Ты мог бы таким образом защищаться с полной свободой. Но твои враги отказались от предложения Жоффруа под тем предлогом, что ты ловок в споре и умеешь привлекать умы на свою сторону. Тогда епископ Шартрский объявил, что вопрос требует более глубокого изучения. Ему казалось, будет лучше, если ты вернешься в Сен-Дени, пока будут собраны более сведущие люди, чтобы не спеша исследовать твой трактат. Легат дал согласие на это предложение и удалился служить мессу.

Такое совершенно не устраивало Альберика и Лотульфа. Они тотчас поняли, что если дело будет рассматриваться вдали от их епархии, их хитрости рискуют закончиться ничем. Подгоняемые недостатком времени, они бросились к архиепископу, убеждая его, будто передача дела в иной суд будет для него оскорблением. Кроме того, они твердили, что отпускать тебя опасно. Едва убедив его, они вернулись к легату и без труда заставили его переменить мнение. Это были два хитрых лиса, а их собеседник был гораздо менее хитроумен! Вопреки собственной воле он был вынужден осудить твою книгу без изучения, на том недоказуемом основании, что ты осмелился читать ее перед толпой и разрешал переписывать без дозволения папы или Церкви!

Легат сдался еще в одном — пообещал приговорить твой трактат к публичному сожжению, и как можно скорее. Он осудил тебя на вечное заточение в какой-то малоизвестный монастырь.

Перед лицом такого двуличия оставалось только смириться. Именно это и посоветовал тебе сделать Жоффруа Шартрский: без жалоб принять приговор и подчиниться. Что еще ты мог сделать? Решение столь высокопоставленного лица не подлежит обсуждению. Добрый епископ, удрученный не меньше тебя, пытался тебя ободрить, уверяя, что несправедливость, жертвой которой ты стал, привлечет к тебе симпатии многих. Он думал также, что легат, действовавший под давлением, поспешит вернуть тебе свободу, едва покинет Суассон.