Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар. Страница 67
«– Здравствуйте! – приветствовал он Федота, касаясь смуглыми пальцами полей чёрной шляпы.
– Здравствуй! – выжидательно процедил Федот, прищуря калмыцкие глаза.
– Вы откуда?
– С хутора, не тутошний.
– А с какого будете хутора?
– С Татарского.
Чужой человек достал из бокового кармана серебряный, с лодочкой на крышке, портсигар…»
«Чужой человек»!
Возникает почти неуловимый сквозняк инфернальности: смуглые пальцы, лодочка на крышке портсигара (он что, перевозит с этого света на тот?), чёрная шляпа.
У Штокмана есть жена. В дороге Штокман и Федот разговаривают, тем временем жена Штокмана, «закутавшись в вязаный платок, дремала. Лица её Федот не разглядел».
У жены нет интереса ни к тому, куда она едет, ни к тому, где она будет обживаться, ни к подвозящему их казаку, ни к природе, ни к чему. Разговоры мужа тоже не вызывают у неё ни малейшего интереса. Сама она у Штокмана тоже, кажется, интереса не вызывает. Жена его, словно бы лишённое разума существо, которое он, как птицу перевозит за собой. У неё даже обличья как бы нет. Она – дремлет. Он её усыпил, этот странный Штокман.
Из отдельных черт Шолохов собирает его портрет. Сначала говорит о «крупном, белом лице»: перед нами человек, избегающий солнца. Спустя несколько страниц мы узнаём, что у Штокмана – «хориные глаза». Хорь – злой зверёк, хищник, охотившийся на домашнюю птицу в казачьих дворах. «Близко приставленные к мясной переносице глаза светлели хитрецой. Разговаривая, он часто улыбался, козырьком вытягивая верхнюю губу». И ниже: «…остреньким взглядом узко сведённых глаз бегал…»
Какой подбор вызывающих неизбежную брезгливость черт: взгляд узко сведённых глаз даже не острый, а остренький; мясная переносица на крупном белом лице – тоже, признаться, черта своеобразная и в сочетании с хориными глазами точно малоприятная; вкрадчивые манеры – но при этом совершенно демоническая, насмешливая убедительность.
Чтоб не возникло никаких сомнений, в финале главы Шолохов повторяет про Штокмана: «Неделю из дому носу не показывал, жил, как сурок в сурчине… Лишь ребятишки дни напролёт неотступно торчали над плетнями, с беззастенчивым любопытством разглядывая чужого человека».
Освоившись, чужой человек приступил к тому, ради чего приехал.
«В завалюхе Лукешки-косой после долгого отсева и отбора образовалось ядро человек в десять казаков. Штокман был сердцевиной, упрямо двигался он к одному ему известной цели. Точил, как червь древесину, нехитрые понятия и навыки, внушал к существующему строю отвращение и ненависть. Вначале натыкался на холодную сталь недоверия, но не отходил, а прогрызал…»
И далее несколько фраз, которые были изъяты из поздних изданий «Тихого Дона»: «Положил личинку недовольства. И кто бы знал про то, что через четыре года выпростается из одряхлевших стенок личинки этой крепкий и живущой зародыш?»
Да это же мерзость какая-то! Червь, точащий древесину, откладывающий личинку, из которой выползает зародыш.
То, что Штокман представляется потомком немецкого деда, имеет свой, тоже с инфернальным привкусом смысл. Он такой же немец, как Мефистофель – учёный и философствующий чёрт, порождённый немецким гением Гёте. Удивительно, но ту же эстафету подхватит позже не кто иной, как Михаил Булгаков в романе «Мастер и Маргарита», описывая встречу поэта Бездомного и Воланда, сатаны.
«– Вы – немец? – осведомился Бездомный.
– Я-то? – переспросил профессор и вдруг задумался. – Да, пожалуй, немец… – сказал он».
Штокман тоже «пожалуй, немец».
Даже в интересе казачьих детей к нему чувствуется чуть больше, чем традиционное любопытство. Ну да, новый человек – всё ясно. Но они, висящие на заборе, будто догадались, что на хуторе поселился зверь, принявший человеческое обличье.
Жена его во дворе не появляется. Она по-прежнему дремлет.
Детей у Штокмана, конечно же, нет и быть не может.
И последнее. У Штокмана имя Сталина и отчество Троцкого. Сдаётся, Шолохов сам не заметил, когда, ведомый более чутьём, чем разумом, так его назвал.
В большевики у Шолохова, если оставить Мелехова за скобками, чаще всего идут либо самые бестолковые обитатели Верхнего Дона, либо – самые озлобленные.
«Вечером у косой Лукешки в половине Штокмана собирался разный люд: приходил Христоня; с мельницы Валет в накинутом на плечи замасленном пиджаке; скалозуб Давыдка, бивший три месяца баклуши; машинист Котляров Иван Алексеевич… постоянным гостем был Мишка Кошевой, ещё не ходивший на действительную, молодой казак».
В очередной раз попутно напомним, как изобретательно работала писательская фантазия.
Косая Лукерья Каргина (в шолоховской книге – Попова) – реальная жительница Каргинской.
Котляров (в реальности Иван Алексеевич Сердинов), Давыдка (Давыд Михайлович Бабичев) и Валет (Валентин) – работники мельницы Александра Шолохова, но уже с хутора Плешакова.
Реальный казак по имени Христоня (Хрисанф) жил в Каргинской, но там же имелся ещё и Стратоня – Фёдор Стратонович Чукарин, каргинский коммунист из числа казаков. Из Хрисанфа и Стратони сложился романный Христоня.
Штокман был подсмотрен в Богучаре, а потом домыслен, додуман, дописан на основе характеров других известных Шолохову большевистских деятелей.
Все названные, встреченные Шолоховым в разное время и в разных местах, были перемещены в придуманный автором хутор Татарский.
С Давыдкой у Шолохова сразу всё ясно: скалозуб и бездельник. Быть может, реального Давыдку так и воспринимали в шолоховской семье, пока мельницей владел Александр Михайлович Шолохов, хотя, как мы увидим ниже, это далеко не факт.
Валет – про него всё скажет в трудный момент Григорий Мелехов: «Тебе можно языком трепать, засранец! Как был ты Валет, так и остался им! У тебя, кроме пинжака, ничего нету…» Далее Шолохов даст мгновенный портрет этого персонажа: «Ежиная мордочка его побелела от злости, остро и дичало зашныряли узко сведённые злые глазёнки, даже дымчатая шерсть на ней как будто зашевелилась».
Ни дать ни взять – мелкий демон.
Каждое его появление в романе выписывается словно бы брезгливой кистью: «Валет трескуче закашлялся, харкнул залпом и нехотя встал. Большая не по росту шинель висела на нём, как кафтан на бахчевном чучеле. Висячими полями фуражка прикрывала острые хрящи ушей».
Харкнул залпом… Выглядит как чучело… Острые, как у вампира, хрящи ушей…
«Казаки расспрашивали, где был после демобилизации, но Валет отвечал уклончиво, сводил на нет опасные разговоры. Ивану Алексеевичу да Мишке Кошевому признался, что четыре месяца отмахал в красногвардейском отряде на Украине, побывал в плену у гайдамаков, бежал, попал к Сиверсу, погулял с ним вокруг Ростова и сам себе написал отпуск на поправку и ремонт» – то есть дезертировал.
Неопрятный, пугающий своим видом, гадкий, трусоватый.
У Шолохова в романе Валета убьют казацкие повстанцы. Однако здесь перед нами таится очередной поворот судьбы в духе рассказов Эдгара По или романов Гайто Газданова. Уже после Отечественной к Шолохову в гости, в Вёшенскую, явится неизвестный.
– Не помнишь меня? – спросил.
– Нет, – признался Шолохов.
– А ты меня в романе убил, похоронил и часовню у могилы поставил. Валет я. Валентин. Пришёл тебя проведать.
Поговорили.
Валет то ли не держал зла за то, каким его увековечили, то ли вида не подал, что обижен. То ли оказался неглуп и понял, что Шолохов описал в романе свою действительность, которая с жизнью совпадать не обязана.
Вполне возможно, что в действительности он был иным, чем в романе. По крайней мере тому есть свидетельства.
Прототип Давыдки, Давыд Михайлович Бабичев, тоже переживёт Отечественную войну. Несколько десятилетий он проработал инструментальщиком Кружилинской МТС и отлично знал, что Давыдка в романе списан с него. Заметим, что хроническим бездельником он, с его многолетним трудовым стажем, мог и не являться. Себя Давыд Михайлович оправдывать не станет, зато расскажет литературоведу Виктору Гуре, что прототип Валета действительно симпатизировал большевикам, однако по характеру был, цитируем, вполне себе «свойский парень».